Порт Александра III

Порт Александра III — военный порт имени Александра III в Либаве; значимая военно-морская база Российской империи в регионе Балтийского моря.

Первый этап строительства базы

Начальные работы по сооружению

Указ о строительстве военного порта в Либаве был отдан морским министерством, которое распланировало шаги по строительству новой базы имперского флота на Балтийском море: сперва отстроить аванпорт, затем, получив соответствующие распоряжения от военного ведомства, и сам порт. 19 января 1890 года на должность руководителя инженерных и строительных работ был назначен военный инженер, полковник И. Г. Мак-Дональд. Главное управление кораблестроения и снабжения (ГУКиС) назначило на посты кураторов строительства С. П. Максимовича и П. А. Борейшу. Механизмы и строительная техника была доставлена в Либаву из Англии и Германии.

Подрядчики немедленно приступили к строительству временной гавани, были проложены 8 километров железнодорожного полотна, заложены фундаменты бетонного завода и камнеобрабатывающих мастерских.

В строительстве военного порта были задействованы более 5 тысяч рабочих, которые происходили в основном из Виленской, Ковенской и Витебской губерний.

18 мая 1890 года, в разгар начального этапа строительных работ в город прибыл управляющий имперским морским министерством Н. М. Чихачёв. Он прибыл на крейсере «Азия» с целью осуществления фактического контроля, поскольку возникли временные затруднения со строительством бетонного завода. В итоге его запустили в действие, а камень для работ доставлялся из гавани святого Павла, которая располагалась в устье реки Сакке, в 28 милях от Либавы. Одновременно отстраивался центральный участок будущего мола с помощью закупленного в Англии парового крана «Титан». В присутствии ведомственного управляющего Чихачёва 16 августа 1890 года состоялась закладка первого массива кладки будущего форта.

К осени 1891 года строительство базы было приостановлено в связи с задержкой финансовых средств, поступавших на обеспечение строительства. Министр финансов И.А. Вышнеградский должен был заполнить брешь в крестьянских хозяйствах, которые серьёзно пострадали от беспрецедентно сильного наводнения весеннего сезона, а также от колоссального неурожая, настигшего крестьянские угодья средней полосы России.

В зимний сезон 1891 — 92 года грянули неожиданно сильные морозы, что повлекло за собой временные задержки в строительстве. В частности, центральная часть мола несколько раз повреждалась бурями, также временная гавань замёрзла, однако ближе к марту ледорубам удалось проломить ледяную корку, что способствовало продолжению подвоза материалов. Однако уже в середине марта в связи с непрекращающимися снегопадами, не вполне типичными для весны, снова возникли проблемы со снабжением.

Изменение защитной структуры порта

13 мая 1892 года состоялось специальное совещание, в котором принимали участие высокопоставленные представители Имперского Военного и Морского ведомств, которые совместно несли ответственность за проведение строительных работ. В ходе собрания был несколько видоизменён план фортификационных сооружений строящейся военно-морской базы. Между озёрами было решено создать один оборонительный пост, состоявший из восьми батарей и укреплённый водяным рвом. Ближе к северным воротам аванпорта следовало воздвигнуть дополнительный элемент оборонительного комплекса — насыпной форт. Оборонительная линия должна была завершаться ещё восемью береговыми батареями, вооружение которых состояло из 135 разнокалиберных пушек и 90 мортир. В итоге была подведена смета расходов — строительство потянуло в общей сложности на 15 550 000 рублей. 30 августа 1892 года Император Александр III утвердил изменённый проект, 19 октября поддержку императора получил план строительства укреплений.

Весной 1893 года имел место конфликт между представителями ведомства военных инженеров, которыми руководил полковник Д. И. Бубнов, и руководителем сооружения Макдональдом, поскольку по решению полковника Бубнова началась вырубка деревьев на территории, находившейся под защитой Морского ведомства. На очищенных участках территории, «освободившихся» от растительности, решено было провести нивелирование, после чего по плану перешли к земляным работам. Вскоре, уже ближе к лету, в Либаву прибыла Комиссия по вооружению крепостей, которая должна была выработать общие принципы сооружения форта согласно «Табели нормального вооружения», который также необходимо было разработать прямо на месте, ознакомившись с условиями.

Официальная церемония закладки

Церемония закладки военно-морской базы состоялась 12 августа 1893 года. В этот день в 9 часов 35 минут утра возле берегового павильона происходила встреча Императора Александра III, прибывшего в Либаву на яхте «Полярная звезда». Встречал царя, посетившего город с семьёй и свитой, почётный караул с эскадренного броненосца «Император Александр II». В специально оговоренное место северного мола были отнесены два мемориальных массива: в них почётными гостями были заложены серебряные монеты, прикрытые закладными досками, поверх которых располагались именные закладные камни.

27 ноября 1893 года Макдональд отправил рапорт о завершении строительства аванпорта и отбыл на лечение.

Создание портового канала

После отъезда Макдональда за дело взялся штабс-капитан Н. Г. Корсакевич. Ему выпала обязанность руководить сооружением портового канала, который должен был иметь дугообразную форму, в ширину по поверхности воды достигать 128 метров, а по дну — 64 метров. Землечерпательную технику, которую использовали после предварительного снятия слоя песчаного грунта, транспортировали на место строительства либавской военной базы из Марселя.

Создание либавского адмиралтейства

4 января 1894 года на месте портовые инженеры осуществили разбивку первого портового района — Либавского адмиралтейства. Были расчерчены места расположения доков, а уже ближе к весеннему сезону 1894 года происходило интенсивное бурение скважин. Поскольку вскоре выяснилось, что под тонким слоем песчаного грунта в местах бурения пролегает твёрдая порода, стало ясно, что доки и мастерские следовало сместить южнее. Корсакевич заручился разрешением управляющим Морским министерством, чтобы в условиях необходимости осуществить смещение скважин. Система оборонительных укреплений либавской морской базы сместила госпиталь, который оказался между жилым городком и казарменными постройками.

Что касается размеров спроектированного бассейна для стоянки судов, то она могла вместить 36 кораблей 1 ранга, 36 кораблей 2 ранга и около 60 судов третьего ранга, а также до 50 грузовых и угольных барж. Тем не менее, согласно разработанному плану следовало учитывать, что вместимость жилые здания, мощность мастерских и вместимость складов были рассчитаны на 20 броненосцев, с экипажем в 500 человек каждый. В то же время планировщики создали проект жилого городка при военно-морском комплексе (он должен был располагаться в полукилометре от береговой линии) с опорой на схожие жилые городки, к тому времени уже существовавшие и исправно функционировавшие в итальянском Таранто, Вильгельмсгафене, английском Портсмуте и немецком Киле. При этом решено было «с пользой» обобщить опыт жилых городков при перечисленных выше крупнейших европейских портовых базах для того, чтобы минимизировать возможные недостатки и «приумножить» имевшиеся преимущества. Таким образом, согласно распоряжению Чихачёва, необходимо было осуществить строительство стольких объектов при военно-морской базе, скольких хватило бы для фактического количества боевых единиц: это означало, что к положенному времени (начало 1899 года) «свет» должны были «увидеть» одно здание портового дока, около десятка мастерских и три казарменных сооружения.

Присвоение имени Александра III

После смерти Царя Александра III вступивший на престол Император Николай II издал указ от 5 декабря 1894 года, по которому будущей передовой военно-морской базе присваивалось имя его отца, фактически начавшего строительство порта. Тогда же одним из ответственных лиц генерал-майором Чикалёвым было внесено конструктивное предложение о начале строительства здания адмиралтейства, портовых пороховых военных складов, армейских магазинов и погребов.

В летний период 1895 года со дня на день ожидалось прибытие Великого Князя генерал-адмирала Алексея Александровича, который должен был, по слухам, мимоходом «заскочить» в Либаву, дабы в неформальном порядке ознакомиться с ходом строительных и землечерпательных работ после участия в торжественной церемонии открытия судоходного канала между Балтийским и Северным морем. Судно «Рюрик», на котором путешествовал генерал-адмирал, обладало чересчур глубокой посадкой, что могло помешать ему войти в гавань; поэтому управляющий Макдональд, оправившийся после изнурительного контроля, приказал, чтобы канал был углублён, и «Рюрик» смог спокойно войти на территорию отстроенного аванпорта.

Примерно в то же время в Либаву прибыл адмирал Чихачёв; он осмотрел место строительства либавской военной базы и выразил удовлетворение качеством и скоростью работ. Уже было предписано в указе, что строительство жизненно важных объектов базы должно быть завершено к осени 1898 года (в частности, речь идёт о портовом канале и центральном доке), чтобы уже в этот сезон определённое число кораблей могли быть переведены непосредственно в порт. После осмотра адмирал Чихачёв вместе с пребывавшим тогда на базе «генеральным контролёром» генерал-адмиралом Алексеем Александровичем отбыли из Либавы на великокняжеском судне «Рюрик».

Решения Адмиралтейств-совета

Вскоре после визитов высоких чинов на заседании Адмиралтейств-совета было принято несколько принципиально значимых решений, касающихся дальнейших шагов в возведении комплекса военно-морской базы. В особенности важным документальным свидетельством трепетного отношения Адмиралтейств-совета к строящемуся западному форпосту стала коллективно одобренная «Ведомость работ по сооружению порта», в которой были расписаны объекты, предусмотренные для постройки. Необходимо было заняться устройством двух водных артерий — каналов (двух морских и портового); широкомасштабной стоянки для судов; бассейна для ремонта плавучих средств; адмиралтейства, в которое входили несколько мастерских и складской комплекс, а также нескольких сухих доков. Помимо всего предусмотренного, также предполагалось построить жилые дома для семей адмиралов и офицерского состава, десять казарменных сооружений, ряд административных зданий, здание офицерских собраний, портовую церковь, шоссе, канализацию и водопровод. Итак, в 1895 году это в какой-то степени судьбоносное решение Адмиралтейств-совета Российской империи был принят масштабный план на десять лет вперёд, что доказывает высокий уровень долгосрочного планирования административных органов, курировавших строительство либавской военно-морской базы, которой сам царь уделял повышенное внимание.

В то же время возникли определённые разногласия между ведомством государственного контроля и военно-морским департаментом по поводу строительства фортификационных сооружений базы; в основу будущих портовых укреплений были положены всероссийские правила о крепостных укреплениях военного значения, ратифицированные 20 апреля 1884 года. Целый год происходили дебаты по поводу совершенствования принципов оборонительной системы порта, при этом пока вопрос так остро дискутировался, фактически работы так и не сдвинулись с мёртвой точки.

В то же время после 1895 года строительство укреплений ускорилось; сложно было прийти к общему знаменателю по вопросу качества и количества береговых и аванпортных батарей. Наконец, после совещания 19 марта 1895 года под председательством военного министра П. С. Банковского было решено, что крепость нужно защитить настолько, чтобы она была способна обороняться своими силами в условиях отступлений российского флота в Рижский либо Финский заливы. Из этого умозаключения была выведена задача, требовавшая серьёзного укрепления форпоста: тем не менее орудия по причине разности мнений некоторое время не были установлены (морское ведомство отстаивало достоинство береговых орудийных башен, а представители военного департамента горой стояли за систему обособленных укреплённых двориков, против которых систематически выступал генерал-адмирал Алексей Александрович).

Продолжение и завершение строительных работ

К весне 1896 года было подготовлено около 40 оснований под орудия береговой обороны. Позже, 22 июня, в Либаву прибыло транспортное средство «Красная Горка», которое доставило в порт десять 11-дюймовых мортир. Из-за того, что на территории военного порта отсутствовала необходимая гавань, которая была бы оборудована подъёмным устройством, «Красная горка» разгрузилась в коммерческой гавани. В связи с тем, что необходимо было завершить основной объём работ до церемонии коронации Николая II, уже 23 мая 1896 года был передан окончательный проект завершения строительства либавского порта. На кладку кирпичей были снаряжены две латышские и три русские артели, но удержать работников было непросто, поскольку, соблазняемые возможностью высоких заработков в крупных губернских городах на строительстве городских жилых домов, рабочие постепенно «рассеивались»; в особенности на отток рабочей силы повлиял крупный пожар 1896 года, в результате которого выгорели много деревянных домов, в которых селились рабочие. Только из-за боязни потерять залоги, появившиеся на основе 10% выплаченных им денег, некоторые рабочие предпочли остаться на объекте.

К 1898 году по результатам межведомственного голосования была принята «Табель нормального вооружения», по которой береговое вооружение военно-морской базы состояло из 185 единиц, а сухопутное вооружение предполагало наличие 452 боевых единиц.

К 20 июля 1898 года на сухопутной береговой линии была установлена только одна 57-мм пушка, а на береговых батареях - 12 орудий и 18 мортир. 4 июля 1898 года был издан указ об утверждении временного штата порта Александра III;

В ноябре 1898 г. было отменено строительство в порту ряда складов, мастерских, казарм и других сооружений. На высвободившиеся средства планировалось устроить нефтехранилище, пороховую пристань и несколько хозяйственных построек. Таким образом, порт Императора Александра III перевели в более низкий разряд, оставив за ним роль передовой базы.

Тогда же, в зимний сезон 1898-1899 года либавский портовый комплекс принял первые суда - за два года, в порту перезимовали: броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков», канонерская лодка «Храбрый», эскадренный броненосец «Петропавловск» и транспортное судно «Бакан».

Изменение существовавшей программы

В конце 1900 года программа строительства 1895 года была вновь пересмотрена советом военно-морского ведомства. Но и новый план, утвержденный в 1901 году встретил сопротивление со стороны министра финансов С. Ю. Витте, который счёл расходы на строительство чрезмерными. 20 мая 1902 года на заседании Департамента государственной экономии было принято решение образовать комиссию с участием представителей министерства финансов и государственного контроля для рассмотрения вопроса. Летом 1902 года комиссия, возглавляемая контр-адмиралом С. И. Палтовым, посетила Либаву. Побывав на строительных площадках, в адмиралтействе и жилом городке, она подтвердила обоснованность предложений морского министерства. План 1901 года был утвержден в Государственном Совете, но его реализация затянулась из-за начавшейся в 1904 года русско-японской войны.

Порт в период русско-японской войны

В связи с опасностью военных действий портовые каналы базы на ночь начали закрывать бонами. Был усилен караул, береговую линию начали спешно и интенсивно укреплять батареями, функционировавшими по «кинжальному» принципу. Либавский порт был переориентирован для приёма судов Второй Тихоокеанской эскадры, а также для приёма судов из отряда адмирала Вирениуса. Также в спешном порядке управление строительством принялось сооружать береговые временные угольные склады — к октябрю 1904 года (один из самых напряжённых месяцев для российского флота в войне) в этих временных складских постройках находилось более 56 тысяч тонн кардифского и ньюкаслского угля, а также 15 тысяч тонн брикетного угля. Необходимо было продолжать сооружение угольных бараков, поскольку суда, доверху нагруженные углём, продолжали прибывать в либавский порт. Каждый день руководство порта сталкивалось с необходимостью решения проблемы рабочей силы, которой явно недоставало: поэтому каждый день снаряжалось до 600 матросов для разгрузки транспортировочных судов.

Тогда же при военно-морской базе в Либаве был создан завод по сборке частей для подводных лодок, которым руководил американский предприниматель С. Лэк, получивший промышленный патент от морского департамента Российской империи.

Осенью 1904 года базу посетил Николай II, который одобрил десятилетний план по переоборудованию и модернизации комплекса на 1907 - 1917 годы стоимостью 37 млн. рублей.

После Цусимского сражения брожение внутри российской армии не минули и гарнизон либавской военно-морской базы: июнь 1905 года начался с бунта матросов первого портового экипажа, которые направились к гауптвахте и освободили своих наказанных товарищей. Бунтовщики уже намеревались штурмом брать плохо охраняемые пороховые склады, однако их планы разрушила снаряжённая казачья сотня, направленная с целью укротить мятежников и не дать захватить пороховые хранилища.

В начале 1906 года для либавской базы: оставшиеся и повреждённые суда из потерпевшей поражение флотилии возвращались на ремонт в доках Либавы. Можно сказать, что либавские ремонтники во многом способствовали сохранению последних судов Балтийского флота.

1906 -1914

29 мая 1906 года на базе был сформирован Учебный отряд подводного плавания. В условиях послевоенной действительности либавский порт поменял статус: его официальное название звучало как База первого отряда минного флота, которая одновременно служила местом дислокации Учебного отряда подводного плавания. По указу главы морского ведомства вице-адмирала А. А. Бирилова все начатые постройки должны были быть завершены за 1906 год. На 1907 год планировалось увольнение рабочих и сотрудников базы, сворачивание прогрессивных проектов по строительству новых оборонительных сооружений, землечерпательный караван приказано было отправить в Моонзунд.

В 1906 году на порту была оборудована первая радиостанция системы «Телефункен» с дальностью действия радиусом в 100 миль.

К 1907 году рабочими металлургического завода Либавы было завершено строительство моста над портовым каналом.

С марта 1907 года начались выходы в море субмарин и боевых кораблей Особого отряда Балтфлота.

Вскоре была сформирована Первая минная дивизия, которой командовал адмирал Н.О. Эссен. Также пять ранее существовавших флотских экипажа были реорганизованы в два флотских экипажа:

• Третий флотский экипаж, по сути, являлся Первой минной дивизией (она комплектовала этот экипаж почти на сто процентов)
• Девятый флотский экипаж, которым командовал контр-адмирал Э. Н. Щеснович.

27 июня 1907 года последовал указ о лишении либавской крепости статуса крепости. Теперь сухопутным подразделениям императорской армии предстояло комплектоваться в глубине территории — все западные укреплённые форпосты должны были быть ликвидированы.

В 1910 году было ратифицировано «19-е расписание». Этот документ предполагал осуществление работ по ликвидации всех оборонительных сооружений Либавы в условиях военных действий.

Порт в Первую мировую войну

Из Ревеля в Либаву были транспортированы лодки Учебного отряда «Пескарь», «Стерлядь», «Белуга» и транспортное судно «Анадырь».

После 19 июля 1914 года (объявления войны России Германией) начался методичный обстрел либавской военно-морской базы немецкими крейсерами «Аугсбург» и «Магдебург». По приказу командира либавского порта контр-адмирала А. С. Загорянского-Киселя фортификационные сооружения были приведены в негодность. Были затоплены пять интернированных германских судов и землечерпательный караван. В сентябре-октябре на Порт императора Александра III временно базировались подводные лодки Крокодил и английские HMS E1 и HMS Е9.

17 апреля 1915 года: командир Балтфлота отдал приказ об оставлении либавского порта и о сдаче Либавы. Была уничтожена радиостанция, все крепостные батареи, у южных ворот аванпорта затопили несколько резервных кораблей и большую землечерпалку, был взорван северный пролёт железнодорожной переправы через канал.

Странно, что на следующий день после начала ликвидации пришёл приказ оборонять город всеми силами — но было уже поздно. 25 апреля 1915 года в 3 часа утра отряд немецкой армии под командованием майора Клука вошёл в либавский Старый город, преодолев ожесточённое сопротивление российских подразделений.

В дальнейшем, до февраля 1919 года город и порт были оккупированы немецкими войсками.

Литература

• Р. В. Кондратенко. Военный порт императора Александра III в Либаве. [fortification.ru/library/citadel/libava1.html Часть 1] (недоступная ссылка с 25-05-2013 (3988 дней) — история, копия). [www.fortification.ru/library/citadel/libava2.html Часть 2] (недоступная ссылка с 25-05-2013 (3988 дней) — история, копия).
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003548991 О сооружении Порта императора Александра III в Либаве : Публ. лекции, чит. в Кронштадт. мор. собр., в зале Мор. музея и в Ин-те инж. пут. сообщ. инспектором Мор. строит. части Д. Жаринцовым. Санкт-Петербург: тип. Мор. м-ва, 1895]
• [nvo.ng.ru/history/2008-12-05/13_libava.html А. Б. Широкорад. Либава – Клондайк для великих князей]
• [esinstitute.org/files/pribaltiyskie_russkie.pdf Прибалтийские русские: история в памятниках культуры]. Рига: Институт европейских исследований, 2010. Ред. А. В. Гапоненко, 736 с. ISBN 978-9934-8113-2-6 — стр. 426-430
• [gnpbu.ru/downloads/Karosta_Liepaja.pdf Г. Силакактиньш «Военный порт Кароста»]

Ссылки

• [radikal.ru/F/i034.radikal.ru/0908/65/64e6a9075806.jpg.html Фото взорванного моста (1918)]
• [s53.radikal.ru/i139/0909/d2/fdfa3f3da8dd.jpg Иван Мак-Дональд во время обхода стройучастка] (недоступная ссылка с 25-05-2013 (3988 дней))
• [libavasnami.lv Недвижимость в Лиепае]

Отрывок, характеризующий Порт Александра III

– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»