Портреты Александра III (яйцо Фаберже)

«Портреты Александра III / Двенадцать монограмм» Яйца Фаберже
Год изготовления	1896
Заказчик	Николай II
Первый владелец	Мария Фёдоровна
Текущий владелец
Владелец	США США, Вашингтон, Музей Хиллвуд
Год получения	1973
Дизайн и материалы
Мастер	Михаил Перхин
Материалы	Синяя эмаль, розовое золото, бриллианты, бархат
Высота	79 мм
Ширина	56 мм
Сюрприз
Сюрприз утерян. Им были миниатюрные портреты Александра III.

Портреты Александра III (Двенадцать монограмм) — это ювелирное яйцо, одно из пятидесяти двух императорских пасхальных яиц, изготовленных фирмой Карла Фаберже для русской императорской семьи. Оно было создано в 1896 году по заказу императора Николая II и стало первым императорским яйцом, подаренным им своей матери, вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, на Пасху в память о своём отце, Александре III. В настоящий момент находится в собственности музея Хиллвуд.

Дизайн

Ювелирное яйцо считается одним из самых красивых творений фирмы Фаберже. Оно состоит из 6 панелей, покрытых тёмно-синей, гильошированной орнаментами эмалью. Их рассекают рельефные обручи, инкрустированные бриллиантами огранки розой. В местах пересечений обручей установлены более крупные бриллианты, располагающиеся на золотых площадках. На каждой панели находятся монограммы МФ (Мария Фёдоровна) и АIII (Александр III), выложенные алмазами, над которыми располагается императорская корона из бриллиантов. В верхней половине располагаются монограммы МФ, в нижней — АIII. Также с обеих его сторон находятся большие бриллианты, располагающиеся на круглых золотых площадках. Яйцо открывается и внутри имеет отделку бархатом.

Яйцо «Портреты Александра III» («Двенадцать монограмм») стало первым из четырёх императорских яиц, изготовленных в память об Александре III. Последующими стали яйца «Нефритовое» (1902), «Памятное Александра III» (1909) и «Конный памятник Александру III» (1910).

Сюрприз

Миниатюрные портреты Императора Александра III на подставке из золота, которые были утрачены во время экспроприации.

История

В 1896 году яйцо было подарено императором Николаем II своей матери, Марии Фёдоровне. После революции 1917 года оно было передано в Оружейную палату Кремля. В 1920-х годах оно было продано властями России парижскому ювелиру. Было в собственности мисс Берчиэлли в Италии. В 1949 году приобретено Марджори Пост, наследницей General Foods. В 1973 году после её смерти, по завещанию, вся её коллекция была передана в дар музею Хиллвуд.

Поиск яйца «Портреты Александра III»

Многие годы яйцо «Портреты Александра III» считалось утраченным, единственным документальным свидетельством был счёт Фаберже 1896 года. Однако недавно исследователи выяснили, что оно и яйцо «Двенадцать монограмм» являются одним и тем же ювелирным изделием. Одним из главных подтверждений данной версии стало письмо вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны императору Николаю II 22 марта 1896 года:

Не найти слов, мой дорогой сын, как я была тронута и взволнована, получив прелестное яйцо с милыми портретами твоего обожаемого ПАПА! Как же хороши на яйце монограммы!..

Ещё одним подтверждением данной версии считается то, что данное яйцо было посвящено 30 годовщине со дня свадьбы Александра III и Марии Фёдоровны в 1866 году.

Сюрпризом данного яйца должны быть 6 портретов Александра III, как указано в счёте за яйцо 1896 года. Была ли это рамка с 6 портретами Александра III, которую великая княгиня Ксения Александровна (дочь Марии Фёдоровны) позволила показать на выставке в Лондоне в 1935 году, так и остаётся неизвестным.

Ссылки

• [trio.hillwoodmuseum.org/detail.php?t=objects&type=all&f=&s=egg&record=113 Описание яйца «Двенадцать монограмм» на сайте музея Хиллвуд]

Отрывок, характеризующий Портреты Александра III (яйцо Фаберже)

– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.