Порфирий (Гулевич)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Порфирий и фамилией Гулевич.

Епископ Порфирий
Епископ Симферопольский и Крымский
11 сентября 1931 — 2 декабря 1937
Предшественник:	Арсений (Смоленец)
Преемник:	Иоасаф (Журманов)
Епископ Зиновьевский, викарий Одесской епархии
5 сентября 1930 — 11 сентября 1931
Предшественник:	Онуфрий (Гагалюк)
Преемник:	Сергий (Ларин)
Епископ Криворожский, викарий Днепропетровской епархии
25 июня 1928 — 5 сентября 1930
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Ефрем (Кицай)
Имя при рождении:	Поликарп Васильевич Гулевич

Епископ Порфирий (в миру Поликарп Васильевич Гулевич; 26 февраля 1864, село Токаревка, Литинский уезд, Подольская губерния — 2 декабря 1937, полигон «Жаналык», Казахстан) — епископ Русской православной церкви, епископ Симферопольский и Крымский.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

Биография

Родился в семье священника. В 1885 году окончил Подольскую духовную семинарию.

22 октября 1886 года рукоположён во священника. В 1914—1928 годах — благочинный и настоятель собора в городе Ольгополе, некоторое время преподавал Закон Божий в местной гимназии. Овдовел.

Выступал против обновленческого движения: в своих проповедях открыто обличал его представителей и среди своей паствы распространял листовки, призывающие оставаться верными Патриарху Тихону. Пользовался авторитетом среди верующих, вопрос о его рукоположении во епископа рассматривался украинскими православными архиереями с 1925 года. Участвовал в тайной работе по организации на Подолье групп духовенства и верующих, неподконтрольных властям.

В 1927 году принял монашеский постриг. Критично относился к решению Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) отменить поминовение всех епархиальных архиереев, находившихся в лагерях и ссылках: «Невозможно отказаться от сосланных епископов, это все равно, что отказаться от самих себя».

С 25 июня 1928 года — епископ Криворожский, викарий Днепропетровской епархии. Совершал частые богослужения, на которых неизменно произносил проповеди, активно посещал приходы епархии.

С 5 сентября 1930 года — епископ Зиновьевский, викарий Одесской епархии.

С 11 сентября 1931 года — епископ Симферопольский и Крымский.

Был любим своей паствой. Продолжал много проповедовать (в том числе говорил о голоде, который в то время был на Украине), много общался с верующими, регулярно служил в различных храмах епархии. Активно выступал против обновленчества, что вызвало угрозы со стороны последних: обновленческий митрополит Крымский Иерофей (Померанцев) с церковной кафедры заявил, что он арестует епископа Порфирия.

Призывал православных молиться о «сосланных и заключенных, невинно томящихся в изгнании архиереях, священстве, монашествующих и мирянах». Критиковал деятельность представителей местных властей, которые поддерживали обновленцев и нарушили даже советские законы, преследуя православную церковь. Распространил на эту тему письмо, в котором в то же время призывал верующих претерпевать до конца все унижения и притеснения, невзирая на очевидные всем беззакония. По юридическим вопросам епископа консультировал бывший присяжный поверенный Анатолий Корди, который позднее был арестован и расстрелян (виновным в контрреволюционной деятельности себя не признал).

В 1933 году был арестован, два месяца провёл в тюрьме, затем освобождён.

9 октября 1936 года вновь арестован, обвинён в том, что благословлял священство молиться за осуждённых, в поощрении «нелегальной деятельности некоторых монашеских подпольных организаций», в «проявлении излишней ревности в борьбе с обновленцами» и др. Четыре месяца находился в тюрьме в Симферополе. Виновным себя не признал.

3 января 1937 года был приговорён к пяти годам административной высылки в Казахстан. Ссылку отбывал на станции Уш-Тобе Каратальского района Талды-Курганской области вместе с находившимся там с 1935 года ссыльным епископом Екатеринославским Макарием (Кармазиным). Иногда они тайно на дому совершали божественную литургию.

20 ноября 1937 года епископ Порфирий и епископ Макарий были арестованы. Обвинены в том, что они «проводили антисоветскую пропаганду и дискредитировали Советскую власть, а также поддерживали связь с контрреволюционными элементами, систематически получая от последних материальную помощь». Виновным себя не признали.

1 декабря 1937 года епископ Порфирий (Гулевич), епископ Макарий (Кармазин) и двоюродная сестра владыки Макария Раиса Александровна Ржевская постановлением тройки УНКВД Алма-Атинской области были приговорены к смертной казни.

Расстрелян на полигоне НКВД «Жаналык» в 40 км от Алма-Аты. Похоронен там же, в братских могилах.

Канонизация и почитание

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 году.

В конце 2013 года было найдено место его захоронения. На этом погосте в братских могилах покоятся тела 4,5 тысяч жертв Большого террора.

Память

• Памятник «Священномученики криворожские: Архиепископ Онуфрий и епископ Порфирий» установленный в Кривом Роге.

Ссылки

• [nikolay.orthodoxy.ru/saints/porfiriy.htm Житие]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4199 Порфирий (Гулевич) на сайте «Русское православие»]
• [www.mospat.ru/index.php?page=28609 В Кривом Роге почтили память священномученика Порфирия (Гулевича), епископа Крымского]

Отрывок, характеризующий Порфирий (Гулевич)

– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.