Встреча Марии и Елизаветы

Встреча Марии и Елисаветы, Посещение Марии (лат. Visitatio Mariae) — встреча Девы Марии и Праведной Елисаветы, состоявшаяся несколько дней спустя после Благовещения; описана в Евангелии от Луки (Лк. 1:39-56).

В Католической церкви это событие вспоминается на празднике Посещения Пресвятой Девы Марии (31 мая или 2 июля).

Рассказ евангелиста Луки

Согласно Евангелию от Луки, узнав при Благовещении от архангела Гавриила о том, что её немолодая бездетная двоюродная сестра Елизавета наконец-то беременна, Дева Мария немедленно отправилась из Назарета навестить её в «город Иудин» (Лк. 1:39). Евангелие описывает встречу так:

Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве её; и Елисавета исполнилась Святаго Духа, и воскликнула громким голосом, и сказала: благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего! И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне? Ибо когда голос приветствия Твоего дошёл до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моем. И блаженна Уверовавшая, потому что совершится сказанное Ей от Господа. — Лк. 1:41-45

Таким образом, Елизавета стала первым человеком, провозгласившим Богоматери её будущее. Слова приветствия Елизаветы вошли в состав известной христианской молитвы, называемой в православии Песнь Пресвятой Богородице, а в католицизме Радуйся, Мария. В ответ Дева Мария произнесла величественный благодарственный гимн, начинающийся со слов «Величит душа Моя Господа» (Лк. 1:46-55), известный в западной традиции как Магнификат.

Согласно Евангелию, Мария прожила в доме Захарии и Елизаветы около трех месяцев и вернулась в Назарет незадолго до рождения Иоанна Крестителя.

Место встречи

Согласно православному и католическому преданию местом встречи был дом Захарии и Елизаветы в селении, которое сейчас называется Эйн Карем и является западным пригородом Иерусалима. На месте этого дома построена католическая Церковь Посещения и основан францисканский монастырь. Чуть выше по склону, примерно в двадцати метрах от Церкви Посещения, за оградой, располагается подземный храм в честь Иоанна Крестителя русского Горненского монастыря.

В изобразительном искусстве

Этот сюжет, достаточно простой по иконографии, встречается как в католическом, так и в православном искусстве. Известен с V века (равеннский саркофаг) — женщины просто разговаривают. Позже сцена чуть усложняется и наполняется знаками: женщины могут обниматься, усложняются интерьеры, вводятся служанки, святой Захарий или Иосиф.

Интересный момент — так как Елизавета замужняя женщина, а Мария — Дева (Её обручение с Иосифом состоялось, но сам брак ещё не был заключён), то в большинстве изображений Елизавета изображена в головном уборе, полностью закрывающем волосы, а волосы Марии могут быть распущены, как знак её незамужнего статуса.

• Domenico Ghirlandaio 005.jpg

  Картина Гирландайо

• Piero di Cosimo 023.jpg

  Картина Пьеро ди Козимо

• Matrisdomini14.JPG

  Фреска в монастыре Matris Domini, Бергамо

• Litomerice Altarpiece-The Visitation.jpg

  Мастер Литомержицкого алтаря. Створка Страговского алтаря.

В миниатюрах православных рукописей младенцы Иоанн и Иисус могут быть изображены в чревах матерей в медальонах. Иконография этого сюжета необычайно устойчива: сложившись в основных чертах в VI веке, она сохранилась в России до XIX века. Эпизод встречи Марии и Елизаветы — сюжет обязательный для богородичных циклов и потому частый в стенных росписях.

Праздник

Празднование дня Встречи (чаще используется термин «Посещение») имеет средневековое происхождение. Он отмечался францисканским орденом ещё до 1263 г., когда он был письменно рекомендован Святым Бонавентурой. Благодаря влиянию ордена он распространился, но всецерковное одобрение он получил только в 1389 г., по приказу Урбана VI.

Ранее отмечался 2 июля, потом дата была уточнена и перенесена на 31 мая, чтобы попасть между Благовещением и рождением Иоанна. Тем не менее, в некоторых Церквях она осталась фиксированной на прежней дате.

В честь праздника Посещения была названа женская монашеская конгрегация визитанток, созданная в 1610 году святым Франциском Сальским и святой Иоанной де Шанталь.

В Горненском монастыре

По просьбе архимандрита Антонина (Капустина) Святейший Синод Русской православной церкви указом от 5 августа 1883 года благословил совершать в Горненском монастыре праздник — «Целование Мариино, или Прихождение Божией Матери в Горний град Иудов». Он празднуется через пять дней после Благовещения — 30 марта (12 апреля), если только этот день не попадает на Страстную неделю, тогда он переносится на четверг или пятницу Светлой седмицы. Богослужебное последование праздника включено в месячные минеи, изданные Издательским Советом Русской Православной Церкви в 2002 году.

См. также

• Благовещение
• Магнификат

Ссылки

• [azbyka.ru/days/prazdnik-prihozhdenie-bozhiej-materi-v-gornij-grad-iudov-tselovanie-mariino Прихождение Божией Матери в горний град Иудов (Целование Мариино)]
• [www.newadvent.org/cathen/15480a.htm Visitation of the Blessed Virgin Mary. The Catholic Encyclopedia Online]
• [www.agnuz.info/library/books/dumulen_Gimn_Marii/page02.htm Толкование священников. Русс. яз.]
• [www.elmatur.com.ua/resourceid-1319-category--aliassid-resource.html Церковь Посещения в Иерусалиме]

Отрывок, характеризующий Встреча Марии и Елизаветы

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.