Порто-франко в Батуме

Порто-фра́нко в Батуме (1878—1886) — «свободный порт», созданный в соответствии с решениями Берлинского конгресса на территории, подконтрольной России. Конечный пункт железной дороги Баку — Батум. Развивался как центр экспорта керосина и нефтепереработки в российском Причерноморье.

Площадь порто-франко на 1884 год составляла чуть более 324 десятин.

История

Вероятно, российское правительство задумывалось о присоединении Батума ещё ко времени принятия Грузии в русское подданство. Многие источники отмечают важное стратегическое значение города: последний находился в непосредственной близости от русско-турецкой границы и обладал едва ли не «самой безопасной гаванью на всём побережье от Керчи до Синопа». В результате русско-турецкой войны (1877—1878) Батум должен был отойти России. Установление в нём режима порто-франко различные исследователи объясняют стремлением европейских держав не допустить усиления России на Чёрном море.

Берлинский конгресс 1878 года

Уже в ходе русско-турецкой войны 1877—1878 годов противоречия между Россией и рядом европейских стран достигли критического уровня. В мае 1878 г. российский посол в Лондоне (П. А. Шувалов) и британский министр иностранных дел (маркиз Солсбери) подписали «меморандумы о достигнутой договоренности», которые, в числе прочего, предусматривали сохранение Батума за Россией.

Летом 1878 г. в Берлине состоялся международный конгресс, на котором, по требованию европейских держав, были пересмотрены условия Сан-Стефанского мирного договора (согласно ему, русские приобретали в Закавказье Батум и ряд других территорий). В итоге Петербург вынужден был согласиться на компромиссный вариант: Турция уступала Батум России, однако последняя обязалась объявить его порто-франко:

Е. И. В. Император Всероссийский заявляет, что его намерение — превратить Батум в свободный порт, открытый, главным образом, для торговли. Оригинальный текст (фр.)   S. M. l'Empereur de Russie déclare que son intention est d'ériger Batoum en port franc, essentiellement commercial — Ст. 59 Берлинского трактата // Ян Верзайл. Международное право в исторической перспективе (том III) (пер. с фр. и с англ.)

Примечательно, что на конгрессе представители Британии, словно «забыв» о майской договорённости, наотрез отказались включать Батум в состав России. Шувалову не удалось переубедить Солсбери, так что в конфликт «пришлось вмешаться» российскому министру иностранных дел, А. М. Горчакову. Позднее Александр Михайлович отзывался о событиях тех дней, как о «самой черной странице» в его биографии.

Порто-франко в 1878—1886 гг.

25 августа, согласно договоренности с турецкой администрацией, русские войска заняли Батум.

В то время город представлял собой «деревушку, в которой было до трех тысяч жителей. Лучшие дома были деревянные, крытые черепицей»; располагались они в хаотичном порядке. Вместо улиц город пересекали «узкие коридоры», где не могли разъехаться даже два экипажа. Батум «казался вымершим, и только единственно набережная была оживлена, так как на ней помещались… кофейни и рестораны». Некоторые магазины были закрыты, «так как хозяева их — турки ушли, оставив дома свои с выбитыми стеклами и сорванными дверями». После войны в городе какое-то время ощущалась нехватка продовольствия, так что хлеб завозили из Одессы.

Герретсон в своей «Истории Royal Dutch» описывает Батум при османах как небольшое мусульманское селение, «окруженное болотами узкой полосы побережья». По свидетельству Дж. Брайса, посетившего порт за год до его передачи России, то был опустевший «сонный городок на Чёрном море…», расположенный в болотистой местности с нездоровым климатом. Тем не менее, будущий виконт и посол Великобритании в США предрекал Батуму стремительное развитие в случае, если бы городом овладели русские.

Военное и гражданское управление

Уже 1 сентября 1878 года, после занятия вновь приобретённых территорий русскими войсками, военное положение было снято «со всех частей Кавказа и Черноморского побережья». В том же месяце было принято решение о создании особого Батумского округа под управлением военного губернатора. Округ вошёл в состав новообразованной Батумской области, вместе с двумя другими округами (Аджарским и Артвинским) и портовым городом Батумом. Последний исключался из общей системы военного управления краем.

Режим порто-франко действовал только на территории порта и самого города Батума. У побережья находилась главная складская таможня, взимавшая сборы по провозу и вывозу товаров и осуществлявшая надзор за гаванью вне линии порто-франко. За пределами Батума были созданы таможенные заставы Чорохская и Озургетская и пост Кахаберский. Из-за увеличения грузо- и пассажиропотоков по реке Чороха, близ её устья была открыта застава Усть-Чорохская.

Штат батумской таможни был учрежден по образцу штата тифлисской складской таможни и включал в себя должности «переводчика европейских языков, корабельного смотрителя и его помощника».

Несмотря на статус «вольной гавани», в порту сохраняли силу все карантинные постановления, необходимые для предотвращения эпидемий. Ещё в 1878 году в городе был образован Батумский военный госпиталь.

В Батуме действовал областной меджлис (иначе — народный суд); иностранцы не подпадали под его юрисдикцию. Наряду с меджлисом, в городе имелся и мировой судья.

Батум являлся центром одноимённой области до 1883 года, когда она стала частью Кутаисской губернии.

Экономический подъём. Развитие нефтяного экспорта, морского и железнодорожного транспорта

По некоторым данным, проникновение российского капитала в Аджарию происходило «ещё при турецком господстве» в регионе. Однако лишь после вхождения Батума в состав России экономическое развитие края заметно ускорилось, во многом благодаря возможности беспошлинной торговли в городе и порте.

По словам Герретсона, «новый промышленный центр рос в условиях лихорадочного бума». А. Х. Абашидзе приводит следующую статистику: за шесть неполных лет существования режима «порто-франко» (1878—1884) в городе «было построено 305 жилых домов, открылись 4 табачные фабрики, 8 гостиниц, 4 кондитерские, 27 пекарен… 49 прачечных, 15 галантерей, 12 обувных фабрик».

Ускоренными темпами развивалась и портовая инфраструктура, что превращало Батум в важнейший порт Закавказья. Так, за один лишь 1882 год величина экспорта товаров достигла 6,5 млн французских франков, тогда как размер импорта составил около 1,1 млн франков, соответственно.

Источники

• Абашидзе, А. Х. Аджария. История, дипломатия, международное право. — М.: РАУ-Университет, 1998. — 326 с. — ISBN 5-86014-116-5.
• Виноградов, В.Н. [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Vinogradov_01.pdf Русско-турецкая война 1877-1878 годов и европейские державы]. Новая и новейшая история (2009, № 1). Проверено 2 августа 2012. [www.webcitation.org/69bWcMzZ0 Архивировано из первоисточника 2 августа 2012].
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16138/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1878 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16139/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1879 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16141/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1881 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16142/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1882 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16143/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1883 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16144/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1884 годъ.
• Катковъ, М. Н. [www.knigafund.ru/books/16145/read Собранiе передовыхъ статей Московскихъ вѣдомостей]. — М.: Изданiе С. П. Катковой, 1898. — Т. 1886 годъ.
• Менделеев, Д. И. Часть 4 // [books.google.ru/books?id=YxKg2-8CSJEC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Проблемы экономического развития России.].
• Gerretson, F. C. [books.google.ru/books?id=u8kUAAAAIAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false History of the Royal Dutch] = Geschiedenis der Koninklijke. — 2. — The Hague, 1958. — Т. I.  (англ.)
• Gerretson, F. C. [books.google.ru/books?id=IsoUAAAAIAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false History of the Royal Dutch] = Geschiedenis der Koninklijke. — 2. — The Hague, 1958. — Т. II.  (англ.)
• Gerretson, F. C. [books.google.ru/books?id=X8oUAAAAIAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false History of the Royal Dutch] = Geschiedenis der Koninklijke. — 2. — The Hague, 1958. — Т. III.  (англ.)
• Harlaftis, Gelina. [books.google.ru/books?id=dA_82ubkRugC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false A History of Greek Owned Shipping]. — Routledge, 1996. — ISBN 0-415-00018-1.  (англ.)
• Tolf, Robert W. [books.google.ru/books?id=3DmsQLtWq1wC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Russian Rockefellers: The Saga of the Nobel Family and the Russian Oil Industry]. — Hoover Press, 1976. — ISBN 0-8179-6581-5.  (англ.)
• Verzijl, J. H. W. [books.google.ru/books?id=B0YC55a-GTEC&pg=PA242&lpg=PA242&dq=%D0%91%D0%B0%D1%82%D1%83%D0%BC+%D0%9F%D0%BE%D1%80%D1%82%D0%BE-%D1%84%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%BA%D0%BE&source=bl&ots=8glZXT8qLy&sig=RfMHS4A13a1aJSeioFUy9Yt8WNk&hl=ru&sa=X&ei=99wFUJufM8ao4gTIldSVCQ&ved=0CFMQ6AEwBA#v=onepage&q=Batum&f=false International Law in Historical Perspective]. — Leyden, 1970. — Т. III. — С. 242—243. — ISBN 90-218-9050-X.  (англ.)

Ссылки

• [old.nasledie.ru/bibliot/kniga8/index.shtml Аджария. История, дипломатия, международное право] (авт. — Абашидзе, А. Х.) на сайте [nasledie.ru nasledie.ru]

Отрывок, характеризующий Порто-франко в Батуме

– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.