Портаменто
Портаме́нто (итал. portamento — перенос) — способ исполнения, при котором следующая нота не сразу берётся точно (в звуко-высотном отношении), а используется плавный переход к нужной высоте от предыдущей ноты. Например, на скрипке это выглядит так: исполнитель играет ноту, затем от неё лёгким движением скользит пальцем к следующей. То же самое происходит и у вокалиста, когда он использует данный приём.
Умелое и нечастое использование приёма portamento может очень хорошо украсить музыкальную фразу. Если скольжение затянуто и слишком подчёркнуто, тогда речь идёт уже о приёме глиссандо.
Другое значение термина
«В современной исполнительской практике и справочной литературе под portamento нередко понимают подчеркнутое, раздельное артикулирование звуков — несвязную игру, для обозначения которой существует термин portato»[1]. Термин в этом значении прижился в первую очередь в среде пианистов, но перешел и в практику других инструменталистов (в том числе исполнителей на струнных смычковых), что зафиксировано в современном «Словаре иностранных музыкальных терминов» (авторы Крунтяева Т., Молокова Н., Ступель А.):
Portamento (ит. портамэнто), portando (портандо) — портаменто:
1) в пении и при игре на духовом инструменте — скользящий переход одного звука к др.;
2) в игре на фортепиано — указание играть протяжно, но не связно;
3) штрих у смычковых инструментов — звуки берутся несколько протянутыми на одном направлении движения смычка и с цезурами[2].
На аккордеоне и баяне портаменто, как и другие штрихи, исполняется движением меха:
Штрих портаменто представляет собою соединение легато с деташе, сфорцандо или маркато. Если нужно исполнить штрихом портаменто несколько одноименных звуков, течение звучания не прекращается. Но, чтобы они не слились в один, необходимо перед окончанием каждого звука (или созвучия) резко уменьшить его силу, а начало нового звука (созвучия) подчеркнуть возобновлением прежней силы звучания. В этом случае между звуками перерыва не будет, однако начало каждого из них будет легко различаться. При этом каждый новый звук можно исполнять деташе, маркато и сфорцандо, но, в отличие от обычных штрихов, где между звуками существуют минимальные цезуры, здесь вместо цезуры будет звучание предыдущего звука (созвучия) на пианиссимо[3].
Напишите отзыв о статье "Портаменто"
Примечания
- ↑ Корыхалова Н. П. Музыкально-исполнительские термины. — СПб.: Композитор • Санкт-Петербург, 2000. — С. 200.
- ↑ [www.olofmp3.ru/index.php/Muzykalynye-terminy-P.html Краткий словарь музыкальных иностранных терминов.]
- ↑ [yamuzykant.ru/shtrihi-skachki/shtrih-portamento- Алексеев И. Д. Методика преподавания игры на баяне.]
Ссылки
- [slovari.yandex.ru/портаменто/Музыкальный%20словарь/Портаменто/ Портаменто](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня)) // По: Г. Риман. Музыкальный словарь [Пер. с нем. Б. П. Юргенсона, доп. рус. отд-нием]. — М.: ДиректМедиа Паблишинг, 2008.
- [www.music-theory.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=72&Itemid=211&limitstart=3 Приёмы исполнения — Портаменто, Глиссандо, Slide на music-theory.ru]
| ||||||||||||||||||||||
|
Это заготовка статьи по теории музыки. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Портаменто
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
