Портрет (фильм, 1915)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Портрет
Жанр

Драма

Режиссёр

Владислав Старевич

В главных
ролях

Андрей Громов, Иван Лазарев, В. Васильев

Длительность

44 мин.

Страна

Россия

Год

1915

К:Фильмы 1915 годаК:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

«Портрет» — немой среднеметражный чёрно-белый фильм Владислава Старевича по одноимённой повести Гоголя. Для любой зрительской аудитории.





Сюжет

Сюжет всего фильма

Бедный художник Чартков на последние гроши покупает в лавке поразивший его портрет старого ростовщика. Дома он проводит беспокойную ночь, и видит странный сон: старик оживает, выходит из картины и, достав мешок с деньгами, начинает их пересчитывать. Один из кульков падает на пол, и Чартков незаметно подбирает его и прячет под подушку. Утром проснувшийся художник обнаруживает портрет старика на стене, а у себя в руках кулёк с золотыми монетами. С этого момента его жизнь круто изменилась, он стал модным портретистом, живёт в роскошной квартире, имеет большую мастерскую, от заказов отбоя нет… Проходит время. Однажды на выставке Чартков видит чудесный портрет христианки, написанный в Италии известным русским художником, и понимает, что погубил свой талант. Он начинает скупать известные произведения живописи и от зависти уничтожать их. Среди истерзанных картин он и умирает в припадке безумия.[1]

Сюжет сохранившегося фрагмента

В сохранившемся фрагменте первой части мы видим, как Чартков покупает в лавке старьевщика портрет старика. Дома он вешает его на стену и ложится спать. Что-то тревожит Чарткова и тот никак не может заснуть, тогда он занавешивает портрет и засыпает. После этого старик вылезает из портрета и начинает пересчитывать деньги... В «Аннотированном каталоге сохранившихся фильмов…» также говорится, что «Из снятой второй части повести, в которой излагается история жизни ростовщика в екатерининские времена и история его портрета, приносившего людям несчастья, сохранилось несколько сцен и кадров:
1. Крупный план (по грудь) старика-ростовщика.
2. В лавку ростовщика приходит женщина, чтобы заложить шкатулку с фамильными драгоценностями, она вынуждена это сделать за ничтожные деньги.
3. После её ухода ростовщик с наслаждением разглядывает только что обретённые драгоценности.
4. Ростовщик приходит к знаменитому художнику и просит того написать его портрет (этой сцены нет во втором позитиве, в котором нет и надписей).
5. Ростовщик в своей подвальной лавке. На стене висит его портрет.
6. Крупный план портрета ростовщика».

Интересные факты

Согласно исследователю дореволюционного кино Вениамину Вишневскому, сюжет повести был значительно изменён и переработан.[2]

Критика

«Инсценировать удалось лишь голую фабулу, вся сложность психологического сюжета осталась незатронутой, и жуткость произведения в постановке отсутствует; вообще же постановка недурная, бытовые детали соблюдены; картина может служить иллюстрацией к повести.»

Кино-бюллетень, 1918

Художественная группа

Режиссёр и оператор: Владислав Старевич

В ролях:

Студия: «Ателье В. Старевича».

Прокат Скобелевского комитета.[3]

Интересные факты

  • Метраж фильма — 1200 метра, количество частей — 3.
  • Из 44-х минут сохранилось только 8 и без надписей (по другим сведениям, сохранилось 2 первые части[1]).
  • На IMDB фильма нет.
  • Выпуск на экран — 10.11.1915.
  • Фильм на youtube: www.youtube.com/watch?v=AOh3t5Grs1w

Напишите отзыв о статье "Портрет (фильм, 1915)"

Примечания

  1. 1 2 Семерчук В. В старинном российском иллюзионе… Аннотированный каталог сохранившихся игровых и мультипликационных фильмов России (1908-1919). — М.: Госфильмофонд России, 2013. — С. 146-147.
  2. В. Вишневский «Художественные фильмы дореволюционной России» — М., 1945
  3. Иванова В., Мыльникова В. и др. Великий Кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов России (1908-1919). — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — С. 268. — ISBN 5-86793-155-2.

Ссылки

  • [youtube.com/watch?v=AOh3t5Grs1w «Портрет»] на YouTube


Отрывок, характеризующий Портрет (фильм, 1915)

– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!