Портюгаль (госпитальное судно)
«Портюгаль» — пароход, построенный французской компанией Messageries Maritimes. Во время Первой мировой войны был передан русскому морскому министерству. В начале 1916 года эксплуатировался как госпитальное судно. Затонул 17 (30) марта 1916 года в результате торпедной атаки немецкой подводной лодки U-33[1].
Содержание
История
1886 — 1914 годы
Пароход «Портюгаль» был построен на верфи французского порта Ла-Сьота и спущен на воду 25 июля 1886 года. Судно было 140,2 метра в длину и 14 метров в ширину. Корабль обладал двигателем мощностью 4 800 лошадиных сил, имел один ходовой винт и мог развивать скорость до 16,5 узлов. Пароход предназначался для пассажирских и грузовых перевозок между Францией и Южной Америкой. При этом он мог взять на борт 125 пассажиров в первый, 90 во второй и 700 в третий класс[2].
5 августа 1887 года «Портюгаль» отправился в свой первый рейс Ла-Плату. С 1899 по 1912 год пароход ходил по маршруту в город Александрию. Затем до 1914 года совершал рейсы между Марселем и Одессой[2].
Переоборудование в госпитальное судно
29 октября 1914 года, находясь в порту Одессы, «Портюгаль» подвергся бомбардировке турецкими судами, в результате чего погибли два члена экипажа, а корабль получил пять пробоин. После этого французские власти реквизировали корабль и передали его в распоряжение Российской империи.
По распоряжению русского морского министерства на корабле был устроен госпиталь Красного Креста. На судне были оборудованы палаты, рассчитанные на 500 человек. В персонал госпиталя входили уполномоченный Л. Л. Татищев, фармацевт, заведующий хозяйством, трое врачей, 20 сестёр милосердия, 73 санитара и две горничные. Старшей сестрой милосердия была баронесса Анна Фёдоровна Мейендорф[3]. Экипаж судна состоял из 141 моряков, русских и французов.
В первый рейс в качестве госпитального судна пароход отправился 27 (14) февраля 1916 года. Всего «Портюгаль» совершил пять рейсов, во время которых он забирал раненых из Арташена, Ризе, Фахтии, Тирибона, Офы[3].
- «Портюгаль» до и после переоборудования в госпитальное судно
- Portugal ship restaurant.jpg
Ресторанный зал - Hospital ship Portugal ward.jpg
Больничная палата
Гибель судна
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.messageries-maritimes.org/portu3.jpg Акварель Сэнди Хук, изображающая затопление судна «Портюгаль»] |
17 (30) марта 1916 года «Портюгаль» стоял на якоре в Чёрном море близ турецкого города Офа. Погода была ясная и опознавательные знаки корабля — красные кресты — были отчётливо видны. Внезапно неподалёку от корабля всплыла немецкая подводная лодка. Капитан судна успокоил пассажиров и членов экипажа, сказав, что лодка не станет атаковать корабль, находящийся под защитой Красного Креста[3]. Тем не менее, подводная лодка U-33 выпустила по кораблю две торпеды, первая из которых пошла по касательной вдоль левого борта, а вторая взорвалась, попав в середину правого борта[3].
М. М. Римский-Корсаков, бывший начальником Батумского отряда судов ЧФ, к которому был причислен «Портюгаль», в своей статье в «Морском журнале» указывал, что версия о всплытии подводной лодки не соответствует действительности: "В действительности подводная лодка, обнаружив «Португаль» с "баржей", не всплывала (до выпуска мины); с «Португаля» подводной лодки не видали, как не видали и перископа, хотя, конечно, внимательно следили за поверхностью моря; с «Португаля» увидали только след быстро приближавшейся мины Уайтхеда (погода была тихая и море было гладкое), когда увернуться от неё было уже невозможно. Очевидно, мина была выпущена с порядочной дистанции и по верному прицелу."
«Портюгаль» полностью затонул менее чем за две минуты. Из 273 человек, находившихся на борту, погибли 115[4]. Остальных спас находившийся поблизости русский эскадренный миноносец «Жаркий»[5].
Из иллюстрированного журнала «Искры» от 3 апреля 1916 года:
Язва варварства. Страшное преступление германской подводной лодки, совершенное в Черном море, все еще волнует общество не только у нас, но и за границей, где оно встретило всеобщее осуждение. Потопление госпитального судна «Пуртугаль», сестер милосердия и санитаров, отдавших себя служению страдальцам раненым, вызвало целый ряд протестов и сочувственных статей во всех европейских органах печати. Очень интересны строки Пишона, бывшего французского министра внутренних дел. «Ныне уже, — пишет он, — не одним коммерческим судам грозит потопление со стороны бандитов, приемы которых по всей низости превосходят все, о чем могли мечтать самые известные убийцы. Опасность эта грозит теперь и судам, предназначенным для раненых и ухода за ними. На море, посредством подводных лодок и мин, на суше при помощи удушливых газов, струй ядовитых жидкостей и цеппелинов — всюду мы видим систематическое истребление людей, и безоружных, не зависимо от пола, возраста и профессии, — всех избирает своими жертвами народ, в котором воплощаются все наследственные язвы варварства. Интересно знать, долго ли еще цивилизованные государства, не принимающие до сих пор участия в войне, останутся в стороне от борьбы между низостью, преступлением и простым чувством человеколюбия».[6]
Правительство Российской империи, ссылаясь на Женевские конвенции[4], выразило протест Центральным державам, назвав затопление госпитального судна военным преступлением[3]. На «Портюгаль» нанимался санитаром будущий писатель Константин Паустовский. По счастью для него, в последний рейс судно ушло раньше, чем он смог появиться на нем.[7]
Память
После затопления судна Московская городская дума постановила создать памятник погибшим. На эти цели было выделено 25000 рублей[3]. Был объявлен конкурс, в котором победил проект «Памятник Мировому страданию» скульптора И. Д. Шадра. Он предполагал поставить его на территории Московского городского Братского кладбища[8]. Однако, эти планы не были осуществлены[3].
Напишите отзыв о статье "Портюгаль (госпитальное судно)"
Примечания
- ↑ [www.uboat.net/wwi/ships_hit/7367.html Hospital ship Portugal.] (англ.)
- ↑ 1 2 [www.messageries-maritimes.org/portugal.htm le paquebot Portugal des Messageries Maritimes] (фр.). messageries-maritimes.org. Проверено 11 марта 2011. [www.webcitation.org/6956k3nqq Архивировано из первоисточника 11 июля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Лариса Жигальцова. [zapadrus.su/rusmir/istf/237-l-r-.html «Умирать стоит только спасая других. Иначе обидно…» (А.Ф. Мейендорф)]. zapadrus.su. Проверено 23 января 2011. [www.webcitation.org/614xd8p73 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ 1 2 [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?res=9904E6DF163BE633A25756C0A9629C946796D6CF Sinking of Portugal branded as piracy] (англ.). The New York Times (5 апреля 1916). Проверено 23 января 2011. [www.webcitation.org/6956kte5B Архивировано из первоисточника 11 июля 2012].
- ↑ А. И. Верховский. [militera.lib.ru/memo/russian/verhovsky_ai/04.html Война на Черном море. 1916 год]. militera.lib.ru. Проверено 23 января 2011. [www.webcitation.org/6956lWIOG Архивировано из первоисточника 11 июля 2012].
- ↑ Иллюстрированный журнал «Искры» от 3 апреля 1916 года:№ 14
- ↑ [tululu.ru/read16443/33/ Н. Черкашин. Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) ]
- ↑ И. Д. Шадр. Литературное наследие. Переписка. Воспоминания о скульпторе. М., 1978
Ссылки
- Контр-адмирал М.М. Римский-Корсаков. Потопление госпитального судна "Португаль". // [www.archive.org/details/morskoizhurnalse37848800 Морской Журнал.] №42(3) июнь 1931, стр. 7-10.
- [www.argumenti.ru/history/n283/100989 Памяти «Португаля»]
- [zapadrus.su/rusmir/istf/237-l-r-.html «Умирать стоит только спасая других. Иначе обидно…» (А. Ф. Мейендорф)]
- [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?res=9904E6DF163BE633A25756C0A9629C946796D6CF Sinking of Portugal branded as piracy] (англ.) — статья в газете The New York Times от 5 апреля 1916 года.
- [www.messageries-maritimes.org/portugal.htm Le Portugal.] (фр.)
- [youtube.com/watch?v=RG45aRjMD0w Погрузка раненых на Португаль; спасенные раненые и моряки после потопления судна.] на YouTube
Отрывок, характеризующий Портюгаль (госпитальное судно)
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
