Портрет мадам Сеннон

Жан Огюст Доминик Энгр

Портрет мадам де Сеннон. 1814

Portrait de Madame de Senonnes

Холст, масло. 106 × 84 см

Музей изящных искусств, Нант

К:Картины 1814 года

Портрет Мари Маркоз, более известный как Портрет Мадам де Сеннон (фр. Portrait de Madame de Senonnes) — картина, написанная в 1814 году Жаном-Огюстом-Домиником Энгром во время его пребывания в Риме. На полотне изображена Мари-Женевьева-Маргарита Маркоз, будущая виконтесса де Сеннон (1783—1828). Картина хранится в Музее изящных искусств в Нанте и считается жемчужиной его коллекции. Одно из немногих произведений Энгра, заслужившее единодушный восторженный отклик критики.

Модель

Мари Маркоз родилась в купеческой семье из Изера. Её отец, Жозеф Маркоз, лионский купец, торговал тканями. 19 апреля 1802 года в Лионе Мари вышла замуж за Жана Таленсье. В этом браке родилась одна дочь Женевьева-Амелина (1803—1872). По делам своей торговли Таленсье с семьёй переехал в Рим, где его красавица-жена имела светский успех. Супруги Таленсье вскоре расстались и развелись, вероятно, в 1809 году.

Мари начала самостоятельную жизнь в Риме. Её принимали, вероятно только в итальянском обществе, она вращалась также в кругу художников и в 1810 году познакомилась с художником-дилетантом Александром де Ла Мотт-Бараке де Сенноном, младшим сыном маркиза Сеннона (1741—1794). Мари стала его любовницей. Поженились они в августе 1815 года, уже после того, как приехали в Париж. Союз Александра и Мари, из-за её происхождения и развода, не был признан семьёй Сеннон.

Долгое время считалось, что Мари родилась в Риме, в квартале Трастевере не имела никакого образования и была «подобрана» Сенноном чуть ли не на улице. На картине не изображен герб Сеннонов, и некоторое время она носила название «Трастеверинка» (фр. Trastévérine). В 1931 году Альфред Жерну в своей книге «Мадам де Сеннон», написанной по подлинным архивным документам, восстановил биографию модели.

Провенанс

В 1814 году уже в течение четырех лет Мари — любовница де Ла Мотт-Бараке, известного в роялистских кругах как виконт Сеннон. Он поручил своему другу Энгру, который в то время находился в Риме и зарабатывал на жизнь, выполняя многочисленные заказы, написать портрет Мари. Долгое время исследователи спорили, написан ли он в 1814 или в 1816 году. После уточнения биографии модели и публикаций Монтобанского музея Энгра более вероятной датой создания признан 1814 год, когда Мари ещё не была виконтессой Сеннон.

После смерти мадам де Сеннон в 1828 году картина Энгра осталась у Александра де Сеннона. Преследуемый кредиторами, он переслал в 1831 году портрет своему старшему брату, маркизу Сеннону (1779—1851) в замок Сотре в Фене. Портрет мадам Сеннон, судя по описи имущества Пьера Сеннона, оставался там до 1851 года. Картина перешла по наследству его младшему сыну Арману де Ла Мотт-Бараке, виконту Сеннону, который хранил его в своём особняке в Анже. Сенноны ненавидели Мари и после её смерти: один из членов семьи разрезал её изображение кинжалом. Даже после мастерской реставрации остались следы повреждений на губе, подбородке и шее модели. 30 июля 1852 года Арман умер от туберкулеза, и его вдова, урождённая Аделаида Брюс, вероятно, желая уничтожить последние следы мезальянса, совершённого её родственником, избавилась от картины. Она продала её торговцу неоклассической живописью Боннену д’Анже за 120 франков и небольшой столик.

Открывателем портрета стал нантский художник Филибер Доре Граслен. В 1853 году он случайно увидел с улицы картину в лавке антиквара и рассказал о ней хранителю Музея изобразительных искусств Нанта, который и приобрёл портрет за 4000 франков. Картина стала самым популярным экспонатом музея и получила прозвище «королевы» его собрания.

Композиция

В Музее Энгра в Монтобане сохранились подготовительные рисунки художника, по которым ясно, что первоначально он предполагал изобразить Мари в той же позе, что и Жюли Рекамье на известном портрете Давида. Однако впоследствии он всё-таки решил написать её сидящей на диване.

Тем не менее, несмотря на то, что поза модели весьма обыкновенна для портрета, само по себе произведение получилось новаторским. Художник сделал фоном картины висящее на стене большое зеркало, подчеркнув в его отражении контуры головы и плеч Мари. Верхняя часть полотна получилась скупой по цвету и контрастирует с нижней частью, полной роскошных живописных форм. Вероятно, костюм заказчицы был согласован с Энгром. Её гранатовое бархатное платье с декольте, задрапированным кисеёй, отделано серебристыми кружевами и лентами и оттеняет молодое прекрасное лицо. Его совершенный овал словно очерчен одним взмахом кисти. Жёлтый цвет диванных подушек художник дополнил белым цветом дорогой кашемировой шали. Колорит картины поражает своей рафинированностью, переливающимися редкостными оттенками. Художник моделировал все формы с высочайшей детальностью и искусностью, добиваясь иллюзорности воспроизведения изображения.

Справа за раму зеркала заложены визитные карточки — свидетельство светских успехов Мари. Считается, что одна из карточек, изображённых на портрете, принадлежит художнику Гро, который в то время жил в Риме. Поверх всех остальных располагается карточка самого Энгра, — не только его своеобразная подпись, но и знак уважения Мари Маркоз. По мнению Ханса Нефа, верхняя визитка, надпись на которой до сих пор не разгадана, принадлежит французскому пейзажисту Шовену, а нижняя карточка не Гро, а Гране. И Шовен, и Гране дружили с Энгром в его первый римский период.

Огюст Ренуар считал портрет шедевром Энгра и восхищался его цветом:

«Она [картина] как будто написана Тицианом. Но чтобы до конца почувствовать эту картину, надо отправиться в Нант; она не принадлежит к числу тех произведений Энгра, которые хорошо передаёт фотография, её обязательно надо видеть в оригинале».

Литература

• Березина, В. Н. Жан-Огюст-Доминик Энгр. — М.: Изобр. иск-во, 1977. — с. 79—82

Отрывок, характеризующий Портрет мадам Сеннон

– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.