Портинари, Кандиду

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кандиду Портинари

Кандиду Портинари (слева), вместе с Антониу Бенту, Марио де Андраде и Родригу Мелу Франку, 1936
Имя при рождении:

порт. Candido Portinari

Дата рождения:

29 декабря 1903(1903-12-29)

Место рождения:

Бродовски, Сан-Паулу

Дата смерти:

6 февраля 1962(1962-02-06) (58 лет)

Место смерти:

Рио-де-Жанейро

Гражданство:

Бразилия Бразилия

Стиль:

модернизм

Награды:
Работы на Викискладе

Кандиду Портинари (порт. Candido Portinari, 29 декабря 1903, Бродовски, Сан-Паулу — 6 февраля 1962, Рио-де-Жанейро) — крупнейший[1] бразильский художник XX века.

...Такие люди, как Ороско, Ривера, Портинари, Тамайо и Гуаясамин, подобны вершинам Анд...
Пабло Неруда




Биография

Детство и образование

Кандиду Портинари родился 30 декабря 1903 года на кофейной плантации Фазенда Санта-Роза около Сан-Паулу, второй из двенадцати детей в семье. Родители, Батиста Портинари и Доминга Торквато, эмигрировали в Бразилию из итальянской области Венеция в конце XIX века. В 1906 году родители покинули кофейную плантацию и занялись мелкой торговлей в соседнем посёлке, сейчас городе Бродовски. Кандидо Портинари посещал начальную школу в Бродовски с 1911 по 1916 год, но прекратил занятия после третьего класса. В десять лет он написал свою первую картину, а в 1918 году вместе со школьным другом поступил в группу странствующих художников и скульпторов итальянского происхождения, зарабатывавших деньги тем, что они расписывали церкви в бразильских городах. Виторио Греголини, один из художников в группе, стал его первым учителем живописи.

В 1919 году поселился у родственников в Рио-де-Жанейро, зарабатывает на жизнь случайными работами. Пытался поступить в Национальную школу изящных искусств (порт. Escola National de Belas Artes), но не проходит конкурс. В 1920 году ему всё-таки удаётся поступить в школу, единственное учебное заведение в Бразилии, где велось формальное преподавание искусства и архитектуры. Он учился в школе искусств до 1928 года. Учился у Лусилиу де Альбукерка, затем у Жуана Батисты да Коста. В ноябре 1922 года впервые участвовал в ежегодной выставке (салоне) школы, его работа была отмечена, но приза не получила; в последующие годы получал призы и медали. Одновременно с обучением в школе Портинари вынужден работать, сначала в книжном магазине, затем как редактор журнала «Revista Academica», издаваемого медицинским факультетом университета. С 1924 года его регулярно начинают упоминать в прессе. В 1928 году получил премию ежегодного салона за картину «Портрет Олегариу Мариану». Премия заключалась в оплаченном путешествии в Европу.

В мае 1929 года в Рио-де-Жанейро прошла первая персональная выставка Портинари, на которой было экспонировано 25 его портретов. В июне он отплыл в Европу, где оставался до 1931 года, живя в Париже и посетив Лондон, Лурд, Испанию (Мадрид, Толедо и Севилью) и Италию (Пиза и Флоренция). В Париже он встретил уругвайку Марию Викторию Мартинелли, остававшейся его спутницей до конца жизни. В январе 1931 года Портинари вместе с ней возвращается в Бразилию. Во время пребывания в Париже усилия Портинари были в основном направлены на изучение западной живописи и посещение музеев, в этот период он создал очень мало произведений. После приезда в Бразилию он очень много работает, пытаясь компенсировать это созданием новых картин.

1931—1945

После возвращения Портинари поселился в Рио-де-Жанейро, в районе Лапа, в тот момент богемном и артистическом. Ежегодно до 1936 года проходили его персональные выставки в Палас-Отеле, организованные Ассоциацией бразильских художников. В 1931 году он вошёл в комиссию по реформе художественного образования в Школе изящных искусств, отменившую, в частности, строгие критерии отбора, так что представители разных художественных течений получили доступ к образованию. Через год по требованию преподавателей Школы комиссия была расформирована.

В декабре 1934 года большая персональная выставка Портинари прошла в Сан-Паулу, а одну из его картин приобрёл художественный музей штата Сан-Паулу (порт. Pinacoteca do Estado de Sao-Paolo), что стало первой его картиной, купленной государственным музеем. В июле 1935 года Кандиду Портинари начинает преподавать в только что созданном Университете Федерального округа (сейчас Университет штата Рио-де-Жанейро), в котором преподавали лучшие специалисты со всей страны. В том же году его работа «Кофе» была отобрана для международной выставки в Питтсбурге, организованной Фондом Карнеги (Бразилию представляли восемь художников, всего на выставке была представлена 21 страна). Картина получила второй приз и была куплена министерством образования для Музея изящных искусств в Рио-де-Жанейро.

Начиная с 1936 года, Портинари начал получать правительственные заказы. Он выполнил четыре панно для монумента автодорог, расположенного на шоссе между Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. В конце года новый министр образования Бразилии, Густаву Капанема, пригласил Портинари выполнить настенные росписи в строящемся здании министерства, которое было заказано группе архитекторов, включая Оскара Нимейера под общим руководством Лусиу Косты. Портинари принял решение выполнить их в виде фрески. Эта техника никогда до того не применялась в Бразилии. Фрески были закончены в 1944 году и считаются вершиной творчества Портинари. Тем не менее, художника критиковали за то, что, выполнив фрески, он поддержал диктаторский режим президента Жетулиу Варгаса. В 1939 году он выполнил три картины для бразильского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке.

В 1939 году родился единственный сын Портинари, Жуан Кандиду, диктатор Бразилии Жетулиу Варгас распустил Университет Федерального округа, а в ноябре в Музее изящных искусств в Рио-де-Жанейро прошла персональная выставка художника, где экспонировались 269 картин. В 1940 году целый выпуск авторитетного литературного журнала «Revista Academica» был посвящён Кандиду Портинари и состоял из более чем сорока статей о художнике. В августе 1940 года персональная выставка художника прошла в Институте искусств в Детройте, одном из ведущих американских художественных музеев, а с сентября по ноябрь Портинари с семьей находились в США по случаю другой персональной выставки художника в Нью-Йорке. В начале 1941 года в издательстве Чикагского университета вышла хорошо изданная книга о Портинари, с более чем ста иллюстрациями его работ.

С июля 1941 года по декабрь 1942 года Кандиду Портинари работал над росписями здания Библиотеки конгресса США в Вашингтоне. В феврале он вернулся в Бразилию и три месяца провёл у родителей в Бродовски, где выполнил картину для церковного алтаря. Сразу после этого он пишет серию картин на библейские сюжеты для здания «Радио Тупи» в Сан-Паулу. В картинах прослеживается явственное влияние «Герники» Пикассо, которую он видел за несколько месяцев до этого в Нью-Йорке. В июне 1943 года, большая выставка Портинари снова прошла в Музее изящных искусств в Рио-де-Жанейро, а в октябре 1944 ещё одна выставка открылась в Вашингтоне.

В июне 1945 года Портинари расписывал церковь святого Франциска Ассизского, построенную по проекту Оскара Нимейера в Пампулье, районе Белу-Оризонти. Нетрадиционная архитектура и росписи церкви вызвали протест, и церковь была освящена лишь через 15 лет.

1945—1957

В конце 1945 года Кандиду Портинари участвовал в выборах в Сенат по списку от Коммунистической партии, но не был избран. Бразилия только что освободилась от диктатуры Варгаса, и симпатии левых интеллектуалов к коммунистам были обычным явлением. Портинари до конца жизни оставался членом коммунистической партии, хотя в конце 1950-х годов не принимал активного участия в её деятельности. Почти весь 1946 год, с февраля по ноябрь, он провёл в Париже, где проходила его выставка, и где он получил Орден Почётного легиона. По возвращении в Бразилию, снова включился в избирательную кампанию как кандидат в Сенат от коммунистов. В частности, он объехал большую часть штата Сан-Паулу, от которого баллотировался, участвовал в митингах. Он снова не был избран, а в мае 1947 года Коммунистическая партия Бразилии была запрещена. Портинари был вызван в полицию для дачи показаний. Выставка в США, прошедшая в этом году, была последней перед перерывом в 12 лет, так как в политическом климате США 1950-х годов провести выставку художника-коммуниста было практически невозможно. С мая по сентябрь Портинари провёл в Аргентине и Уругвае, где прошли его выставки, затем на короткое время вернулся в Рио-де-Жанейро, но в ноябре из-за усиления преследования бывших коммунистов правительством один (без семьи) отправился в добровольное изгнание в Монтевидео. В июне 1948 года вернулся в Бразилию.

В 1949 году он не смог выехать в США (отказ в визе) и в Мексику, но в ноябре отправился во Францию, затем в Италию, в июне 1950 года участвовал в венецианском биеннале с шестью картинами, но работы были холодно встречены критикой и не получили призов. В декабре 1949 года вышла книга уругвайского поэта Сиприано Витурейры «Портинари в Монтевидео». В ноябре 1950 года Портинари вернулся в Бразилию. В 1951 году в Милане вышла монография о художнике под редакцией Эугенио Лураги. В октябре 1952 года он получил заказ выполнить две панели для одного из залов строящейся штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке (контракт подписан только в 1955 году, панели закончены в 1956 году, всё это время художник находился в Бразилии); в том же месяце он выполнил постер для Всемирного конгресса мира в Вене. В 1952 году он работал над росписями церкви в Бататайс около Бродовски, росписи были открыты в марте 1953 года. В апреле он впервые перенёс операцию; проблемы со здоровьем, возникшие впервые, были связаны с использованием определённого типа красок.

В 1953 году впервые за десять лет проходит персональная выставка Портинари в Рио-де-Жанейро, в 1954 году — в Сан-Паулу. Летом по рекомендации врачей Кандиду Портинари на некоторое время прекратил писать картины. Он очень тяжело это переносил, написав однажды «Они запретили мне жить…»

В феврале 1956 года панели, выполненные для ООН, были показаны на выставке в Рио-де-Жанейро, которую открыл президент Бразилии Жуселину Кубичек, и привлекли огромное внимание публики. В апреле Портинари снова отплыл в Европу, затем в Израиль по приглашению правительства, где прошла его выставка в четырёх городах. Большое количество этюдов, сделанных в Израиле, послужили основой для так называемого Израильского цикла, работать надо которым художник начал после возвращения в Бразилию в том же году.

6 сентября 1957 года в Нью-Йорке были торжественно представлены публике панели для здания штаб-квартиры ООН. Сам художник не был приглашён на церемонию открытия из-за своих левых взглядов.

В ноябре 1957 года художник начал писать автобиографию, которой в том или ином виде занимался до своей смерти.

Последние годы

В апреле 1958 года в Брюсселе открылась выставка «50 лет современного искусства». Одна из картин Портинари, «Enterro na rede», была отобрана для участия в выставке как одна из ста лучших картин XX века. В июле он был приглашён в Мексику в качестве члена жюри первой Всеамериканской выставки живописи и графики. Кроме того, он стал единственным художником, чьи работы (39) экспонировались на выставке в отдельном зале.

В 1960 году Портинари и Мария Мартинелли разошлись после 30 лет в браке. Её присутствие всегда оказывало сильнейшее влияние на творчество художника, и после развода он впадает в прострацию. Кроме того, в апреле того же года правительство было переведено в новую столицу, Бразилиа, построенную в течение нескольких лет перед этим. В оформлении зданий принимали участие все крупнейшие художники страны, но Портинари только создал эскиз одной из панелей часовни во дворце Альворада. Эскиз, выставленный в 1958 году, был подвергнут разгромной критике, и художник так и не выполнил панель, тем самым вовсе не приняв участие в оформлении новой столицы. Это никоим образом не улучшало его морального состояния.

6 мая 1960 года родилась внучка художника Дениз, которая стала одной из центральных тем его позднего творчества. Он менее чем за два оставшихся ему года написал не менее 16 её портретов и большое количество стихотворений.

В августе 1960 года Портинари получил телеграмму из Мексики от жены Давида Сикейроса, которого посадили в тюрьму за пропаганду левых взглядов, с просьбой о вмешательства. Портинари немедленно послал телеграмму президенту Мексики Адольфо Лопесу Матеосу с просьбой освободить художника.

Осенью 1961 года художник выполнил три свои последние картины, после этого отправился во Францию, вместе с Марией, с которой они жили раздельно более года. Одной из целей путешествия было навестить живущего во Франции сына. По прибытии в Гавр Портинари сообщили, что ему запрещён въезд во Францию как персоне нон грата. По всей видимости, это было связано с его резкой критикой политики Франции в Тунисе. После переговоров, он всё-таки смог получить временную визу на 60 дней. В качестве условия он согласился не делать политических заявлений во время пребывания в стране.

12 декабря 1961 года Портинари вернулся в Рио-де-Жанейро и окончательно расстался с женой.

В 1961 году к нему вернулись симптомы свинцового отравления, которые в начале 1962 года настолько усилились, что он не смог работать. Кандиду Портинари умер 6 февраля 1962 года. Правительство Бразилии выразило соболезнования, а штат Гуанабара (фактически город Рио-де-Жанейро) объявил трёхдневный траур.

Творчество

В школе искусств Портинари получил классическое художественное образование, и во время своего двухлетнего пребывания в Европе познакомился как с великими мастерами прошлого (наибольшее влияние на него оказали Джотто и Пьеро делла Франческа[2], так и с современными французскими художниками, в том числе Матиссом и ван Донгеном. После возвращения в Бразилию он разработал собственную манеру, наиболее близкую мексиканским художникам Давиду Сикейросу и Диего Ривере. Подавляющее большинство произведений Портинари выполнены на тематику, так или иначе связанную с Бразилией или Латинской Америкой.

Портинари представлял фигуративное искусство в период, когда абстрактная живопись полностью доминировала. В довоенных картинах, таких как «Кофе», художник изображает деформированные человеческие фигуры, использует цвета. После начала войны его стиль изменяется под сильным влиянием «Герники» Пикассо. Цвет занимает минимальное место в послевоенном творчестве художника, многие картины выдержаны в серых тонах. (Росписи церкви Франциска Ассизского в Пампулье также монохромны, но выполнены синим).

Портинари также известен как иллюстратор, выполнивший иллюстрации к более чем десятку книг. Так, в 1944 году вышла книга классика бразильской литературы Машаду де Ассиса «Посмертные записки Браса Кубаса» с 88 иллюстрациями художника.

Память о художнике

В Бродовски открыт дом-музей Кандиду Портинари.

Именем художника названа автомобильная дорога (порт. Rodovia Candido Portinari), соединяющая города Рибейран-Прету и Франка. Дорога проходит через Бродовски и Бататайс.

Именем Портинари названы улицы во многих городах Бразилии. В Сан-Паулу есть Авенида Кандиду Портинари.

Напишите отзыв о статье "Портинари, Кандиду"

Примечания

  1. Geraldo Edson de Andrade, Depois da Semana de 22. A busca da identidade, в книге: Historia da Pintura no Brasil, ed. Raul Mendes Silva, Rumo Certo (Rio de Janeiro, 2007) ISBN 978-85-98793-04-7, с. 137
  2. [www.vidaslusofonas.pt/candido_portinari2.htm Cristina Vaz, Candido Portinari]

Литература

  • [www.portinari.org.br/ Projeto Portinari]  (англ.),  (порт.) — проект к столетию художника.
  • [www.casadeportinari.com.br/principal.htm Дом-музей Портинари в Бродовски]  (порт.)

Отрывок, характеризующий Портинари, Кандиду

– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.