Диас, Порфирио

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Порфирио Диас»)
Перейти к: навигация, поиск
Порфирио Диас
Porfirio Díaz<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Мексики
1 декабря 1884 — 25 мая 1911
Предшественник: Мануэль Гонсалес
Преемник: Франсиско Мадеро
Президент Мексики
5 мая 1877 — 30 ноября 1880
Предшественник: Себастьян Лердо де Техада
Преемник: Мануэль Гонсалес
 
Рождение: 15 сентября 1830(1830-09-15)
Оахака, Мексика
Смерть: 2 июля 1915(1915-07-02) (84 года)
Париж
 
Автограф:
 
Награды:

Хосе́ де ла Крус Порфи́рио Ди́ас Мо́ри (исп. José de la Cruz Porfirio Díaz Mori; 15 сентября 1830, Оахака, штат Оахака — 2 июля 1915, Париж) — мексиканский государственный и политический деятель, временный президент с 21 ноября по 6 декабря 1876 года. Президент Мексики с 5 мая 1877 по 30 ноября 1880 года и с 1 декабря 1884 по 25 мая 1911 года.





Биография

Родился в городе Оахака в многодетной семье[1]. Был наполовину миштеком[2]. Отец Диаса сменил много занятий[1], в том числе был кузнецом и владельцем трактира, умер, когда сыну было три года.

Во время учёбы в школе Порфирио подрабатывал столяром и сапожником[2].

Учился в семинарии, но в шестнадцатилетнем возрасте, когда началась Американо-мексиканская война, вступил в ряды милиции штата. Однако в боевых действиях не участвовал.

В 1850 году поступил на юридический факультет, где преподавал Бенито Хуарес. В 1854 году он сдал первый экзамен на звание адвоката[2].

Во время выступлений против президента Санта-Анны встал на сторону либералов, дослужившись до звания капитана. Гражданскую войну он окончил в звании полковника, на его счету было участие в 12 крупных боях[3].

В период иностранной интервенции 1861—1867 годов отличился в битве при Пуэбле, получив звание бригадного генерала. В 1865 году попал в плен к французам, но сумел бежать. В 1866 году разбил вдвое превосходящие силы императора Максимилиана при Миауатлане. В 1867 году одержал победу при Пуэбле и захватил Мехико[4].

В начале 1870-х Диас стал противником президента Бенито Хуареса и его преемника Себастьяна Лердо де Техада. В 1876 году при поддержке из США Диас произвёл переворот против переизбранного Лердо, отстранил от власти и конкурента свергнутого президента, Хосе Марию Иглесиаса, и, наконец, в 1877 году сам был избран президентом Мексики. Эту должность он занимал до 1911 года с перерывом в 18801884 годах[5]

Порфириат

Период правления Диаса по его имени получил название Порфириат (исп. Porfiriato). Всё это время в стране формально продолжала действовать конституция 1857 года, проводились президентские выборы, но Диас путём манипуляций с голосами избирателей и устранения соперников удерживал власть в своих руках, тем самым установив диктатуру. Он не занимал пост президента только в 1880—1884 годах (когда президентом был его ставленник Мануэль Гонсалес), поскольку принятая в соответствии с «планом Тустепек», который Диас провозгласил во время переворота, поправка к конституции запрещала занимать эту должность два срока подряд. В 1888 году Диас был избран президентом вопреки этой поправке, а в 1892 году запрет переизбрания был отменён. В том же 1892 году президентский срок был увеличен с четырёх до шести лет. Также при Диасе сохранялись и выборы в губернаторы штатов и Конгресс, однако кандидат должен был получить негласное одобрение диктатора.

Большую роль в экономической и политической жизни страны при Диасе играла группа олигархов, сформировавшаяся из крупнейших представителей бюрократии, землевладельцев и частично буржуазной интеллигенции. Группа носила название «сьентификос» (исп. científicos — ученые) — её члены придерживались философии позитивизма и научных методов управления государством. Руководящее ядро «сьентификос» состояло из полутора десятков человек, долгое время их лидером был министр финансов Хосе Лимантур. Эта группа проводила политику привлечения иностранных капиталов и создания льгот для иностранных предпринимателей. При этом политическим идеалом «сьентификос» было правление креольской олигархии, тесно связанной с заграничным капиталом, индейцев и метисов они рассматривали как низшую расу[6].

При Диасе сильно увеличилась численность «руралес» — конной сельской жандармерии — с нескольких сотен до нескольких тысяч. Офицеров жандармерии брали из федеральной армии. Среди руралес появилось много уголовников. Сельская жандармерия участвовала в подавлении аграрных восстаний[7].

Правительство Диаса развернуло настоящую войну против индейского населения некоторых штатов, которое было недовольно его аграрной политикой (см. раздел «Экономика»). В Соноре с оружием в руках выступали индейцы яки, которые оказывали сопротивление до самой революции 1910—1917 годов. Захваченных в плен яки продавали на плантации Юкатана, где они вскоре умирали от непривычного тропического климата. На Юкатане поднялось восстание индейцев майя, после подавления которого полуостров стал «собственностью» полусотни плантаторов во главе с губернатором Олегарио Молиной[8].

Несмотря на то, что период правления Диаса наблюдалось развитие мексиканского капитализма (строились железные дороги и телеграфные линии, создавались новые предприятия, увеличился приток иностранных инвестиций), уровень жизни широких слоёв населения за время Порфириата снизился[9]. На конец диктатуры в 1910 году только 19 % жителей Мексики были грамотными. Учителя систематически недополучали жалование. Новых школ в расчёте на количество населения строилось меньше, чем при Лердо де Техаде[10].

Почти не существовало системы медицинского обслуживания. Детская смертность не снизилась и составляла более 400 детей на тысячу. Взрослая смертность по стране составляла 37—40 человек на тысячу. А средняя продолжительность жизни примерно равнялась 30 годам. 50 % всего жилого фонда считалось лачугами — жилищами из одной комнаты, не имевшими канализации, воды и электричества. Проблему представляли такие болезни как оспа, дизентерия, туберкулёз, малярия и тиф[11].

Ограничения рабочего дня не существовало и люди работали по 12 часов в сутки семь дней в неделю. Забастовки и создание профсоюзов были законодательно запрещены. Пенсионного и страхового обеспечения не существовало[12]. Заработная плата часто выплачивалась не деньгами, а бонами или марками, которые принимали только в фабричной лавке[13] или магазине помещика[14]. Довольно большую долю рабочих (включая ремесленников) — 200 тыс. из 800 тыс. — составляли женщины. Женщинам платили в два раза меньше, чем мужчинам, а их труд использовался на тяжелом и монотонном производстве, прежде всего в текстильной промышленности и на сигаретных фабриках[12].

В 1867 году Диас женился на своей племяннице[15], а после её смерти в 1880 году, — на Кармелите Ромеро Рубио, отец которой был министром в правительстве Лердо, а позднее стал соратником Диаса[16].

В 1910 году, когда Диас был в очередной раз переизбран президентом Мексики, его оппонент, лидер либерально-демократической оппозиции Франсиско Мадеро отказался признать результаты выборов и призвал мексиканцев к борьбе против диктатора, выступив с «планом Сан-Луис-Потоси» (предусматривавшим избавление Мексики от империалистического господства и возвращение крестьянам отнятых у них в период правления Диаса земель). Так было положено начало Мексиканской революции, в ходе которой Диас был свергнут. Когда 1 апреля 1911 года в очередном послании к Конгрессу Диас признал большинство требований повстанцев и пообещал провести аграрную реформу, это были уже запоздалые уступки. В мае 1911 года на борту парохода «Ипиранга»[17] он эмигрировал во Францию, где и прожил до конца жизни[18].

В искусстве

В романе итальянского писателя Валерио Эванджелисти «Огненное ожерелье» (it:Il collare di fuoco), посвящённом истории Мексики с 1859 по 1890 год, одним из действующих лиц является Порфирио Диас. Он представлен безжалостным и лицемерным диктатором, не останавливающимся перед убийствами политических противников[19].

Порфирио Диасу принадлежит известное высказывание: «Бедная Мексика! Так далеко от Бога и так близко к США»[20].

Времени правления Порфирио Диаса посвящена историческая настольная игра Pax Porfiriana, в которой отражены все главные процессы и события той эпохи[21]. Задача игроков в игре - свергнуть диктатора Диаса.

Напишите отзыв о статье "Диас, Порфирио"

Примечания

  1. 1 2 Garner, 2001, p. 25.
  2. 1 2 3 Платошкин, 2011, с. 55.
  3. Платошкин, 2011, с. 56.
  4. Платошкин, 2011, с. 57.
  5. [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/DIAS_PORFIRIO.html Диас, Порфирио] // Энциклопедия «Кругосвет».
  6. Альперович, 1991, с. 258.
  7. Платошкин, 2011, с. 65—67.
  8. Альперович М. С., Руденко Б. Т., 1958, с. 22.
  9. [www.krugosvet.ru/enc/strany_mira/MEKSIKA.html Мексика] // Энциклопедия «Кругосвет».
  10. Платошкин, 2011, с. 82.
  11. Платошкин, 2011, с. 82—83.
  12. 1 2 Платошкин, 2011, с. 83—84.
  13. Альперович М. С., Руденко Б. Т., 1958, с. 53.
  14. Платошкин, 2011, с. 78.
  15. Платошкин, 2011, с. 58.
  16. Платошкин, 2011, с. 69.
  17. Позднее с этим судном будет связан другой эпизод революции — Американская оккупация Веракруса
  18. Платошкин, 2011, с. 138.
  19. Evangelisti V. Il collare di fuoco. — Oscar Mondadori, 2005. — 440 p. — ISBN 978-88-0456-439-3.
  20. Зак Дорфман. [inosmi.ru/world/20140925/223247054.html Ковбои и Калашниковы: Американо-мексиканская война и украинский конфликт]
  21. [boardgamegeek.com/boardgame/128780/pax-porfiriana Pax Porfiriana | Board Game | BoardGameGeek]. boardgamegeek.com. Проверено 9 сентября 2016.

Литература

  • Альперович М. С., Слёзкин Л. Ю. История Латинской Америки (с древнейших времен до начала XX в.). — Учебное издание. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Высш. шк., 1991.
  • Альперович М. С., Руденко Б. Т. Мексиканская революция 1910—1917 гг. и политика США. — М.: Соцэкгиз, 1958. — 336 с.
  • Платошкин Н. Н. История Мексиканской революции. Истоки и победа 1810—1917 гг. — М.: Университет Дмитрия Пожарского : Русский Фонд содействия образованию и науке, 2011. — Т. 1. — 432 с. — ISBN 978-5-91244-034-2.
  • Díaz P. [books.google.ru/books?id=j7RVAAAAMAAJ&q=%22%22Mi+padre+fue+Jos%C3%A9+Faustino+D%C3%ADaz%22&dq=%22%22Mi+padre+fue+Jos%C3%A9+Faustino+D%C3%ADaz%22&hl=ru&sa=X&ei=9U_vT97VHZGe-wb_leivAw&ved=0CDAQ6AEwAA Memorias de Porfirio Díaz]. — Consejo Nacional para la Cultura y las Artes, 1994. — 279 p. — ISBN 9789682972553.
  • Garner P. H. [books.google.ru/books?id=NX0xSg2P3mkC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Porfirio Díaz Profiles in Power]. — Pearson Education, 2001. — 269 p. — ISBN 9780582292673.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Диас, Порфирио

Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.