Постум (император)
| Марк Кассианий Латиний Постум лат. Marcus Cassianius Latinius Postumus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 260 — 269 | ||
| Предшественник: | нет | |
| Преемник: | Марк Аврелий Марий | |
| Рождение: | неизвестно Галлия | |
| Смерть: | 269 Могонтиак | |
| Дети: | Постум Младший | |
Марк Кассианий Латиний Постум (лат. Marcus Cassianius Latinius Postumus) — римский полководец, предположительно батавского[1] происхождения, провозгласивший себя императором Римской империи. Воспользовавшись неурядицами во время правления Галлиена, Постум захватил власть в 260 году, организовав так называемую Галльскую империю, в состав которой входили Галлия, Верхняя и Нижняя Германии, Британия и Иберия.
Ранние годы
О жизни Марка Постума известно очень немного, предположительно он был галлом скромного происхождения, служившим в легионах на границе с Германией. Со временем он дослужился до титула наместника в Верхней и Нижней Германии, а с началом смуты, император Галлиен доверил ему, своему сыну Салонину и ещё нескольким полководцам командование германскими легионами.
Отразив несколько набегов племён алеманнов и франков во время отсутствия Галлиена, Постум осмелел и вступил в открытую конфронтацию с Салонином и командующим преторианской гвардией Сильваном. Собрав войска, Постум осадил Сильвана и Салонина в городе Колония Агриппины и после успешного штурма приказал казнить их обоих, а сам объявил себя императором.[2] Позже он сделал Кёльн своей столицей и воздвиг в нём триумфальную арку в честь этой победы.
Правление
После объявления императором, Постум был признан не только своими личным войсками, но также огромными территориями включающими Галлию, Верхнюю и Нижнюю Германии, Испанию и Британию, а также частями некоторых приграничных провинций. Назвав Кёльн своей столицей, Постум организовал в нём полноценную администрацию, включавшую сенат, двух ежегодно выбираемых консулов (сам Постум занимал этот пост пять раз), преторианскую гвардию. Сам Кёльн сильно вырос и отстроился.
Одним из основных источников информации, касающейся правления Постума были выпускаемые им монеты. Надо отметить, что они выглядели более внушительно, чем существующие в это же время ауреусы Галлиена, да и драгоценного метала в них содержалось больше.[2] Отдельно стоит отметить монеты, на которых Постум изображался анфас, в то время как подавляющее большинство монет чеканились с изображениями правителей в профиль. На некоторых монетах Постум упоминается как «Освободитель галлов» (лат. RESTITVTOR GALLIARVM), что в общем согласуется с заявлениями Постума о том, что он выполняет задачу, возложенную на него Галлиеном — защищает Галлию. Более того, в 261 году, Постум отбил очередные атаки германских племён на Галлию, что, вероятно, также послужило основанием для подобного титула.
Сам Галлиен, однако, не был доволен подобным разделом империи, и в 263 году он начал кампанию против Постума. После успешного, в общем, начала кампании, в одной из битв Галлиен был серьёзно ранен, и ему пришлось вернуться обратно. После этого Галлиен обратился к другим проблемным регионам своей империи и больше не пытался победить Постума.
Около 268 года полководец Галлиена Авреол, командовавший в то время войсками в Медиолане, открыто перешёл на сторону Постума и даже начал чеканить монеты с его изображением. Однако Постум не воспользовался этой возможностью для проникновения на Апеннинский полуостров и оставил без поддержки осаждённого в Медиолане Авреола.
В том же[2], либо следующем[1] году угроза нависла и над Постумом. Один из его старших военачальников, Лелиан, был провозглашён императором в городе Могонтиак при поддержке местных гарнизонов и XXII легиона. Постум сумел быстро осадить Могонтиак и после удачного штурма казнить Лелиана, но и для него самого этот эпизод оказался фатальным. Он был убит собственным войском, взбунтовавшимся, вероятно, из-за того, что Постум запретил грабить захваченный город.[2]
После смерти Постума от империи отложилась Испания и, вероятно, Британия. Уменьшившиеся владения были унаследованы Марком Аврелием Марием. Постум — один из так называемых Тридцати тиранов, упоминавшихся в Истории Августов.
Напишите отзыв о статье "Постум (император)"
Примечания
| ||||||
Отрывок, характеризующий Постум (император)
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
