Поселенцы 1820 года

Поселенцы 1820 года (англ. 1820 Settlers)  — несколько групп или отрядов белых британских колонистов, поселённых правительством Великобритании и властями Капской колонии в Восточно-Капской провинции в ЮАР в 1820 году.

Бо́льшая часть поселенцев была очень бедными людьми. Капское правительство производило поселение людей в провинцию с целью закрыть, укрепить и защитить восточные границы от соседнего народа Коса, а также повысить численность англоговорящего населения. Она была одной из самых больших групп британских поселений в Африке, главным культурным центром англоафриканцев был округ Албани, где происходило формирование англоафриканцев как народа. Через много лет округ Албани так и остался «англо-саксонским островом» в стране, население которой говорит преимущественно на языке Коса и африкаансе — отличительной чертой которого является собственная культура и обычаи.

Первоначально, общая численность поселенцев, прибывших в Капскую колонию с апреля по июнь 1820, составляла около 4 000 человек. Поселенцам были предоставлены фермы близ деревни Батерст, их снабдили необходимым снаряжением и едой совершенно бесплатно. Но в связи с тем, что переселенцы ранее не возделывали сельскохозяйственные культуры, да и не хотели возделывать, они были вынуждены переселиться в Батерст и другие населённые пункты, такие как Грэхэмстаун, Ист-Лондон и Порт-Элизабет, где они в большинстве вернулись к торговле.

Группа поселенцев 1820 года расселилась на севере до Натала, в то время — Зулуленд, место проживания народа Зулусы. В это время королём зулусов был Чака. Он разрешил только что прибывшим колонистам из Натала поселиться на территории Зулуленда. Когда король увидел насколько технологический прогресс поселенцев высок, он выдвинул им ультиматум: если колонисты хотят продолжать жить на территории королевства, они должны открыть им технологию производства огнестрельного оружия. По словам специалиста по генеалогии Шелага О’Бирна Спенсера, среди поселенцев 1820 года, поселившихся в Натале, были «Джон Бальи, основатель Ист-Лондона, Чарльз Кестель, сын которого, Ревд Даниэль Кестель получил известность за участие в Англо-бурской войне, её именем назван город провинции Фри-Стейт».

В память о поселенцам 1820 года в Грэхэмстауне в 1974 году был открыт памятник. Памятник существует и поныне, ежегодно возле памятника проводится национальный фестиваль искусств, а вместе с ним концерты и культурные мероприятия.

Наиболее известные из поселенцев 1820 года

• Джон Бёрнер Биддулф
• Семья Биггаров
• Генри Хэа Дагмор
• Роберт Годлонтон
• Ричард Гуш
• Уильям Гайбон Адерстоун
• Дик Кинг
• Томас Прингл
• Томас Шайн

См. также

• Англоафриканцы
• Памятник поселенцам 1820 года

Литература

• Ngubane, Jordan K. An African Explains Apartheid. — New York, NY: Frederick A. Praeger, Inc., 1963. — 243 p.
• Mitford-Barberton, I. Some Frontier Families. — Cape Town: Human & Rousseau, 1968.
• Rosenthal, E. Encyclopedia of Southern Africa. — Cape Town: Juta & Co, 1978. — ISBN 0-7021-0971-1.
• Powell, F. Whinchcombe. Hancock's Drift: The Story of the Great Wagon Road. — Pietermaritzburg: Private Publication, 1960. — 110 p.
• Sellick, N.P. John Parkin of Baakens River Farm and his Family, 1820-1970. / Endemann, L.C.P. — Pretoria: Human Sciences Research Council, 1978. — P. 111.

Ссылки

• [www.foundation.org.za/index.php?pid=23 Фонд Грэхэмстауна и национальный памятник поселенцам 1820 года] (англ.). Foundation.org.za. Проверено 24 марта 2013. [www.webcitation.org/6Fn6W4yU8 Архивировано из первоисточника 11 апреля 2013].
• [www.1820settlers.com/ Генеалогический сайт «1820Settlers.com»] (англ.). Проверено 24 марта 2013. [www.webcitation.org/6Fn6WsHgV Архивировано из первоисточника 11 апреля 2013].

Отрывок, характеризующий Поселенцы 1820 года

– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая: