Португальский Цейлон

Цейлон
порт. Ceilão
колония
←   ←   ← 1505 — 1658 →   →
Флаг Герб
Португальские владения на Шри-Ланке в период максимального расцвета
Столица	Коломбо
Язык(и)	португальский, сингальский, тамильский
Религия	католицизм, индуизм, буддизм, ислам

К:Появились в 1505 годуК:Исчезли в 1658 году

Португальский Цейлон — период истории Шри-Ланки, характеризующийся владычеством Португалии над значительной частью территории острова. Его началом считается первое посещение острова португальцами в 1505 году, а окончанием — взятие голландцами в 1658 году последнего португальского опорного пункта в Азии: порта Негапатам.

Португальское завоевание прибрежных районов Шри-Ланки

Португальцы впервые посетили остров Шри-Ланка в 1505 году. Убедившись в доходности местной экспортной торговли, португальские власти Гоа взяли курс на строительство факторий на побережье, которые постепенно должны были стать опорными пунктами для военного захвата острова. В 1518 году на остров была направлена португальская миссия (во во главе с Лопу Суариш ди Албергария) для установления с наиболее крупным и могущественным местным государством — Котте. Переговоры завершились тем, что португальцам разрешили построить торговую факторию близ столицы и обещали ежегодные поставки корицы в качестве платы за обещанную помощь правителю Котте в его борьбе за верховную власть на острове.

В 1521 году царь Котте был убит своими тремя старшими сыновьями, недовольными тем, что их отец объявил наследником престола младшего — четвёртого — брата. После убийства Виджаябаху его государство распалось на три враждующих между собой объединения с центрами в Котте, Ситаваке и Райагаме. Так как район города Котте был основным районом произрастания коричного дерева, то он представлял наибольший интерес для португальцев, заинтересованных в экспортной торговле корицей. Португальцы постарались получить прочные позиции при дворе этого княжества, и поддержали его правителя Бхуванаикабаху своим флотом.

В 1530-х годах на Шри-Ланке усилилось государство Ситавака, властитель которого — Маядунне — решил захватить и Котте. Однако превосходство военной техники португальцев обеспечило победу правителю Котте, и Маядунне был вынужден просить мира. Бхуванаикабаху дал разрешение католическим миссионерам-францисканцам на строительство на территории Котте католических храмов и свободную пропаганду христианского вероучения среди населения. Самого Бхуванаикабаху не удалось склонить к изменению веры, однако его зависимость от «союзников» всё более увеличивалась.

Так как у Бхуванаикабаху не было сыновей, то Маядунне — следующий по старшинству брат царя — согласно сингальской традиции имел все основания рассчитывать на провозглашение его наследником. Однако в 1540 году Бхуванаикабаху объявил наследником престола Котте своего внука Дхармапалу (сына его дочери Самудрадеви), и направил посольство в Лиссабон ко двору португальского короля Жуана III с целью получить его одобрение и благословение. В 1543 году португальский король торжественно короновал присланную ему золотую статую Дхармапалы, санкционировав тем самым столь необычный и беспрецедентный для Шри-Ланки порядок престолонаследия.

В 1540-х годах началось вмешательство Португалии во внутренние дела государства Джафна. Активная миссионерская деятельность католических священников среди тамильского населения привела к созданию многочисленной тамильской христианской общины на северном и северо-восточном побережье острова.

В 1550-х годах в ходе военных действий между Котте и Ситавакой был убит правитель Котте — Бхуванаикабаху. Маядунне — правитель Ситаваки — объявил себя законным наследником и двинул войска к столице; португальцы, при поддержке значительной части знати, провозгласили правителем Дхармапалу. Регентом до достижения царём совершеннолетия был назначен отец Дхармапалы — Видийе Бандара. Объединённые сингало-португальские войска изгнали Маядунне с территории Котте и вступили на землю Ситаваки. Маядунне бежал, бросив столицу на произвол судьбы. Союзные войска прекратили преследование и вернулись в Котте.

Видийе Бандара, пойдя на уступку португальцам и приняв католичество, направил усилия на уменьшение военного присутствия португальцев в Котте и их политического давления. В 1553 году он поднял восстание против засилья португальцев, которое поддержал Маядунне, и в результате совместной боевой операции Котте и Ситаваки португальцы были отброшены на побережье. Однако Маядунне, увидев в Видийе Бандаре соперника, поспешил вступить в союз с разбитыми португальскими частями и разгромил войско Видийе Бандары.

Ставленник португальцев на престоле Котте — Дхармапала — в 1557 году был обращён в католичество, и в доказательство истинности своей новой веры конфисковал все земли буддийских и индуистских монастырей, передав их в качестве дара францисканским монахам. Потеряв в результате подобных акций поддержку своих подданных, Дхармапала был вынужден в 1565 году последовать за португальцами, оставившими Котте перед наступающими войсками Маядунне, и обосноваться в португальском форте Коломбо, став таким образом государем без государства.

В 1560 году, в результате португальской военной экспедиции под предводительством Андре Фуртадо де Мендосы, в городе Джафна было основано военное поселение, а португальский ставленник Итириманн Чинкам стал королём государства Джафна, согласившись взамен на регулярную выплату дани португальским властям Котте. Год спустя индиустская тамильская знать организовала заговор, и Итириманн Чинкам был вынужден бежать в португальский форт. Португальские войска жестоко расправились с участниками заговора, и вновь водворили на трон своего ставленника.

В 1574 году португальцы выступили инициаторами заключения брачного союза между Дхармапалой и принцессой из восточноланкийского государства Канди. Усмотрев в этом браке угрозу потенциального военного союза португальцев и кандийцев, правитель Ситаваки двинул свою армию в поход на Канди. Поход был прерван внезапным нападением португальской эскадры на юго-западное побережье. Португальские войска углубились на территорию Ситаваки, разгромили и разграбили множество сингальских деревень, буддийских монастырей и индийских храмов. Когда Раджасинха в 1578 году вторично организовал военную экспедицию против Канди, португальская эскадра повторила свою вылазку из порта Коломбо.

В 1570-х годах португальцы построили ещё один форт на юго-западном побережье — Галле. Их опорными пунктами на острове также стали Тринкомали и Баттикалоа на востоке, и Путталам на северо-западе. Двухлетняя осада Коломбо, предпринятая Раджасинхой, не дала желаемых результатов, так как сингальская армия была не в силах помешать регулярному прибытию португальских судов из Гоа.

В 1580 году Дхармапала объявил в Коломбо, что завещает все юридически подвластные ему территории португальской короне. В 1590-х годах португальцы существенно расширили подвластные им районы, и контролировали большую часть Шри-Ланки. Номинальным правителем Котте, куда была включена и территория Ситаваки, стал Дхармапала. После смерти Дхармапалы в 1597 году португальский генерал-капитан на Цейлоне дон Иеронимо де Азеведу подписал конвенцию с наместниками всех провинций Котте, согласно которой король Португалии Филипп I был официально провозглашён королём португальских владений на Цейлоне.

После смерти Итириманна Чинкама в 1615 году в государстве Джафна разгорелась борьба за право наследования. Власть была захвачена Санкили Кумарой, который устранил всех претендентов на престол и потребовал у португальцев признать его регентом при трёхлетнем сыне Итириманна Чинкама. Португальцы пошли на это с условием предоставления свободы передвижения и действий португальским католическим священникам по территории Джафны, а также ежегодной выплаты дани.

В 1618 году против Санкили Кумары был группой христиан организован заговор, подавляя который правитель Джафны пригласил на помощь войска из южноиндийского княжества Танджур, а также запросил военную помощь от голландцев, обосновавшихся в ряде факторий на побережье Южной Индии. Узнав об этом, португальцы в 1619 году снарядили экспедицию в Джафну и захватили Санкили в плен. С 1620 года в Джафне стало осуществляться прямое колониальное управление. Таким образом, в конце XVI — начале XVII веков юго-западные и северные части Шри-Ланки оказались под контролем португальцев; независимость сохраняло лишь государство Канди, расположенное в труднодоступных центральных районах острова.

Взаимоотношения португальцев с государством Канди

В 1594 году португальские власти организовали военную экспедицию в центральные районы острова с целью подчинить Кандийское государство и посадить на престол свою ставленницу — кандийскую принцессу Кусумасанадеви, вошедшую в историю под именем Доны Катарины. Португальцы, руководимые Педро Лопесом де Соусой, были встречены кандийской армией под предводительством Конаппу Бандары, и потерпели сокрушительное поражение в битве при Ганноруве. Захваченная в плен Дона Катарина стала женой победителя, который правил в Канди до 1604 года, приняв имя Вимала Дхарма Сурия I. Проводимая им внутренняя политика, продолженная его преемником Сенератом (1604—1635) была направлена на усиление экономической и военной мощи Кандийского государства. Особое внимание уделялось укреплению границ, на которых было построено значительное число фортификационных сооружений.

Целью кандийских правителей было сохранение мира с португальцами на любых условиях. Португальская же сторона, стремившаяся овладеть природными богатствами центральной части острова и портами на северо-восточном побережье, совершала постоянные опустошительные рейды в глубь кандийской территории. В 1617 году между Португалией и Канди был заключён договор, согласно которому португальская сторона признавала Сенерата правителем Канди, кандийская же сторона — права португальцев на управление прибрежными районами острова. Кандийцы соглашались выплачивать ежегодную дань и не впускать во внутренние районы враждебные португальцам силы. Однако, несмотря на условия договора, португальцы вскоре заняли крупный кандийский порт Тринкомали. В ответ новый кандийский правитель Раджасингха II стал совершать постоянные вылазки на подвластные португальцам территории.

В 1620—1630-х годах португальцы организовали несколько военных экспедиций на территорию Канди, но им не удалось удержать захваченных позиций, и в 1630 году португальская армия, которой командовал Константин де Саа, была разбита и почти полностью уничтожена. В 1633 году португальские власти заключили с кандийским правителем новый мирный договор, по условиям которого кандийская сторона сохраняла за собой всю прежнюю территорию, но обязалась по-прежнему выплачивать португальцам дань; также по условиям договора к португальцам отошёл важный стратегический пункт на восточном побережье острова — форт Баттикалоа.

Португальское управление подконтрольными территориями

Поначалу португальское население торговых факторий было малочисленно, вело замкнутый образ жизни, строившийся по образцам метрополии, и влияние его на окружающую территорию было крайне ограниченным. С завоеванием юго-запада и севера острова власть португальцев охватила значительные территории прибрежной зоны. Малочисленность собственно португальского населения, а также стремление найти социальную опору среди местной верхушки привели к тому, что провинциальное управление было практически полностью сохранено за сингальской и тамильской элитами. Португальцы монополизировали лишь центральный аппарат власти.

Во главе колониальной администрации на Шри-Ланке стоял португальский генерал-капитан, подчинявшийся, в свою очередь, португальскому вице-королю в Гоа. Постепенно гоаская администрация поставила под контроль деятельность колониальных властей на Шри-Ланке, выведя из-под ведения последних ключевое звено колониального управления — департамент финансов, глава которого стал подчиняться непосредственно вице-королю. Руководство же военным и налоговым управлением было оставлено за генерал-капитаном.

Колониальные войска были крайне неоднородными по своему социальному и этноконфессиональному составу. Главнокомандующий и высшие офицеры назначались вице-королём в Гоа и формировали военные подразделения из наёмников. Часть солдат португальской армии набиралась в самой метрополии — как правило, из беднейших слоёв крестьянства, городских низов, каторжников и деклассированных элементов. Значительную прослойку составляли индийцы из Гоа и африканцы. Кроме этого, португальские власти нередко бывали вынуждены полагаться на войска правителей местных государств.

Португальцы вели активную кампанию по обращению местного населения в католичество. С 1543 года на острове начала действовать францисканская миссия, а к концу португальского правления на Шри-Ланке действовали ещё иезуиты, доминиканцы и августинианцы. Португальцы негативно относились к представителям всех местных религий, однако их политика в отношении различных этноконфессиональных групп была неодинаковой. Наибольшему преследованию подвергались «мавры», в руках которых была сосредоточена внутренняя и внешняя торговля страны.

Португальцы постепенно сосредоточили в своих руках контроль над сбором корицы в прибрежных районах и последующими экспортными операциями. В 1590-х годах Коломбо был объявлен единственным портом, через который могла легально осуществляться экспортная торговля корицей. В 1595 году экспорт корицы стал монополией генерал-капитана Коломбо, который должен был ежегодно продавать португальской короне установленное её количество по твёрдым ценам. Однако в 1614 году в целях стабилизации цен на корицу было решено сделать торговлю ею государственной монополией. Все коричные деревья, в том числе находившиеся на землях сельских общин, были объявлены собственностью португальского короля, и сбор коры коричного дерева частными лицами стал караться смертной казнью.

Португальцы проявили значительный интерес и к другим экспортным культурам Шри-Ланки, прежде всего к перечной лиане и арековой пальме. Однако экспорт чёрного перца и орехов арека не являлся монополией португальских властей, а осуществлялся индийскими купцами; колониальная администрация лишь взимала с них экспортную пошлину. Крупные доходы поступали в португальскую казну от целого ряда промыслов, являвшихся монополией португальского короля; среди них наиболее важными были добыча жемчуга, добыча и обработка драгоценных камней, отлов слонов.

Голландское завоевание португальских владений

В 1602 году в Батавии (на острове Ява) была образована Голландская Ост-Индская компания. Португалия, находившаяся в это время под властью испанской короны, участвовала в борьбе против восставших нидерландских провинций, поэтому Голландская Ост-Индская компания стала распространять своё влияние на бывшие португальские колонии и зависимые территории в Юго-Восточной Азии и Африке.

В поисках союзников для борьбы с Португалией Голландия поддержала оборонительные усилия Кандийского государства. Переговоры между двумя странами завершились договором о совместных боевых действиях против португальской армии на Шри-Ланке; за это Голландия получила монопольное право закупки кандийской корицы. Узнав о кандийско-голландских переговорах, португальцы начали боевые действия против союзных войск. К 1639 году голландские и кандийские войска отвоевали у португальцев Тринкомали и Баттикалоа; Голландская Ост-Индская компания добилась от Канди права на размещение в них голландских гарнизонов и фактически превратила эти порты в опорные базы своих вооружённых сил на острове. В 1640 году кандийско-голландские силы взяли штурмом Негомбо и Галле на юго-западном побережье острова, где голландцам также удалось утвердить своё военное присутствие.

Падение власти испанских Габсбургов в Португалии и заключение мира между Голландией и Португалией в Европе заставило голландцев нарушить условия договора с кандийской стороной и приостановить дальнейшее наступление на португальские владения на Шри-Ланке. В 1644 году был заключён договор о перемирии, по условиям которого португальская и голландская сторона обязались не возобновлять военных действий на острове и поделить захваченную юго-западную часть Шри-Ланки между собой. В 1645 году договор о перемирии был дополнен подписанием в Галле соглашения, предполагавшего оказание взаимной военной помощи в случае нападения со стороны Канди.

В 1652 году мир между Голландией и Португалией в Европе был нарушен, что послужило сигналом для возобновления военных действий и на Шри-Ланке. Голландцам удалось вновь наладить отношения с Раджасингхой II и с его помощью повести решительное наступление на позиции португальцев. В 1656 году, после семимесячной осады, предпринятой совместно кандийскими и голландскими войсками, сдался Коломбо. Затем голландские войска захватили Джафну, а к затем захватили все опорные пункты португальцев в Индии. В 1658 году пал последний португальский форт в этой части света — Негапатам.

См. также

• Бюргеры Шри-Ланки

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.III «Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв.» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. ISBN 5-02-017913-2

Отрывок, характеризующий Португальский Цейлон

– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.