Потиции
Потиции (Potitĭi) — наряду с Пинариями были одним из наиболее древних жреческих родов в истории Рима, привилегией которого, было совершать церемониальную службы на празднике в честь Геркулеса. Потиции (исключительно представители мужской линии рода) совершали службу на Herculis Invicti Ara Maxima (рус. Великий Алтарь Непобедимого Геркулеса), который по легенде, был установлен Эвандром, после встречи с Геркулесом, пригнавшим стада Гериона в окрестности Тибра[1].
Вергилий отсчитывает начало рода с Потиция (Потития), его же он считает основателем праздника Геркулеса в Италии:
С той поры Геркулеса мы чтим, и потомки охотно
Праздник этот блюдут. А Потиций — его учредитель— [2].
Согласно Титу Ливию, потиции - одна из самых знатных семей на Палатине, но учредителем праздника он считает не Потиция, а Эвандра (он же обучил Потициев необходимым мистериям), потиции же были приглашены наряду с пинариями на пиршество и в жреческую должность:
Тогда-то впервые и принесли жертву Геркулесу, взяв из стада отборную корову, а к служению и пиршеству призвали Потициев и Пинариев, самые знатные в тех местах семьи. Случилось так, что Потиции были на месте вовремя и внутренности были предложены им, а Пинарии явились к остаткам пиршества, когда внутренности были уже съедены.— [1]
Дионисий Галикарнасский говорит о том, что Геркулес лично назначил два уважаемых рода для отправления собственного культа: потициев и пинариев, он же обучил их необходимым обрядам[3]. Легенда, изложенная Титом Ливием, Аврелием Виктором, Дионисием, отражает порядок, в котором потиции и пинарии проводили церемонию.
Случилось так, что Петиции были на месте вовремя и внутренности были предложены им, а Пинарии явились к остаткам пиршества, когда внутренности были уже съедены. С тех пор повелось, чтобы Пинарии, покуда существовал их род, не ели внутренностей жертвы.— [4]
Потиции, совершая жертвоприношение, потом съедали всего жертвенного быка, Пинарии же допускались в святилище, когда уже от жертвенного животного ничего не оставалось— источник[5].
Секст Аврелий Виктор говорит, что Геракл (Рекаран) "выбрал в Италии двух мужей – Потиция и Пинария, чтобы обучить их исполнению священных обрядов по всем правилам"[5]. По утверждению Аврелия Виктора, отправлять культ имели право лишь мужчины из рода Потициев и Пинариев, так как Кармента, приглашенная на торжество в честь Геракла, не явилась.
Этот римский род просуществовал вплоть до 312 года до н. э., когда цензор Аппий Клавдий Цек приказал потициям обучить общественных рабов жреческим обычаям и передать им свои обязанности, допущены были к служению и женщины. Аврелий Виктор объясняет это решение цензора подкупом, Тит Ливий просто констатирует факт, также утверждая, что род Потициев к этому времени составлял 12 семейств, из которых 30 мужчин умерли за 1 год, после 312 года[6]. Таким образом, род прекратил своё существование (на это указывают и Тит Ливий, и Аврелий Виктор), а функции по отправлению культа перешли к Пинариям.
Напишите отзыв о статье "Потиции"
Примечания
- ↑ 1 2 Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга I. 7-8.
- ↑ Вергилий. Энеида. Книга VIII 269.
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские Древности. Книга I. 38-40.
- ↑ Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга I. 7.
- ↑ 1 2 Аврелий Виктор. Происхождение римского народа. VIII
- ↑ Тит Ливий. История Рима от основания города. Книга IX. 29.
Отрывок, характеризующий Потиции
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
