Портрет на фоне мифа
| Портрет на фоне мифа | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: | |
| Дата первой публикации: | |
«Портрет на фоне мифа» — книга Владимира Войновича, выпущенная в 2002 году издательством «Эксмо-пресс» и вызвавшая резонанс в литературном сообществе. Полемическое произведение с элементами мемуаристики посвящено Александру Солженицыну и сложившимся вокруг него мифам.
Содержание
Содержание
Книга начинается с воспоминаний о том, как в 1961 году Александр Твардовский знакомил читающую Москву с произведением «Щ-854» («Один день Ивана Денисовича»). Его автор, имевший псевдоним А. Рязанский, был неизвестен, но многим сразу стало понятно, что в литературу пришёл крупный писатель.
Слава Солженицына росла, и в начале семидесятых годов XX века его портреты можно было увидеть во многих московских квартирах. «Архипелаг ГУЛАГ» по силе воздействия на умы встал в один ряд с речью Хрущёва на XX съезде. Однако сознание Войновича, по его признанию, «осталось не перевёрнутым». Более того — его мнение о Солженицыне ухудшилось. В упрёк автору «Архипелага» Войнович поставил антисемитизм и то, что он, защищая русских, «постоянно оскорбляет всех остальных и сам этого не сознаёт».
После «Августа Четырнадцатого» Солженицын начал писать неинтересно, и чтение «Красного колеса» — это «работа только для очень трудолюбивых», отметил далее Войнович.
Часть книги посвящена переписке Войновича с литературоведом Еленой Чуковской, которая была раздосадована тем, что персонаж антиутопии «Москва 2042» Сим Симыч Карнавалов похож на Солженицына. Елена Цезаревна напомнила, как люди, рискуя жизнью, хранили «Архипелаг ГУЛАГ»; Войнович в ответ сообщил, что «описывал типичного русского идола».
Начало 1990-х Войнович обозначил как время ожидания Солженицына. Второе пришествие писателя было тщательно подготовлено им самим; упреждающим условием стало издание книг массовым тиражом, и публике Солженицын явился «с заранее приготовленным выражением лица».
Отзывы и рецензии
Мнения критиков и литературоведов, прочитавших «Портрет на фоне мифа», разделились. Так, филолог Александр Кобринский («Дружба народов») заметил, что книга Войновича посвящена борьбе со «всеобъемлющим и ничего, кроме себя, не слышащим пафосом». Правда, уточняет Кобринский, пытаясь использовать оружие своего оппонента, Войнович тут же начинает проигрывать[1].
Профессор МГУ Юрий Семёнов («Скепсис») поддержал Войновича, выступившего против обоготворения Солженицына (который после «Одного дня Ивана Денисовича» «непрерывно деградировал»), но при этом упрекнул автора «Портрета…» в стремлении превознести себя и собственные произведения[2].
Писатель Геннадий Красухин («Вопросы литературы») увидел правоту Войновича в том, что уже в ранней публицистической книге Солженицына «Бодался телёнок с дубом» ощущается «превосходство одного над всеми». Герой этого произведения, по утверждению Красухина, изображает себя человеком, который никогда и нигде не ошибался[3].
Павел Басинский («Литературная газета») признался, что чувства, которые возникли после прочтения «Портрета…», можно назвать смесью злости, недоумения и жалости. По мнению журналиста, эмоций у Войновича больше, чем фактов, а доминирующим началом является обида. В рецензии, озаглавленной «Жалобная книга», Басинский процитировал поэта Дмитрия Пригова, который как-то сказал, что «Солженицын не просил любить его в молодости и ненавидеть в старости»[4].
Литературный критик Андрей Немзер, обнаружив в книге черты того Солженицына, которого Войнович «придумал из головы», констатировал, что автор действительно смешного романа о Чонкине не равен создателю «Портрета…» и не тем войдёт в историю[5].
Заместитель главного редактора журнала «Знамя» Наталья Иванова, посвятившая книге «Портрет на фоне мифа» большую статью, подчеркнула, что прекрасно знающий законы драматургии Войнович сначала выстроил декорации и создал контекст, а затем устроил суд — «быстрый, чуть ли не мгновенный»[6].
Лизе Новиковой («Коммерсантъ») произведение Войновича напомнило «художественный перформанс», в ходе которого автор «Портрета…» не только помогает созданию нового мифа о Солженицыне, но и просит коллегу «потесниться»[7].
Напишите отзыв о статье "Портрет на фоне мифа"
Примечания
- ↑ [magazines.russ.ru/druzhba/2004/2/ko11-pr.html О некоторых особенностях публицистических извинений (Полемические заметки)] // «Дружба народов» — 2004 — № 2
- ↑ [scepsis.net/library/id_313.html Идеологическая мода в науке и скептицизм] // «Скепсис» — 2003 — № 2
- ↑ [magazines.russ.ru/voplit/2003/2/kras.html «Портрет на фоне мифа» и его критики] // «Вопросы литературы» — 2003 — № 2
- ↑ [old.lgz.ru/archives/html_arch/lg312002/Polosy/art1_3.htm Жалобная книга] // «Литературная газета» — 31 июля — 6 августа 2002 г.
- ↑ [www.ruthenia.ru/nemzer/vojnovich.html Не тем интересны] // Сайт Андрея Немзера
- ↑ [old.russ.ru/krug/20020822_ivan.html Сезон скандалов: Войнович против Солженицына] // «Знамя» — 2002 — № 11
- ↑ [www.kommersant.ru/doc/324725 Книги за неделю] // «Коммерсантъ» — 29.05.2002
Ссылки
Войнович В. Портрет на фоне мифа. — М.: Эксмо-пресс, 2002. — 192 с. — ISBN 5-04-010253-4.
Отрывок, характеризующий Портрет на фоне мифа
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
