Потопление «Лузитании»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Потопление «Лузитании»

Немецкая картина 1915 года
Тип

кораблекрушение

Причина

торпедирование

Место

Кельтское море

Дата

7 мая 1915 года

Время

14:10 – 14:28

Погибших

1197[1]

Пострадавших

763[2]

Место гибели судна
Координаты: 51°25′ с. ш. 8°33′ з. д. / 51.42° с. ш. 8.55° з. д. / 51.42; -8.55 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.42&mlon=-8.55&zoom=14 (O)] (Я)

Потопление «Лузитании» — морская катастрофа Первой мировой войны, произошедшая 7 мая 1915 года в Кельтском море, в 19 км от берегов Ирландии. Пассажирский пароход «Лузитания» был потоплен на седьмые сутки следования из Нью-Йорка в Ливерпуль в районе, где активно действовали германские подводные лодки[3]. В 14:10 крупнейший океанский лайнер компании «Кунард Лайн» был торпедирован немецкой субмариной U-20.

Сразу за первым взрывом раздался более разрушительный второй взрыв. Судебные комиссии в Великобритании и США пришли к выводу, что лайнер был атакован двумя торпедами. Командир U-20 Вальтер Швигер утверждал, что выпустил по «Лузитании» только одну торпеду. Существует множество версий, объясняющих происхождение второго взрыва, в частности, повреждение паровых котлов, взрыв угольной пыли, умышленный подрыв или самопроизвольная детонация нелегально перевозившихся в трюме боеприпасов. Однако военное командование Великобритании отрицает перевозку взрывчатых веществ на «Лузитании».

В момент атаки «Лузитания» шла со скоростью 18 узлов (33 км/ч). После попадания торпеды лайнер практически сразу потерял управление и на протяжении следующих 10 минут двигался по инерции, что осложнило эвакуацию с тонущего судна. Спуск спасательных шлюпок был затруднён из-за сильного крена. Из 48 шлюпок удалось успешно спустить лишь 6.

Лайнер затонул через 18 минут после атаки, унеся жизни 1197 человек. Потопление лайнера и гибель 128 американских граждан стали для руководства США важным пропагандистским поводом для вступления в Первую мировую войну.





Предыстория

С 1900-х годов Германская империя начала интенсивно наращивать свою военную мощь. Германия вступила в военно-морскую гонку вооружений с Великобританией и особенно активно развивала подводный флот. К началу 1915 года германский Флот открытого моря насчитывал 27 подводных лодок[3].

Германские субмарины обладали достаточной автономностью, чтобы выполнять боевые задания вдали от баз дислокации. Наиболее активная деятельность подводных лодок наблюдалась в водах, омывающих Британские острова, и в Средиземном море. 6 августа 1914 года началась битва за Атлантику. Боевые действия между флотами Британской и Германской империй разворачивались вокруг Британских островов — районе интенсивного гражданского судоходства. 18 февраля 1915 года эта территория была объявлена Германией военной зоной, где все суда Великобритании, а также её союзников без предупреждения подлежали уничтожению германским флотом, вне зависимости от того, несут они на борту тяжёлое вооружение или нет[4]. Германия предприняла этот шаг в ответ на аналогичные действия Великобритании, которая в ноябре 1914 года объявила военной зоной Северное море, причём английское командование расширило понятие контрабандных грузов и отнесло к ним продовольствие, фактически начав морскую блокаду Центральных держав[5][6].

Флот открытого моря придерживался стратегии «нарастающего измора» британского флота путём использования минных заградителей и произведения субмаринами торпедных атак на торговые и военные суда[7][6]. Поскольку никакой противолодочной тактики тогда не существовало, первые действия немецких подводных лодок, направленные на уничтожение противника, оказались удачными[8]. В период с августа 1914 по февраль 1915 германскими субмаринами были потоплены 11 британских торговых судов. С объявлением акватории вокруг туманного Альбиона военной зоной темпы уничтожения торгового флота Великобритании многократно возросли[3].

В соответствии с правилами ведения войны того времени перед атакой торгового судна вне зависимости от характера перевозимого им груза корабль или подводная лодка должны были предупредить об этом экипаж и дать время команде и пассажирам покинуть судно до его затопления. Это правило действовало лишь тогда, когда атакуемое судно не оборонялось и не пыталось уйти от атаки. Однако ещё до начала Первой мировой войны британское Адмиралтейство начало устанавливать на торговые суда по два 4,7-дюймовых артиллерийских орудия. Орудия ставились на корму с тем, чтобы обороняться от преследовавшего вражеского корабля. К марту 1915 года такое вооружение несли уже 70 судов[9]. Кроме того, Адмиралтейство выработало для торгового флота директивы, касающиеся действий при обнаружении подводной лодки. Согласно им, судно, если оно вооружено, должно было открыть по субмарине огонь либо на полном ходу таранить её. В связи с этим экипажи немецких субмарин не имели более оснований придерживаться традиционных правил войны и, чаще всего, атаковали гражданские суда без предупреждения. На борту «Лузитании» оборонительные орудия отсутствовали[10].

Погибшее судно

Паротурбоход «Лузитания» строился на верфи «Джон Браун и К°» в Клайдбэнке (под Глазго) с 1904 по 1907 год. В первый рейс отправился 7 сентября 1907 года. Наравне с однотипным лайнером «Мавритания» до 1911 года удерживал статус самого большого судна в мире. Его длина составляла 240 м, ширина — 27 м, водоизмещение — 44 765 т, осадка — 10,5 м. Кроме того, «Лузитания» была одним из самых быстроходных судов, уступая по скорости только «Мавритании». Корабль мог развивать скорость до 25 узлов (46 км/ч). В движение лайнер приводили 4 паровые турбины суммарной мощностью 76 тыс. л.с[3]. Пар для турбин, генераторов и вспомогательных механизмов производили 25 котлов. Судно было оснащено четырьмя трёхлопастными гребными винтами, в 1909 году они были заменены четырёхлопастными. «Лузитания» имела двойное дно и 34 водонепроницаемых отсека, образованных поперечными и продольными переборками с герметичными дверьми. Гермодвери на поперечных переборках имели гидравлический привод и управлялись дистанционно[11]. Судно могло оставаться на плаву при затоплении любых двух отсеков. На борту имелось 48 спасательных шлюпок, до 1912 года лайнер нёс всего 16 стационарных шлюпок, но после крушения «Титаника» число коллективных спасательных средств было увеличено до 22 стационарных шлюпок и 26 складных[12]. За свою карьеру «Лузитания» совершила 201 трансатлантический рейс между Ливерпулем и Нью-Йорком. Лайнер принадлежал британской судоходной компании «Кунард Лайн».

Пассажиры делились на три класса. Условия в третьем классе были одними из лучших среди трансатлантических пароходов. Каюты третьего класса были двух-, четырёх-, шести- и восьмиместными, имелся просторный обеденный салон и променад (прогулочная палуба)[13]. К услугам пассажиров первого класса на борту были представлены роскошный обеденный салон, размещавшийся на двух палубах, зимний сад, читальный зал, курительный салон, кафе, детская комната, два лифта, лазарет и отделение для собак[3].

Строительство «Лузитании» и «Мавритании» субсидировалось британским Адмиралтейством. В соглашении с заказчиком — компанией «Кунард Лайн» — Адмиралтейство оговаривало себе право в случае войны привлекать для своих нужд пароходы в качестве вспомогательных плавучих средств[14]. Вскоре после объявления войны Германской империи «Мавритания» была реквизирована в качестве вооружённого вспомогательного крейсера. «Лузитания» же продолжала во время войны совершать коммерческие трансатлантические рейсы, поскольку Адмиралтейство сочло невыгодным ввиду больших затрат на топливо (суточный расход угля на «Лузитании» составлял 910 т[15]) использовать большой флот океанских лайнеров в военных целях[16].

Шлюпочная палуба «Лузитании» «Лузитания» подходит к океанским докам Нью-Йорка, завершая первый рейс «Лузитания» причаливает в Нью-Йорке 13 сентября 1907 года «Лузитания» стоит на приколе в Нью-Йорке

Предшествующие обстоятельства

Выход в последний рейс

22 апреля 1915 года, за девять дней до отправления «Лузитании» в последний рейс, германское посольство в США опубликовало следующее предупреждение:

ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ!
ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ, намеревающимся отправиться в плавание через Атлантический океан, напоминаем, что Германия и её союзники находится в состоянии войны с Великобританией и её союзниками; воды близ Британских островов являются зоной ведения боевых действий, и в соответствии с официальным предупреждением, данным Правительством Германской империи, все суда, идущие под флагом Великобритании или её союзника, подлежат уничтожению в этих водах, и по сему путешественники, находящиеся в зоне ведения боевых действий на судне Великобритании или её союзника, действуют на свой страх и риск.
Посольство Германской Империи
Вашингтон 22 апреля 1915

Это предупреждение было напечатано на рекламной листовке последнего рейса «Лузитании». Германское предупреждение почти не сказалось на спросе на рейсы в Великобританию. Ни один билет на «Лузитанию» не был аннулирован из-за военной угрозы[17]. Руководство судоходной компании и британского Адмиралтейства, пассажиры и экипаж лайнера пренебрежительно отнеслись к этому предупреждению. Капитан и его вахтенные помощники почти не опасались германских субмарин, поскольку скорость «Лузитании» почти в два раза превышала крейсерскую скорость лодок в надводном положении.

Тем не менее, в годы войны пассажиропоток на трансатлантических линиях в среднем был ниже, чем в мирное время (особенно снизился поток пассажиров третьего класса), поэтому руководство «Кунард Лайн» было вынуждено сократить расходы на топливо[17]. Перед отплытием в угольные бункеры «Лузитании» было загружено 7 тыс. т угля — на 1 тыс. меньше обычного. Уменьшение запасов топлива влекло за собой снижение скорости, так как 6 из 25 котлов в целях экономии не были разведены[18].

В конце апреля началась погрузка в грузовые отсеки «Лузитании». Помимо продовольствия и всевозможных товаров на борт были погружены ящики с 4,2 млн винтовочных патронов .303 British, 1250 ящиков шрапнельных стаканов, 189 ящиков, содержимое которых значилось как «товары военного назначения» и 18 ящиков невзрывных снарядных трубок[19][20]. Этот груз не был включён в предварительный грузовой манифест, переданный таможне, пока лайнер находился в порту. Полный манифест с перечнем всех товаров на борту «Лузитании», включая военные, был направлен властям США только после выхода в рейс. Несмотря на военный характер груза, он не являлся контрабандой. Закон 1911 года позволял транспортировать на торговых судах лёгкое стрелковое оружие. На протяжении многих лет выдвигаются версии о нелегально перевозившихся на «Лузитании» взрывчатых веществах, которые сдетонировали (или были умышленно подорваны) в момент попадания торпеды и стали главной причиной крушения, однако доказательства этого до сих не обнародованы[21]. «Лузитания» вышла в свой последний (202-й) рейс из Нью-Йорка 1 мая 1915 года в 12:30 с двухчасовым опозданием. Причиной задержки в порту послужил перевод на «Лузитанию» 41 пассажира с багажом с недавно реквизированного парохода «Камерония». Под звуки гимна США и военной песни «Тепперери», исполняемых судовым оркестром, «Лузитания» с 1262 пассажирами и 698 членами экипажа[22] пошла вниз по реке Гудзон, вышла в Атлантический океан, и развила скорость 20 узлов (37 км/ч)[23]. Среди пассажиров было 950 подданных Британской империи, 189 граждан США, 71 подданный Российской империи, 15 граждан Персии, 8 граждан Франции и граждане ещё 11 стран[24][25][26]. В роковой рейс отправилось 129 детей в возрасте от года до 16 лет, в том числе — группа английских сирот, эвакуированных после начала войны в Канаду и теперь направляющихся на родину на каникулы[27].

Командовал «Лузитанией» 58-летний Уильям Тёрнер[en], капитанский стаж которого в компании «Кунард Лайн» составлял 12 лет. Тёрнер имел опыт командования «Лузитанией» и «Мавританией», последняя под его командованием завоевала Голубую ленту Атлантики — престижный символический приз, присуждаемый судам за рекорд скорости при пересечении Атлантического океана. Предыдущий капитан «Лузитании» Дэниел Доу из-за болезни покинул корабль в Ливерпуле, и таким образом в двух последних рейсах лайнером после долгого перерыва вновь командовал Тёрнер[28].

На борту пустовала почти половина кают. В первом классе за океан отправились в основном известные американские бизнесмены, политики и деятели искусства, в том числе владелец компании «Thomas B. Jeffery Company» Чарльз Джеффри, мультимиллионер Альфред Вандербильт[en], посол США в Испании Огден Хаммонд, актриса Рита Жоливе. Каюты третьего класса были заполнены только на треть[18]. Кроме того, в помещениях всех классов размещались отправлявшиеся на фронт молодые канадские добровольцы[17].

Меры предосторожности

С началом войны в целях маскировки красные дымовые трубы «Лузитании» были перекрашены в тёмно-серый цвет. В военное время гражданским судам было предписано ходить затемнёнными. На «Лузитании» каждый вечер проверялось затемнение иллюминаторов и окон тёмными шторами и закрытие всех люков[29]. Капитан Тёрнер счёл необходимым соблюдать все меры предосторожности, утром 6 мая он приказал вывалить за борт все спасательные шлюпки, закрыть герметичные двери в трюме и удвоить число дозорных. По двое вперёдсмотрящих находились на марсовой площадке и на баке, на мостике помимо вахтенных помощников капитана за морем наблюдал дополнительно выделенный рулевой[30]. Спасательных жилетов и мест в шлюпках с запасом хватало всем людям, находившимся на борту. 6 мая в 19:50 радист «Лузитании» получил предупреждение от британского Адмиралтейства: «Подводные лодки проявляют активность у южных берегов Ирландии». Вечером скорость лайнера была увеличена до 21 узла (39 км/ч).

В 21:30 на «Лузитанию» поступило ещё одно предупреждение:

Всем британским судам!
Берите ливерпульского лоцмана на баре р. Мерси и остерегайтесь мысов. Проходите гавани на полном ходу. Подводные лодки у скал Фастнет[31].

U-20

Подводная лодка U-20 была построена по заказу Военно-морского флота Германской империи в 1913 году на судостроительной верфи «Kaiserliche Werft Danzig» в Данциге (ныне Гданьске). Её надводное водоизмещение составляло 650 т, подводное — 837 т. Субмарина несла на борту боекомплект из 6 торпед, расположенных в двух носовых и двух кормовых торпедных аппаратах. U-20 могла погружаться на глубину до 50 м. Крейсерская скорость подводной лодки в надводном положении составляла 15 узлов (28 км/ч), в подводном — 9,5 узла (17,6 км/ч). Дальность похода в экономном режиме в надводном положении, на 8 узлах достигала 15000 км, в подводном положении, двигаясь со скоростью 5 узлов, субмарина могла преодолеть до 150 км без подъёма на поверхность. Экипаж состоял из 4 офицеров и 31 унтер-офицера и матроса[32]

25 апреля 1915 года командующий третьей флотилией подводного флота Германской империи Герман Бауэр отдал приказ трём субмаринам выдвигаться в территориальные воды Великобритании. U-30 — в пролив Ла-Манш, U-20 и U-27 — в Кельтское море и Бристольский залив[33]. Перед выходом в боевой поход от морского генерального штаба U-20 получила общие директивы:

Ожидается выход крупных войсковых транспортов из Ливерпуля, Бристоля, Дартмута… следовать на позиции вокруг Шотландии возможно быстрее… оставаться на позициях так долго, как позволят запасы топлива и торпед… атаковать транспортные суда, торговые суда, военные корабли[34].

30 апреля подводная лодка U-20 под командованием 30-летнего капитан-лейтенанта Вальтера Швигера покинула Боркум и взяла курс на запад. 2 мая она достигла Петерхеда на северо-востоке Шотландии, затем обогнула Шотландию с севера и направилась вдоль западного и южного побережья Ирландии, чтобы с юга войти в Ирландское море.

За передвижением немецких подводных лодок с помощью перехвата радиосообщений и радиопеленгации наблюдало Британское Адмиралтейство. Дешифровкой перехваченных немецких радиограмм занималась Комната 40криптографическое подразделение Адмиралтейства. Её деятельность была настолько засекречена, что подразделения разведки, которые отслеживали вражеские суда и отвечали за предупреждение торговых судов, оставались в неведении. С информацией, перехваченной с подлодок, были знакомы только высокопоставленные должностные лица Адмиралтейства[35].

5 мая U-20 остановила торговую шхуну «Граф Латом». Вальтер Швигер приказал команде покинуть судно в шлюпках и передать на борт субмарины флаг и судовые документы, затем U-20 открыла огонь из пушки и затопила шхуну[36]. 5 мая в 22:30 Королевским военно-морским флотом Великобритании всем судам было передано предупреждение об активности вражеских подводных лодок у южных берегов Ирландии[37]. 6 мая U-20 обстреляла из пушки пароход «Кандидат» компании «Хэррисон Лайн». После того, как с судна эвакуировались все пассажиры и члены экипажа, субмарина выпустила торпеду и затопила его[38]. Затем был атакован британский пароход «Кайо Романо», шедший из Кубы, корабль затонул в нескольких десятках метров от берега[39]. В этот же день U-20 произвела выстрел по пароходу «Арабик», но, так как тот шёл на большой скорости, торпеда не поразила цель. В довершении всего, U-20 потопила британский сухогруз «Центурион», и снова, благодаря действиям немецких подводников, обошлось без жертв[40]. Всего в период с 1 по 7 мая, пока «Лузитания» шла из Нью-Йорка, у южных берегов Ирландии германскими подводными лодками было торпедировано 23 судна[41].

Южное побережье Ирландии

В 5:00 7 мая «Лузитания», находившаяся в 190 км юго-западнее острова Фастнет Рок (крайней южной точки Ирландии), разошлась с досмотровым судном «Партридж», патрулировавшим прибрежную зону[42]. Утром, сразу после рассвета, когда пароход шёл в 150 км от юго-западной оконечности Ирландии, над морем сгустился туман. Капитан Тёрнер приказал снизить скорость до 18 узлов (33,3 км/ч). Уменьшение хода объяснялось не только ухудшением видимости из-за тумана, но и тем, что капитан рассчитывал подойти к устью Мерси рано утром 8 мая, когда будет прилив, который позволил бы быстро взять на борт лоцмана. К восьми часам утра туман сгустился ещё больше, и скорость лайнера была снижена до 15 узлов (27,7 км/ч)[43]. Во избежание столкновения с другим судном «Лузитания» каждые несколько минут подавала гудки[44]. В 11 часов туман рассеялся, наступила ясная погода, и капитан приказал вновь увеличить скорость до 18 узлов. В 11:35 поступило очередное сообщение от Адмиралтейства:

В южной части Ирландского пролива действует подводная лодка. Последний раз замечена в 20 милях к югу от плавучего маяка Конинбег. Дайте «Лузитании» знать об этом[45].

Тёрнер приказал третьему помощнику Джону Левису проверить надёжность закрытия бортовых иллюминаторов, а главному механику Арчибальду Брайсу — поддерживать в котлах высокое давление, чтобы лайнер мог быстро развить максимальный ход[45].

В 12:50 над U-20 прошёл бронепалубный крейсер «Джуно». Подводная лодка всплыла на перископную глубину (11 м), после чего попыталась преследовать корабль, однако не смогла атаковать его, поскольку британский крейсер шёл с большой скоростью противолодочным зигзагом. Капитан «Лузитании» Тёрнер вёл лайнер прямолинейным курсом, поскольку считал, что зигзаг надлежит использовать только после обнаружения подводной лодки[41].

В 12:40 капитану была передана последняя депеша Адмиралтейства. В ней сообщалось, что подводная лодка находится в 5 милях к югу от мыса Клир и направляется на запад. Эти сведения были абсолютно неверными, U-20 не проходила даже близко это место[46]. Оценив ситуацию, основываясь на информации, содержащейся в телеграммах Адмиралтейства, Тёрнер посчитал, что будет безопаснее идти ближе к берегу. Он изменил курс, взяв на 20° севернее прежнего. В 13:00 показалось побережье Ирландии.

Для патрулирования этого района были выделены несколько крейсеров и эсминцев, 4 вооружённые яхты и 16 вооружённых траулеров, однако ни один из военных или вспомогательных кораблей не сопровождал «Лузитанию»[41]. Как правило, при увеличении активности неприятельских субмарин в этих водах Адмиралтейство посылало туда несколько эсминцев. Начальник Морского генерального штаба вице-адмирал Генри Оливер предложил организовать «Лузитании» эскорт из эсминцев, но первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль отклонил это предложение, решив ограничиться лишь предупреждениями (частично ошибочными)[44]. Крейсеру «Джуно», который первоначально должен был сопровождать «Лузитанию» в Кельтском море, за сутки до предполагаемой встречи было приказано возвращаться в Квинстаун. Следует заметить, что крейсер 1895 года постройки плохо годился в конвоиры. Он развивал скорость до 17 узлов, и мог только задержать эскортируемый лайнер, тогда как в военной зоне безопаснее двигаться на большой скорости[19].

К 7 мая U-20 истратила значительную часть топлива, на борту оставалось две торпеды, и командир принял решение отказаться от продвижения в сторону Ливерпуля. Швигер намеревался задержаться в северной части Кельтского моря и атаковать суда, направляющиеся в сторону Бристольского залива, затем, когда останется 3/5 запаса топлива, возвращаться на базу, обойдя Ирландию с восточной стороны[40].

Хронология крушения

Атака

В 12:45 U-20 всплыла на поверхность. В 13:20 на горизонте показалась «Лузитания», которую на лодке из-за большого количества дымовых труб и мачт поначалу приняли за несколько кораблей. В 13:25 U-20 погрузилась на перископную глубину (11 м) и пошла на перехват лайнера на предельной подводной скорости 9 узлов (16,6 км/ч)[47].

В это время часть пассажиров «Лузитании» заканчивали ланч в обеденных салонах, многие находились в каютах, где укладывали детей на дневной сон или готовились к прибытию в Ливерпуль следующим утром. Большинство же прогуливались по открытым палубам. В обеденном салоне первого класса играл судовой оркестр[48].

Лайнеры «Мавритания» и «Лузитания» в Генеральном штабе Германии значились как британские вспомогательные крейсеры. С другой стороны, немецкое посольство и дипломатические миссии обладали всей информацией о том, что «Лузитания», в отличие от «Мавритании», не используется Адмиралтейством и продолжает совершать сугубо гражданские рейсы между Нью-Йорком и Ливерпулем. Неизвестно, были ли проинформированы на этот счёт командиры германских подводных лодок. Есть вероятность, что в момент произведения атаки Швигер попросту не знал о 1262 пассажирах на борту парохода[49].

Вальтер Швигер стоял в боевой рубке субмарины и в перископ следил за «Лузитанией». Когда расстояние до лайнера составляло 700 м, U-20 поднялась на глубину 3 м. Швигер скомандовал: «Пли!». Торпеда G/6 калибра 500 мм, массой 1092 кг и боевой частью в 160 кг гексанита (смеси из 60 % тротила и 40 % гексанитродифениламина) была выпущена со скоростью 35 узлов под углом встречи 90°[50][51]. Перед этим первый вахтенный офицер U-20 Шарль Фегеле отказался передать приказ произвести торпедный залп по «Лузитании», за что был посажен под арест[52].

На борту «Лузитании» пенный след от торпеды заметил баковый вперёдсмотрящий Лесли Мортон. Он в рупор крикнул: «Торпеды идут по правому борту!». Капитан Тёрнер в это время изучал береговую линию, находясь на левом крыле капитанского мостика. Второй помощник Перси Хеффорд, услышав крик Мортона, доложил капитану: «Идёт торпеда, сэр». Через мгновение прогремел взрыв[51]. Торпеда поразила цель в 14:10, спустя 40 секунд после пуска[50]. Она попала в правый борт судна, повредив четвёртый и пятый водонепроницаемые отсеки. Корпус парохода содрогнулся, вверх взлетели обломки корпуса, столб поднятой взрывом воды достиг шлюпочной палубы.

За первым взрывом через несколько секунд последовал второй, более мощный, причины которого до сих пор не выяснены. Согласно одной из версий, Швигер выпустил по «Лузитании» две торпеды, согласно другой, более распространённой, на борту сдетонировали боеприпасы, перевозившиеся в трюме. Британская сторона подтвердила только факт перевозки на «Лузитании» пяти тысяч ящиков с винтовочными патронами. Второй взрыв привёл к бо́льшим повреждениям обшивки. Столб воды, пара, угольной пыли, обломков поднялся выше мачт и затем обрушился на шлюпочную палубу. Очевидцы отмечали, что этот взрыв сопровождался выбросом столба пламени[53]. На несколько секунд кормовая часть лайнера оказалась окутана густым дымом и паром, из-за которого было невозможно дышать[54]. «Лузитания» продолжала идти со скоростью 18 узлов. Расстояние до берега составляло чуть больше 20 км, и Тёрнер скомандовал поворачивать влево, надеясь посадить лайнер на мель. Руль удалось повернуть на 35° влево, после чего паровой привод отказал из-за того, что взрывами была повреждена паровая магистраль[55]. Тогда Тёрнер при помощи машинных телеграфов отдал команду «Полный назад», но из-за лопнувших паропроводов, выполнение этой команды оказалось невозможным. Поскольку давление пара упало с 13 атм до 3,4 атм[56], турбины замедлили ход, но полностью неуправляемый корабль продолжал идти по инерции[57]. В течение двух минут «Лузитания» приобрела носовой дифферент и накренилась на правый борт на 15°[55].

В момент взрыва все люди на борту почувствовали ощутимый толчок. Лёгкие предметы попадали со своих мест. На посетителей обеденного салона первого класса посыпались детали повреждённого стеклянного купола[58]. Коридоры и трапы нижних палуб были задымлены[59]. Большинство пассажиров сразу ринулись на шлюпочную палубу, некоторые вначале забирали в своих каютах личные вещи, там же надевали спасательный жилет. Передвижение по кораблю осложнялось всё более усиливающимся креном на правый борт. Свои посты в панике покинули группы кочегаров и поваров. Их каюты и рабочие места находились на нижних палубах, которые подверглись наибольшим разрушениям. В момент взрыва внизу погибли десятки пассажиров третьего класса и матросов. Последние имели навыки спуска шлюпок и управления ими[60].

Сигнал бедствия

Радист «Лузитании» Роберт Лейт немедленно начал передавать в эфир сигнал SOS с координатами судна:«Срочно идите на помощь! Сильный крен. Находимся в 10 милях к югу от Кинсэйла». Первым на сигнал бедствия откликнулся английский танкер «Наррагансетт», который шёл в 65 км к юго-востоку от «Лузитании». Капитан «Наррагансетта» Чарльз Харвуд приказал изменить курс и самым полным ходом идти на помощь[61]. После «Наррагансетта» приём сигнала SOS подтвердили сухогруз «Этониан» и пассажирское судно «Сити оф Эксетер». Оба корабля находились на удалении порядка 80 км от «Лузитании». Чуть дальше шло греческое судно «Катерина», которое, получив сигнал SOS, также отправилось на помощь[62]. Сигнал бедствия также был получен сигнальными постами на берегу. Информация о крушении была передана контр-адмиралу сэру Чарльзу Коуку, который возглавлял военно-морскую базу в Квинстауне. К месту бедствия вышли четыре буксира и четыре крейсера, в том числе «Джуно», избежавший атаки U-20 несколькими часами ранее. Новость о бедствии в считанные минуты распространилась среди рыбаков и экипажей небольших вспомогательных судов Квинстауна и окрестных рыбацких посёлков, не имеющих радиоустановки. Больше десяти небольших рыболовецких судов и катеров отправилось на помощь тонущей «Лузитании». В 14:14 на борту отключилось электричество, но Лейт подключил аварийные аккумуляторы и продолжал работу[63].

Затопление

В результате отключения электричества по всему лайнеру погас свет, остановились лифты[64]. Один из лифтов был переполнен людьми в этот момент, и никому не удалось выбраться из него[65]. Капитан отдал приказ покинуть судно. К этому времени «Лузитания» накренилась на правый борт на 20°. Спуск шлюпок стал возможен только в 14:20, когда лайнер достаточно снизил скорость. Многие пассажиры и члены экипажа в панике прыгали за борт, не дожидаясь начала спуска шлюпок[66]. Наклонившийся форштевень образовал вокруг судна сильные водяные завихрения, представлявшие опасность для людей, эвакуирующихся с борта вплавь[59]. По инерции «Лузитания» прошла 3 км от места атаки. Примерно через 10 минут после взрыва под воду начал уходить полубак[53]. Из-за тридцатиградусного крена зазор между шлюпками на правом борту и корпусом корабля стал очень велик, и для того, чтобы сесть в шлюпку приходилось делать очень большой шаг. Предпочтение при посадке отдавалось женщинам, детям и женатым мужчинам. Несколько шлюпок перевернулось на талях во время спуска, и все их пассажиры оказались в воде[67]. Две уже спущенные на воду шлюпки не успели отойти от борта и попали под другие спускающиеся шлюпки. Шлюпки, спускаемые с левого борта, зацепляли корпус турбохода. Массивные шляпки заклёпок, которыми скреплялись листы обшивки, повреждали борта шлюпок. Тщетно экипажи шлюпок левого борта пытались оттолкнуть тяжёлые лодки от корабля вёслами[65]. Когда крен возрос ещё больше, шлюпки завалились на палубу. По этой причине с левого борта успешно не была спущена ни одна шлюпка. Шлюпка №14 достигла воды, но на ней оказалась не закрыта донная пробка, и она быстро затонула.

Шлюпки № 9 и 11 были спущены с большим количеством свободных мест, но позже они подобрали людей из воды. Шлюпка №1 была спущена со второй попытки. Во время первого спуска она перевернулась и её пассажиры выпали за борт. Шлюпки №13, 15 и 21 были спущены перегруженными. В ходе эвакуации успешно были спущены всего шесть шлюпок, все с правого борта. Пассажиров на борту охватила паника, некоторые дрались за спасательный жилет[68]. Складные шлюпки были смыты за борт, где помогли многим людям держаться на плаву и дождаться помощи. Капитан U-20 Швигер наблюдал за происходящим с помощью перископа. В 14:25 субмарина покинула место бедствия. Её капитан оставил в вахтенном журнале следующую запись:
Похоже, что судно продержится на плаву совсем немного. Погрузился до 24 м и следую в море. Не мог выпустить вторую торпеду в это скопище людей, пытающихся спастись[69].
Капитан Тёрнер оставался на мостике до тех пор, пока вода не выбросила его за борт. При нём были судовой журнал и навигационные карты. В воде он нашёл шезлонг и использовал его как плавсредство[70].

Бродвейский импресарио Чарльз Фроманн, понимая, что его шансы на спасение ничтожны, сел за рояль в салоне первого класса и до последней минуты играл тему из спектакля «Питер Пэн». Миллионер Альфред Вандербильд, несмотря на то, что не умел плавать, отдал свой спасательный жилет женщине с ребёнком, обрекая себя на гибель[71].

«Лузитания» легла на правый борт с небольшим дифферентом на нос и в 14:28, спустя 18 минут после атаки, затонула в 19 км от берега.

Немецкая иллюстрация атаки «Лузитании» Пробоина в корпусе «Лузитании» после попадания торпеды Тонущая «Лузитания» и субмарина U-20 Иллюстрация тонущей «Лузитании» в выпуске газеты «London News» от 15 мая 1915

Агония

По воспоминаниям очевидцев, в последние минуты «Лузитания» уходила под воду c громоподобным рёвом[72]. После полного затопления образовалась водяная воронка, затягивавшая людей на большую глубину. Роберт Тимменс вспоминал, что прежде чем всплыть на поверхность ему пришлось сделать 31 гребок[72]. Маргарет Гвайер потоки воды затянули в дымовую трубу, но вырвавшийся изнутри воздух буквально «выстрелил» её на поверхность, и она спаслась[73]. 20-метровые трубы обрушились уже находясь под водой.

Сотни человек остались плавать на поверхности воды среди большого количества обломков и различных предметов: деревянных досок, балок, кресел, ящиков, бочек, корзин[74]. Кроме того, многие получили различные травмы во время затопления лайнера. Температура морской воды составляла 11°С. При наличии индивидуальных спасательных средств человек может продержаться в ней более 3 часов. Однако в суматохе и панике далеко не все надели спасательные жилеты, поэтому оказавшиеся в воде люди зачастую боролись друг с другом за любое плавсредство, чтобы не утонуть. Грэйс Фрэнч удержалась на плаву, взобравшись поверх трупа тучного мужчины[75]. Некоторые в истерике кричали про то, что немцы будут расстреливать выживших из пулемётов. Кто-то дважды выкрикивал о якобы идущих на помощь судах[62]. Оставшийся внутри «Лузитании» воздух продолжал выходить, и, когда она уже легла на дно, на поверхность воды поднимались огромные воздушные пузыри[72]. Смытые за борт складные шлюпки с деревянным днищем и парусиновыми бортами плавали в сложенном состоянии, и людям приходилось в воде устанавливать борта. На складных шлюпках спаслось несколько десятков человек[76].

Поисково-спасательная операция

Пароход «Наррагансетт», вызванный по радиотелеграфу шёл к «Лузитании» полным ходом. В 15:45, когда до места крушения оставалось пройти чуть больше 20 км, первый помощник капитана Джон Леттс заметил слева по корме перископ субмарины U-20. Вальтер Швигер, приняв «Наррагансетт» за сухогруз компании «Кунард Лайн», выпустил по нему последнюю торпеду. Капитан «Наррагансетта» Чарльз Харвуд приказал положить руль на борт. Торпеда прошла вдоль кормы, не задев корпуса. Харвуд тут же решил, что сигнал бедствия «Лузитании» был передан немцами, чтобы заманить судно в ловушку. Он скомандовал «Лево руля» и приказал идти зигзагообразным курсом прочь от места гибели «Лузитании»[77].

Артур Макрори, командир крейсера «Джуно», первого приблизившегося к месту крушения, получил от береговой сигнальной станции радиограмму, в которой сообщалось, что «Лузитания» затонула, а выживших подберут другие суда, поэтому в помощи «Джуно» нет нужды[62]. Около 15:00 вернуться «Джуно» в порт приказал адмирал Фишер, который неверно интерпретировал поступающую информацию. Дело в том, что возглавлявший военно-морскую базу Чарльз Коук направил донесение в Адмиралтейство, в котором доложил, что к спасению тонущих людей привлечены все суда Квинстауна. Фишер, посчитав, что спасательная операция уже ведётся, решил отозвать крейсер назад. Почти достигнув места катастрофы, крейсер развернулся, подобрав из воды лишь пятерых человек[34][24][25]. Остальные крейсеры, вышедшие из Квинсауна вслед за «Джуно», также взяв на борт незначительное количество потерпевших, поспешно возвращались обратно в порт[78].

Около 17:00 к месту бедствия приближались суда «Этониан» и «Сити оф Эксетер». Капитан «Этониана» Вуд заметил прямо по курсу перископ маневрирующей между его сухогрузом и «Сити оф Эксетер» подводной лодки. После того, как субмарина скрылась, Вуд приказал максимально увеличить ход. Спустя некоторое время эта же субмарина поднялась на поверхность за кормой «Этониана». Спустя несколько минут с «Этониана» была замечена ещё одна подводная лодка, идущая в надводном положении справа по носу. Экипажи «Сити оф Эксетер» и «Этониан» решили, что спасение «Лузитании» в опасной зоне — дело военно-морского флота, и, находясь уже в пределах видимости утопающих людей, отвернули на запад[79].

На помощь людям около 16:30-17:00 пришли небольшие рыболовецкие и вспомогательные суда. Людей снимали со шлюпок и вытаскивали из воды траулеры «Пил-12», «Джулия», буксир «Стормкок» и более десятка других. Капитана Уильяма Тёрнера спустя три часа после крушения подобрал пароход «Блюбелл». Матрос заметил вдали блеск галунных полосок на его рукавах. Тёрнера подняли с плавающего шезлонга в бессознательном состоянии. На борту он пришёл в себя, одна из спасённых пассажирок, мать утонувшего на её глазах ребёнка, начала обвинять его в отсутствии организованности и дисциплины на борту «Лузитании». Подавленный Тёрнер ничего ей не ответил[80]. Единственным относительно крупным судном, прибывшим на помощь, был греческий пароход «Катерина», капитан которого принял решение участвовать в операции по спасению выживших, несмотря на угрозу новой торпедной атаки[78]. Все суда со спасёнными на борту вечером прибыли в Квинстаун.

Квинстаун

Для выживших в крушении компания «Кунард лайн» зарезервировала комнаты в отелях «Куинз», «Роб Рой» и других. Из-за недостатка свободных мест в гостиницах Квинстауна (ныне Кова) пострадавших заселяли зачастую по пять человек в номер[81]. Капитана Тёрнера в Квинстауне приютил местный банкир[82]. Раненых приняли городские больницы. Незамедлительно начался процесс составления списков спасённых. «Кунард Лайн» обязалась оплачивать все счета пострадавших за одежду, которой многие почти полностью лишились[83]. В Квинстаун доставили и часть тел погибших. Местный морг не справлялся с нагрузкой, поэтому тела были сложены на улице (внутрь здания были помещены в основном обезображенные трупы). На следующий день весь город и прилежащие деревни были обклеены объявлениями о пропаже людей на «Лузитании», одно из них такого содержания:

"Лузитания — исчезнувший ребёнок. Пропала пятнадцатимесячная девочка с очень красивыми курчавыми волосами и румяным личиком. В белой шерстяной вязаной кофточке и таких же чулочках. Пытается говорить и ходить. Имя Бетти Брететрон. Любую информацию просьба направлять мисс Браун, отель «Куинз», Квинстаун[83].
Некоторые пассажиры самостоятельно отправлялись на поиски родных и близких, они опрашивали жителей приморских деревень, просматривали мелководные бухты в надежде найти хоть какие-то свидетельства о своих родственниках и друзьях. 8 мая из Квинстауна с пассажирами «Лузитании» отправились первые поезда к восточному побережью Ирландии, откуда шли паромы на Ливерпуль[84].

В последующие несколько дней к берегу в разных местах море приносило тела жертв крушения, группами и по одиночке[85]. В первые дни после катастрофы «Кунард Лайн» предлагала местным рыбакам денежное вознаграждение за вылов плававших тел. В общей сложности было найдено 289 тел, личности 65 не удалось установить[86]. 10 мая в Квинстауне состоялись похороны основной части погибших при крушении «Лузитании». Каждый гроб был накрыт флагом Британской империи[87]. Неопознанные жертвы были захоронены в одной братской могиле на церковном кладбище Квинстауна. Затем состоялось объединённое протестантско-католическое богослужение[88]. Небольшая часть тел, по инициативе родственников, была переправлена на родину — в города США и Европы.

Состав погибших и выживших

Жертвами крушения стали 1197 человек, включая 287 женщин и 94 ребёнка, из которых 35 — младенцы возрастом до года[89]. Катастрофа унесла жизни граждан 18 стран. С «Лузитании» спаслось менее 40 % находившихся на её борту. Всего на судне погибло 178 (из 290) пассажиров первого класса, 374 (из 601) пассажира второго класса, 239 (из 371) пассажиров третьего класса, 403 (из 698) члена экипажа. Доля спасшихся среди пассажиров всех трёх классов и членов экипажа примерно одинакова[22].

Гражданство погибших[1]
Гражданство Всего 1-й класс 2-й класс 3-й класс Экипаж
Британская империя[* 1] 984 97[* 2] 328[* 3] 166[* 4] 393
США США 128 71 42 15 -
Российская империя Российская империя 43 - - 43 -
Персия 9 - - 9 -
Швеция Швеция 5 2 - 3 -
Германская империя Германская империя 4[* 5] ? ? ? 1
Греция Греция 4 2 - 2 -
Бельгия Бельгия 3 1 2[* 6] - -
Франция Франция 3 2 - - 1
Дания Дания 2 1 - - 1
Мексика Мексика 2 1 - 1 -
Нидерланды Нидерланды 2 - - - 2
Норвегия Норвегия 2 - - - 2
Швейцария Швейцария 2 1 - - 1
Аргентина Аргентина 1 - 1 - -
Бразилия Бразилия 1 - - - 1
Испания Испания 1 - - - 1
Италия Италия 1 - 1 - -
Всего 1197 178 374 239 403

Международная реакция

В 15:30 7 мая Лондон официально подтвердил информацию об атаке на «Лузитанию». Представители посольства Германской империи в США медлили с заявлениями, ожидая депеши из Берлина. Советник посольства Трахенберг фон Хатцфельдт заявил только: «Они не хотели никого убивать». Атака на «Лузитанию» была резко осуждена главами Османской и Австро-Венгерской империй, являющихся союзниками Германии в Первой мировой войне[90]. Экс-президент США Теодор Рузвельт сравнил действия германского флота с «пиратством, превосходящим по масштабам любое убийство, когда-либо совершавшееся в старые пиратские времена»; он также призвал к действиям во имя поддержания национального достоинства. Действующее руководство США во главе с президентом Вудро Вильсоном воздержалось от поспешных заявлений[91].

В Великобритании

Новость о потоплении «Лузитании» стала активно использоваться Великобританией и другими странами Антанты в пропагандистских целях. Черчилль цинично писал: «Несмотря на весь ужас произошедшего, мы должны рассматривать гибель «Лузитании» как важнейшее и благоприятное для стран Антанты событие.... Бедные дети, которые погибли в океане, ударили по германскому режиму беспощаднее, чем, возможно, 100 тысяч жертв». Британское Адмиралтейство сразу выдвинуло свою версию второго взрыва, согласно которой Вальтер Швигер, не удовлетворившись результатами атаки, прошёл под лайнером и выпустил вторую торпеду по левому борту. Интервал между взрывами указывался в несколько минут. По всей Британии были расклеены листовки с описанием «варварской жестокости немцев»[71].

После окончания войны Великобританией и её союзниками потопление «Лузитании» было внесено в перечень военных преступлений. Командир U-20 Вальтер Швигер до этого времени не дожил, он погиб в 1917 году, когда подводная лодка U-88, находившаяся под его командованием, подорвалась на двух якорных минах у побережья Дании[92].

В Германии

8 мая официальный представитель правительства Германии в США Бернхард Дернбург, выступая в Кливленде, заявил, что причиной торпедирования «Лузитании» послужила контрабанда на её борту боеприпасов. Германское военное командование расценило лайнер как вспомогательный крейсер. Он отметил, что Германия в соответствии с Гаагскими конвенциями и декларациями о законах и обычаях войны имела право на уничтожение судна вне зависимости от присутствия на его борту гражданских лиц, так как акватория Кельтского моря с 18 февраля официально объявлена военной зоной. Это, по его словам, снимало с Германии ответственность за гибель мирных граждан, включая 128 американцев[93].

9 мая правительство Германской империи выпустило официальное сообщение о потоплении парохода: "Лайнер компании «Кунард Лайн» «Лузитания» 7 мая был торпедирован немецкой подводной лодкой, в результате чего затонул". В уведомлении говорилось, что на борту «Лузитании», которая «до недавнего времени являлась английским торговым пароходом», перевозилось большое количество материалов военного назначения[94]. 10 мая, когда в Квинстауне шли похороны основной части жертв катастрофы, папа римский Бенедикт XV отправил кайзеру Германии Вильгельму II телеграмму, в которой высказал свои сожаления по поводу его бесчеловечных методов[88].

Дадли Мэлоун, представитель налоговой службы морского порта Нью-Йорка, опроверг заявление германского правительства о якобы перевозившихся на борту «Лузитании» боеприпасах. Он заявил, что грузы перед отправлением были проверены, оружия в их числе не оказалось. Мэлоун добавил, что ни одно торговое судно не сможет взять на борт в гражданском порту оружие. Заместитель управляющего директора компании «Кунард Лайн» Херман Уинтер тоже отверг обвинения в контрабанде боеприпасов. Однако он подтвердил факт перевозки на «Лузитании» 4200 ящиков с патронами для стрелкового оружия, не подпадающих под классификацию боеприпасов. Транспортировка патронов через океан осуществлялась «Кунард Лайн» на протяжении нескольких лет. По его словам, власти США не допустили бы отправку на борту пассажирского лайнера грузов, отнесённых военным ведомством к боеприпасам[95]. По американским законам на пассажирских судах запрещалось перевозить любые взрывоопасные вещества, угрожающие здоровью, жизни пассажиров и безопасности судна[96].

В США

10 мая в Филадельфии по поводу атаки высказался президент США Вудро Вильсон. Он призвал не допускать эскалации конфликта, заявив, в частности: «Есть люди, слишком гордые, чтобы драться; есть нации, которые чувствуют себя слишком правыми, чтобы доказывать силой свою правоту»[97]. Во втором обращении 13 мая президент Вильсон категорически не согласился с немецкой стороной, настаивавшей на недопустимости морской блокады Германии со стороны Англии, и назвал атаку жестоким и беспощадным нападением на гражданских лиц. Государственный секретарь США Уильям Брайан, выдвинувший план разрешения международного конфликта через арбитраж, выступил с критикой чересчур провокационной речи президента в адрес правительства Германии, за что был отправлен Вильсоном в отставку.

13 мая администрация президента Соединённых Штатов вручила германскому послу Иоганну Бернсдорфу ноту, в которой резко осуждалось «ничем не спровоцированное жестокое нападение на гражданское безоружное судно, повлекшее за собой огромные человеческие жертвы», а также содержались требования отказаться от таких действий впредь и дать заверение, что в будущем атаки на невооружённые торговые суда без предупреждения производиться не будут[98]. В личном ответном письме Вильсону кайзер Вильгельм II принёс соболезнования американскому народу и семьям погибших на «Лузитании» американцев. При этом он ещё раз отметил, что «Лузитания» являлась вспомогательным крейсером британского флота, то есть комбатантом[71].

21 мая Белый дом уведомил Германию о том, что любая последующая атака на судно будет расценена Соединёнными Штатами, как «осознанно недружественный шаг».

Освещение в СМИ

Новость о торпедировании «Лузитании» в первый же день занимала первые полосы газет. В немецкой прессе давалась неоднозначная оценка произошедшему. Издание «Kölnische Volkszeitung» назвало потопление очередным подвигом немецкого флота, успехом, поднявшим моральный дух. Авторы статьи утверждали, что атаковав британский пароход с пассажирами в пределах военной зоны, Германия поступила более гуманно, по сравнению с англичанами, которые «жаждут голодной смерти всего немецкого народа»[99]. «Необычайным успехом» назвала торпедирование «Frankfurter Zeitung»[100]. В газете «Vorwärts» было высказано сожаление по поводу гибели лайнера. Еженедельник «Berliner Tageblatt» опубликовал статью капитана Персиуса, в которой он критиковал действия военно-морского флота Германии[101].

В американской и британкой прессе командир U-20 Швигер был назван военным преступником. Денверская «Rocky Mountain News</span>ruen» заявила: «Сегодня человечество против того, чтобы такие вещи могли быть возможны в двадцатом столетии». В газете «San Francisco Chronicle» предлагалось пересмотреть систему обороны США, обращая внимание на то, что «германские подводные лодки низводят дредноуты до стадии железного хлама». Еженедельник «The Nation</span>ruen» писал: «Торпеда, потопившая «Лузитанию», ещё и опустила Германию в глазах человечества»[102]. Во многих изданиях печатались карикатуры на политиков. Например, в газете «The Sun» кайзер Вильгельм был изображён надевающим медаль на шею бешеной собаки на фоне флага с надписью «Лузитания», исчезающего в водной пучине. «North American» представила Гогенцоллерна в виде монстра топящего женщину. Журнал «World» опубликовал карикатуру, изображающую ухмыляющегося кайзера среди погибших детей, задающих ему вопрос: «Но почему ты убил нас?»[100].

Реакция общественности

Офисы компании «Кунард Лайн» в Ливерпуле, Лондоне, Нью-Йорке сразу после получения известия о потоплении «Лузитании» стали осаждаться родственниками пассажиров и членов экипажа, репортёрами и журналистами. Люди заполоняли улицы в ожидании новостей о «Лузитании» и появления первых списков спасённых[103].

После катастрофы в ряде городов Великобритании и Канады начались антигерманские погромы. В канадском городе Виктория толпа разгромила немецкий клуб «Дойчес Ферайн», вандалы выбили стёкла, вынесли и разбили мебель. Затем неистовство толпы распространилось на пивоваренный завод, немецкую гостиницу и другие заведения, которыми владели немцы[104]. В Ливерпуле разгневанные горожане били стёкла в каждой немецкой или носящей немецкое название лавке. Полиция не могла справиться с натиском погромщиков. В Лондоне владельцы одного из магазинов, опасаясь погромов агрессивно настроенной толпы, написали на входе «Мы русские»[105].

В августе 1915 года немецким медальером из Мюнхена Карлом Гётцем была создана серия сатирических медалей, посвящённых крушению «Лузитании». На аверсе под девизом «Нет контрабанде!» (нем. Keine Bannware!) было помещено изображение тонущего лайнера с аэропланом и множеством артиллерийских орудий на баке, на реверсе — очередь людей в кассу «Кунард Лайн», к скелету, олицетворяющему смерть. Над кассой написано «Бизнес превыше всего» (нем. Geschäft Über Alles!). Серия памятных медалей носила исключительно пропагандистский характер. Таким образом руководство Германской империи попыталось повлиять на общественное мнение, распространить среди германской общественности представление о справедливости своих действий и отвести от себя обвинения в преступлении против человечности[106].

Министерство иностранных дел Великобритании, заполучив дубликаты медалей передало фотографии в редакцию «The New York Times». 16 мая 1916 года снимки были опубликованы, в пояснении сообщалось, что это якобы медали, которыми был награждён экипаж U-20 после торпедирования «Лузитании». Публикация вызвала сильный шок и негодование среди американской общественности[107]. Чтобы усилить антигерманские настроения в британском обществе, член отдела по иностранной пропаганде министерства иностранных Томас Ньютон поручил отчеканить копии германской медали и продавать их за шиллинг за штуку c пропагандистской листовкой, в которой указывалось, что данная медаль выпущена в Германии в напоминание о крушении «Лузитании», также в ней сообщалось, что выгравированная на медали дата 5 мая (на самом деле, ошибка Гётца) свидетельствует о запланированном преднамеренном торпедировании «Лузитании». Всего было продано 250 тыс. дубликатов, вырученные деньги пошли на содержание солдат и моряков, лишившихся на войне зрения[108]. В отличие от оригинальных медалей, которые изготовлялись из бронзы, британские дубликаты были сделаны из низкокачественного железа.

Заметив ошибку в дате, Карл Гётц выпустил исправленную серию медалей. Правительство Баварии было обеспокоено нарастанием германофобии в мире в связи с широким распространением работы Гётца. В апреле 1917 года медали были конфискованы. После войны Гётц выразил сожаление, что его работа стала причиной ксенофобии.

Судебное разбирательство

В Великобритании

На следующий день после катастрофы Джон Хоган, следователь ирландского города Кинсейл, расположенного ближе всех к месту трагедии, начал проводить расследование гибели двух мужчин и трёх женщин, тела которых были доставлены в город на небольшом судне.

10 мая капитан Тёрнер дал первые показания. Он заявил, что «Лузитания» была атакована одной торпедой, попавшей между третьей и четвёртой трубами. Тёрнер признал, что получал предупреждения о подводных лодках, выполняя при этом указания Адмиралтейства, но не был проинформирован о гибели 5 мая шхуны «Граф Латом»[109].

10 июня, за пять дней до начала главного расследования, были внесены поправки в закон «О защите королевства». Изменения касались обнародования информации о боеприпасах. Отныне запрещалось собирать и публиковать в любых целях данные о типах, назначении и перевозках военных материалов. До этого существовала ответственность только за сбор аналогичной информации в интересах врага. Из-за новых поправок в закон в ходе следствия не поднимался вопрос о грузе парохода. Лишь раз были упомянуты патроны в трюме. По заключению Джона Бигмана, 5000 ящиков с винтовочными патронами хранились в 90 м от места попадания торпеды, находившегося в районе третьей трубы[110].

Официальное расследование причин катастрофы началось 15 июня. Слушания, проходившие в Центральном Вестминстерском зале в Лондоне, возглавил судья Джон Бигман, расследовавший в 1912 году крушение «Титаника». В качестве судебных экспертов выступали адмирал Фредерик Самуэль Инглфилд, лейтенант Хирн и два капитана торгового флота Д. Дэвис и Дж. Спеддинг. Интересы компании «Кунард Лайн» на суде отстаивал адвокат Батлер Аспинолл, ранее представлявший Министерство торговли Великобритании на слушаниях по делу о гибели «Титаника». В расследовании принимал участие генеральный прокурор Англии и Уэльса Эдвард Карсон. На заседание для дачи показаний были вызваны 36 свидетелей. Слушания 15 и 18 июня проходили за закрытыми дверями, на них были рассмотрены материалы, касающиеся хода последнего рейса «Лузитании»[111].

Первые показания давали члены экипажа. Примечательно, что все 289 спасшихся членов команды были допрошены ещё до суда. Министерство торговли в Лондоне, располагая показаниями всех выживших моряков, обнародовало только 13 из них, при чём все они без исключения начинались одними и теми же словами:
В момент отплытия судно находилось в хорошем состоянии и было должным образом снаряжено, не было вооружено, не имело оружия ни для нападения, ни для обороны и никогда не перевозило такого снаряжения. Перед выходом из Нью-Йорка проводились шлюпочные учения[112].
На участников процесса оказывалось давление со стороны британского Адмиралтейства и судоходной компании. По воспоминаниям рулевого Хью Джонсона, который нёс вахту на мостике в момент атаки, в компании ему недвусмысленно намекнули, что всем будет лучше, если он скажет о двух торпедах. Однако на заседании суда вопрос о количестве торпед так и не прозвучал. Тем, кто настаивал на том, что лайнер был атакован всего одной торпедой, было отказано в даче показаний на суде. Капитан Тёрнер на дознании говорил об одной торпеде, однако на суде заявил, что по «Лузитании» были выпущены две торпеды. В 1933 году в интервью капитан Тёрнер вновь заявил об одной торпеде[113]. Большинство свидетелей говорили о двух торпедах, часть потерпевших свидетельствовали о трёх, выпущенных двумя подводными лодками. Клем Эдвардс, представлявший союз моряков, попытался провести альтернативное расследование и найти доказательства того, что причина крушения кроется не в количестве торпед, а в содержимом трюмов, но судья Джон Бигман воспрепятствовал этому[114].

В ходе закрытых слушаний Адмиралтейство старалось возложить вину за крушение на капитана Уильяма Тёрнера, указывая на его якобы халатность при исполнении служебных обязанностей. Командующий военно-морской базой Квинстауна Чарльз Коук на слушаниях заявил, что капитан «Лузитании» был проинформирован о деятельности вражеских подводных лодок у южного побережья Ирландии. Он добавил, что в 10 часов на «Лузитанию» поступило сообщение об активности субмарин близ мыса Клир, в сообщении содержалось также указание не подходить близко к берегу и держаться оси фарватера. Адмирал Королевского Британского военно-морского флота Джон Фишер назвал Тёрнера некомпетентным человеком и подлецом и выразил надежду на скорый арест капитана. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчиль заявил, что Уильяму Тёрнеру будет незамедлительно предъявлен иск[35]. Директор отдела торговли капитан Ричард Уэбб вовсе высказал предположение о сговоре капитана «Лузитании» с германским военным командованием. Он же начал готовить перечень радиограмм, отправленных на «Лузитанию», которые якобы были проигнорированы Тёрнером[115].

Уильям Тёрнер был обвинён в несоблюдении правил безопасного мореплавания и нарушении инструкций Адмиралтейства, выразившиеся в недостаточной скорости хода судна, его прямолинейном курсе и малом расстоянии до берега. На суде было выяснено, что скорость была снижена из-за погодных условий, но затем вновь увеличена до 18 узлов. Следует заметить, что «Лузитания» — первое судно, которое было атаковано подлодкой на скорости более 15 узлов. В момент атаки «Лузитания» находилась в 20 км от берега, что соответствовало всем инструкциям, которые запрещали подходить ближе, чем на 8 км к берегу. Кроме того, в телеграмме Адмиралтейства сообщалось о подводной лодке в 32 км от берега. Проконсультировавшись с двумя своими помощниками — Джеймсом Андерсоном и Джоном Пайпером (ни один из которых не выжил), капитан Тёрнер решил, что целесообразнее держаться ближе к берегу и приказал сменить курс. По этим причинам суд признал обвинения необоснованными[116].

Дополнительное слушание состоялось 1 июля по настоянию Джозефа Маришаля, который грозил подать в суд на «Кунард Лайн» за преждевременное завершение расследования катастрофы. Он дал показания относительно второго взрыва. Маришаль рассказал, что взрыв раздался ниже обеденного салона второго класса, расположенного в кормовой части лайнера и напоминал треск пулемётов. В проправительственной прессе его показания были дискредитированы[117].

Капитан Уильям Тёрнер, члены экипажа «Лузитании», руководство компании «Кунард Лайн» и Королевского Флота по результатам расследования были признаны невиновными в катастрофе. Вся ответственность за крушение была возложена на Правительство Германской империи. Бигман заявил, что Тёрнер «применил свою рассудительность наилучшим образом», а вина лежит исключительно на тех, кто совершил преступление[118].

Сразу после окончания расследования Джон Бигман подал в отставку. Последними его словами в кулуарах были: «Лузитания — чертовски грязное дело». Полный отчёт о катастрофе никогда не был предан огласке. Копия хранилась среди личных бумаг Бигмана, но после его смерти пропала[106].

В США

20 сентября 1917 года сенатор Роберт Ла-Фоллет в своей речи заявил, что «Лузитания» перевозила боеприпасы, и президент якобы знал об этом. Сенат США немедленно потребовал от него доказательств, и сенатор затребовал подлинный грузовой манифест. В этом ему было отказано, в результате чего сенат отклонил рассмотрение дела[112].

В США компании «Кунард Лайн» было предъявлено 68 исков. Все они были заслушаны в 1918 году. Следствие возглавлял судья Джульес Майер, отклонивший в 1912 году аналогичные иски на возмещение ущерба в отношении компании «Уайт Стар Лайн» после крушения «Титаника». Дело рассматривалось без присутствия присяжных. Обеими сторонами было заранее оговорено, что на заседаниях не будет подниматься вопрос о перевозке «Лузитанией» каких-либо грузов военного назначения и личного состава. 33 человека, которые не смогли приехать в США, давали показания в Великобритании. Среди них был и капитан Уильям Тёрнер. На американском следствии он стал активнее отстаивать правильность своих действий и свою абсолютную невиновность в произошедшем. Тёрнер заявил, что не имел оснований считать движение быстроходного лайнера зигзагообразным курсом безопасным. Это подтверждал случай, когда другой пароход, двигаясь зигзагообразно, был успешно атакован подводной лодкой. Его позиция была поддержана многими капитанами. Также Тёрнер говорил, что поддержание стабильного курса на протяжении 30 минут было необходимо, чтобы точно определить координаты лайнера. Однако специалисты по морской навигации парировали и заявляли, что местоположение судна с достаточно большой точностью можно определить по двум пеленгам за пять минут[119].

Многие выжившие свидетельствовали об открытых иллюминаторах в момент торпедной атаки. Эксперты вычислили, что только через один открытый иллюминатор, погрузившийся на глубину 1 м, внутрь проникало порядка 4 тонн воды в минуту. На заседаниях поднимались вопросы о количестве выпущенных торпед и месте их попадания. Перевозимым «Лузитанией» грузам также было уделено внимание, но судебные эксперты пришли к выводу, что самопроизвольный взрыв груза невозможен ни при каких обстоятельствах[120].

После окончания расследования суд постановил: «причиной крушения явилось противозаконное действие Правительства Германской империи», стремительное затопление «Лузитании» произошло в результате попадания в правый борт двух торпед. Действия капитана были признаны грамотными, а меры по спасению людей экипажем соответствующими всем требованиям. По решению судьи, все претензии следовало предъявлять германскому правительству. В 1925 году в качестве репарации Веймарской республикой были выплачены 2,5 млн долларов.

Отсутствие подлинного грузового манифеста не помешало американскому суду вынести постановление в пользу компании «Кунард Лайн» и Адмиралтейства. В действительности документы находились у президента Вудро Вильсона, который запаковал их в конверт и передал на хранение в архив казначейства с пометкой «может быть вскрыто только президентом Соединённых Штатов»[112].

Причина второго взрыва

Гибель «Лузитании» предопределил второй взрыв, более мощный, прогремевший сразу за первым. Причина взрыва официально не установлена и по сей день. Убедительных доказательств атаки «Лузитании» двумя торпедами предоставлено не было. Согласно бортовому журналу U-20, подводная лодка атаковала вражеское судно одной торпедой. Многими инженерами, в частности, экспертами из Имперского военного музея, специализирующимися на судостроении и боеприпасах времён Первой мировой войны, было рассчитано, что попадание даже двух торпед в судно типа «Лузитании» не могло вызвать столь сильные разрушения, приведшие к гибели судна за 18 минут[121]. 19 июля 1918 года немецкая подводная лодка выпустила четыре торпеды по пассажирскому пароходу «Юстиция[de]», имеющему схожие с «Лузитанией» размерения. Благодаря задраенным водонепроницаемым дверям судно осталось на плаву. На следующий день другая германская подводная лодка атаковала повреждённое судно двумя торпедами. «Юстиция» пошла ко дну только через три часа после повторной атаки. Этот прецедент дал основание считать, что второй взрыв на «Лузитании», вероятнее всего, был внутренним[92].

Существует версия взрыва боеприпасов на борту. Согласно грузовому манифесту «Лузитании», который был обнародован лишь спустя 50 лет после крушения, в грузовых отсеках лайнера действительно перевозилось большое количество боеприпасов для стрелкового оружия, но все они не были взрывоопасными. Патроны, шрапнельные стаканы и снарядные трубки не могли стать причиной второго взрыва. К тому же, трюмы занимали носовые отсеки лайнера, а торпеда повредила котельные № 1 и 2, расположенные в четвёртом и пятом отсеках, хотя точное место попадания неизвестно. Командир U-20 Вальтер Швигер наблюдал взрыв ближе к носу — под капитанским мостиком, то есть в районе переборки, отделявшей грузовой отсек от котельной № 1. Показания очевидцев на борту сильно разнятся[122].

Исследователями Колином Симпсоном и Томасом Бэйли была выдвинута версия о детонации полностью снаряжённых артиллерийских снарядов[123]. Симпсон предположил, что они могли тайно перевозиться в упаковках для сыромолочных изделий или же под видом меховых изделий[124]. Помимо этого, на борту лайнера могли находиться потенциально взрывоопасные грузы невоенного назначения, например, алюминиевая пудра — основной компонент для производства алюминиевых красок, или пироксилин — компонент приготовления бездымного пороха[125]. По мнению журналиста Колина Симпсона, британская сторона намеренно скрывает истинное место попадания торпеды, и на самом деле торпеда повредила грузовые отсеки, в которых сдетонировали взрывоопасные вещества[125].

В 1993 году обломки «Лузитании» исследовала экспедиция Роберта Балларда. Судно лежит на правом борту, пробоина скрыта в донном иле, поэтому увидеть повреждения можно только после подъёма остова. Баллард предположил, что после попадания торпеды взорвалась угольная пыль. Он утверждал, что после попадания торпеды в угольные бункеры взрывная волна разметала по котельным отсекам уголь. Образовалось облако с высокой концентрацией взрывоопасной угольной пыли. Воспламенение пылевоздушной смеси сгенерировало вторую ударную волну. Также возможен взрыв метана, который выделился из угля за время рейса и скопился в почти пустом к концу рейса угольном бункере[126]. Критики этой гипотезы заявляют, что взрыв пыли был невозможен из-за большого объёма воды, поступившего в отсеки через крупную пробоину в первые секунды. Угольные бункеры были залиты водой очень быстро[127].

Согласно третьей версии, после попадания торпеды произошёл взрыв паровых котлов. Однако конструкционные особенности «Лузитании» таковы, что котлы отделены от бортов лайнера продольными угольными бункерами, занимающими пространство между переборками и внешней обшивкой. Бункеры погасили значительную часть взрывной волны, таким образом котлы не получили критических повреждений. Вероятность взрыва котлов при контакте с холодной забортной водой крайне мала, поскольку такой сценарий в практике морских катастроф не встречался ни разу[128].

Политические последствия

В Великобритании и США развернулась пропагандистская кампания о варварстве немецких подводников. Командиры немецких подлодок были объявлены нелюдями, что дало следующий виток в нарастании жестокости и насилия в войне на море. Уже 19 августа 1915 года экипаж судна-ловушки «Баралонг» по командованием Годфри Герберта хладнокровно расстрелял экипаж другой немецкой субмарины — U-27: часть немцев, выбравшись из тонущей подводной лодки, пытались спастись на гражданском пароходе, но были убиты — включая тех, кто успел забраться в трюм[129].

Рейхсканцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег убедил кайзера Вильгельма II в дальнейшем отказаться от потопления субмаринами судов, идущих под нейтральными флагами. Однако суда британского флота, перевозящие, в том числе военные грузы, в районах активной деятельности немецких подводных лодок часто использовали нейтральные флаги[130]. В штабе возникли противоречия по этому поводу. Адмирал военно-морского флота Альфред фон Тирпиц выступал за снятие всех ограничений в использовании подводных лодок. Начальник генерального штаба Германии Эрих фон Фалькенхайн высказывался за ограничение подводной войны. Кайзер Вильгельм II занял позицию генштаба. 9 сентября 1915 года он заявил, что впредь атаки будут производиться однозначно на британские военные корабли, грузовые суда согласно морскому призовому праву будут не уничтожаться, а захватываться. Любые атаки на пассажирские суда отныне находятся под запретом. 18 сентября новый командующий Флотом открытого моря Хеннинг фон Хольцендорф издал секретный приказ, выполняя который, все германские субмарины покинули акватории Кельтского, Ирландского морей и пролива Ла-Манш и передислоцировались в Северное море. До 1917 года немецкие подводные лодки участвовали в боевых действиях только в Северном море, соблюдая данные Вильгельмом II международные обязательства в отношении торгового флота противников[131].

В январе 1917 правительство Германии возобновило неограниченную подводную войну вокруг Британских островов, где были потоплены 7 американских судов. В ответ на нарушение договорённостей 6 апреля 1917 года президент США Вудро Вильсон обратился в Конгресс с предложением объявить Германской империи войну. Формальным поводом послужила перехваченная Великобританией телеграмма Циммермана, в которой министр иностранных дел Германии Артур Циммерман сообщал послу в Мексике о том, что Германия намерена начать беспощадную подводную войну. В телеграмме содержалось указание связаться с президентом Мексики, чтобы побудить его начать боевые действия против США в случае, если Вашингтон вступит в войну против Центральных держав. В тот же день Конгресс объявил Германии войну и Соединённые штаты стали непосредственным участником Первой мировой войны[132].

Обломки

Обломки «Лузитании» покоятся в Кельтском море на глубине 93 м. Судно лежит на правом борту с креном 30°. Надстройки от удара о дно обрушились, обшивка левого борта со временем прогнулась во многих местах. Лайнер практически разломился на три части, первый разлом приходится на район мостика, второй — между четвёртой трубой и грот-мачтой[133]. К югу от корпуса находится обширное поле мелких обломков — шлюпбалок, кусков палубного настила, отделки помещений, леерных ограждений, мебели и личных вещей пассажиров. Остов судна стремительно разрушается подводными течениями. «Лузитания» сохранилась хуже, чем «Титаник»[134]. В 1982 году организацией «Oceaneering International» на поверхность были подняты три из четырёх гребных винтов «Лузитании»[135]. Участники экспедиции 2012 года запустили в главный грузовой трюм затонувшего лайнера подводный аппарат, с помощью которого обнаружили там разбросанные патроны .303 British и медные слитки[134].

Ирландский дайвер Дэс Куигли, который погружался к «Лузитании» в 1990-х, сообщил, что дно около обломков усеяно неразорвавшимися глубинными бомбами, выпущенными британским противолодочным бомбомётом Хеджхог. Второй раз эти заряды были обнаружены в 2009 году экспедицией телеканала Discovery, снимавшей эпизод «Открытие Лузитании» для программы «В поисках сокровищ». Член американского общества морских инженеров-судостроителей, занимающегося расследованием морских катастроф, Грегг Бемис и другие эксперты исследовали место крушения при помощи беспилотного батискафа. В кадр установленной на его борту видеокамеры попали лежавшие среди обломков глубинные бомбы, о которых говорил Куингли[136].

Полагая, что в начале 1950-х, сбрасывая на останки «Лузитании» глубинные заряды, руководство Великобритании пыталось таким образом уничтожить следы своей вины в катастрофе, профессор Дублинского Тринити-колледжа Уильям Кингстон заявил: «Нет никаких сомнений в том, что Королевский флот и британское правительство на протяжении многих лет предпринимали значительные шаги по препятствованию выяснению правды о «Лузитании»»[137].

Теория заговора

Официальная версия причин крушения «Лузитании» подвергается многочисленной критике, касающейся, в первую очередь, происхождения второго взрыва, также под сомнение нередко ставится тот факт, что торпедная атака «Лузитании» была неожиданностью для британского Адмиралтейства.

Теория мирового заговора предполагает, что потопление лайнера было заранее спланировано высокопоставленными британскими чиновниками. Великобритании было на руку вступление США в Первую мировую войну. Сторонники теории заговора считают, что потопление «Лузитании» немецкой подводной лодкой рассматривалось британским командованием, как повод к втягиванию США в войну. В 1927 году капитан-лейтенант Королевского флота Великобритании Джозеф Кэверти публично обвинил Уинстона Черчиля в умышленной провокации с целью уничтожения «Лузитании» и втягивания США в войну. В подтверждение своих слов он привёл факт перехвата и успешной дешифровки британскими спецслужбами донесения командира U-20 Вальтера Швигера о местоположении субмарины. Кэверти заявил, что Адмиралтейство не передало эту информацию экипажу идущей поблизости «Лузитании». Черчиль ответил, что британской разведке действительно был известен германский шифр, но использование полученных разведданных ограничивалось, чтобы не вызвать подозрение у немцев и не побудить их к замене криптографического кода. Ни о какой целенаправленной операции по уничтожению судна не могло идти и речи, «британские джентльмены на подобную низость не способны», — заключил он[106].

Относительно происхождения второго взрыва выдвинуты десятки разных гипотез. Сторонники одной из них утверждают, что на борту взорвались (или были умышленно подорваны) нелегально перевозившиеся боеприпасы, причём транспортировка грузов военного назначения на гражданском судне использовалась британскими и американскими политиками как инструмент провокации германского командования. Атака на «Лузитанию» требовалась им для удовлетворения своих политических амбиций. Согласно другой версии, непосредственным участником преступного сговора является капитан Уильям Тёрнер, который якобы вёл своё судно наиболее выгодным для торпедной атаки образом[138].

В массовой культуре

Потопление «Лузитании» вызвало сильный общественный резонанс и получило широкое распространение в массовой культуре. В 1918 году на экраны вышел немой 12-минутный документальный мультипликационный фильм американского аниматора Уинзора Маккея «Гибель „Лузитании“». В ленте были показаны сцены выхода из Нью-Йорка, произведения субмариной торпедной атаки, спуска спасательных шлюпок, часть которых перевернулась, в панике прыгающих за борт людей. Кадры сопровождались поясняющими интертитрами и фотографиями наиболее известных погибших пассажиров. В конце фильма изображалась женщина, тщетно пытавшаяся спасти младенца, а на последнем интертитре написано: «Человек, который совершил этот выстрел, был награждён медалью Кайзером. Однако они просят нас не ненавидеть этого варвара». Картина получила множество положительных откликов критиков того времени[139]. Ещё ряд документальных фильмов вышел в преддверии столетней годовщины катастрофы, среди них документальная драма «Лузитания: убийство в Атлантике» совместного британо-немецкого производства[50].

О гибели лайнера повествует множество документальных литературных произведений. Свои научно-исследовательские труды потоплению «Лузитании» посвятили Дэвид Батлер, Роберт Баллард, Колин Симпсон, Томас Бэйли, Даяна Прэстон, Мэри Хоулинг и многие другие. В 1915 году английский композитор Фрэнк Бридж, убеждённый пацифист, написал сонату «Плач». Произведение было посвящено погибшей на борту злополучного парохода 9-летней Катерине. В том же году Артур Ламб, британский поэт-песенник, сочинил песню «Как опускалась „Лузитания“», получившую большую популярность. В журнале «The Music Trade Review» о ней писали: «Одна из наиболее интересных песен, появившихся в ознаменование катастрофы „Лузитании“»[140]. Американский композитор Чарльз Айвз в 1918 году написал сюиту для симфонического оркестра № 2 «От Ганновер-Сквер в конце трагического дня, глас народа восстал вновь». В произведении Айвз отразил свои переживания в период ожидания новостей о гибели «Лузитании»[141].

Экспозиции, посвящённые гибели «Лузитании», находятся в Морском музее Атлантики в Галифаксе и Морском музее Ливерпуля, на территории которого хранится один из гребных винтов лайнера[142].

Напишите отзыв о статье "Потопление «Лузитании»"

Примечания

Комментарии
  1. Включая доминионы и колонии
  2. Один человек имел также гражданство Нидерландов
  3. Три человека имели также гражданство Нидерландов
  4. Шесть человек имели также гражданство США
  5. В том числе трое безбилетных пассажиров, личности которых не установлены
  6. Один человек, вероятно по ошибке, в списках числился как гражданин России
Источники
  1. 1 2 [www.rmslusitania.info/people/lusitania-victims/ Lusitania Victims] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 30 июля 2015.
  2. [www.rmslusitania.info/people/lusitania-survivors/ Lusitania Survivors] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 30 июля 2015.
  3. 1 2 3 4 5 Хоулинг, 1990, с. 26.
  4. Лиддел Гарт, 2014, с. 99.
  5. Лиддел Гарт, 2014, с. 57.
  6. 1 2 Лиддел Гарт, 2014, с. 95.
  7. Лиддел Гарт, 2014, с. 93.
  8. Хоулинг, 1990, с. 6.
  9. Bailey, 1975, с. 10.
  10. Beesly, 1982, с. 94.
  11. Кудишин, 2002, с. 35.
  12. Simpson, 1972, с. 159.
  13. Хоулинг, 1990, с. 36.
  14. Губачек, 2000, с. 30.
  15. Watson, 2006, с. 9.
  16. Хоулинг, 1990, с. 5.
  17. 1 2 3 Хоулинг, 1990, с. 18.
  18. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 14.
  19. 1 2 Кудишин, 2002, с. 41.
  20. Bailey, 1975, с. 96.
  21. Белкин, 1990, с. 89.
  22. 1 2 [www.rmslusitania.info/people/ People] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 30 июля 2015.
  23. Хоулинг, 1990, с. 22.
  24. 1 2 [www.rmslusitania.info/people/saloon/ Saloon (First Class) Passenger List] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 29 июля 2015.
  25. 1 2 [www.rmslusitania.info/people/second-cabin/ Second Cabin (Second Class) Passenger List] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 29 июля 2015.
  26. [www.rmslusitania.info/people/third-class/ Third Class Passenger List] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 29 июля 2015.
  27. Кудишин, 2002, с. 40.
  28. Белкин, 1990, с. 87.
  29. Хоулинг, 1990, с. 30.
  30. Хоулинг, 1990, с. 45.
  31. Хоулинг, 1990, с. 44.
  32. Herzog, 1993, с. 47.
  33. Bailey, 1975, с. 117.
  34. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 127.
  35. 1 2 Beesly, 1982, с. 101.
  36. Хоулинг, 1990, с. 41.
  37. Beesly, 1982, с. 103.
  38. [www.rmslusitania.info/related-ships/candidate/ SS Candidate] (англ.). The Lusitania resource. Проверено 13 августа 2015.
  39. Molony, 2004, с. 8.
  40. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 43.
  41. 1 2 3 Хоулинг, 1990, с. 49.
  42. Beesly, 1982, с. 104-5.
  43. Хоулинг, 1990, с. 46.
  44. 1 2 Кудишин, 2002, с. 42.
  45. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 47.
  46. Ramsay, 2001, с. 79.
  47. Preston, 2003, с. 216-17.
  48. Хоулинг, 1990, с. 52-3.
  49. Махов, 2012, с. 14.
  50. 1 2 3 Кристофер Спесер (режиссёр), Сара Уильямс (автор сценария). Лузитания: Убийство в Атлантике. Darlow Smithson Produsions. (2007).
  51. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 53.
  52. Махов, 2012, с. 10.
  53. 1 2 Кудишин, 2002, с. 43.
  54. Хоулинг, 1990, с. 55.
  55. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 64.
  56. Preston, 2003, с. 227.
  57. Хоулинг, 1990, с. 126.
  58. Хоулинг, 1990, с. 59.
  59. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 72.
  60. Хоулинг, 1990, с. 60.
  61. Хоулинг, 1990, с. 61.
  62. 1 2 3 Хоулинг, 1990, с. 91.
  63. Хоулинг, 1990, с. 62.
  64. Preston, 2003, с. 238.
  65. 1 2 Кудишин, 2002, с. 44.
  66. Хоулинг, 1990, с. 69.
  67. Linnihan, 2005, с. 32.
  68. Хоулинг, 1990, с. 73.
  69. Хоулинг, 1990, с. 81.
  70. Хоулинг, 1990, с. 83.
  71. 1 2 3 Кудишин, 2002, с. 45.
  72. 1 2 3 Хоулинг, 1990, с. 86.
  73. Хоулинг, 1990, с. 87.
  74. Хоулинг, 1990, с. 80.
  75. Хоулинг, 1990, с. 108.
  76. Хоулинг, 1990, с. 93-4.
  77. Хоулинг, 1990, с. 103.
  78. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 107.
  79. Хоулинг, 1990, с. 104.
  80. Хоулинг, 1990, с. 106.
  81. Хоулинг, 1990, с. 111.
  82. Хоулинг, 1990, с. 112.
  83. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 113.
  84. Хоулинг, 1990, с. 114.
  85. Хоулинг, 1990, с. 117.
  86. Molony, 2004, с. 123.
  87. Хоулинг, 1990, с. 115.
  88. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 116.
  89. Махов, 2012, с. 12.
  90. Schreiner, 1918, с. 314.
  91. Хоулинг, 1990, с. 97.
  92. 1 2 Махов, 2012, с. 16.
  93. [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?res=9E0CE4DE1F3EE733A0575AC0A9639C946496D6CF Sinking Justified, Says Dr. Dernburg; Lusitania a "War Vessel," Known to be Carrying Contraband, Hence Search Was Not Necessary.] (PDF), New York Times (9 May 1915), стр. 4.
  94. Halsey, 1919, с. 225.
  95. [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?_r=1&res=9C05E1D9123FE233A25753C1A9639C946496D6CF Lusitania was unarmed] (PDF) (10 May 1915).
  96. Simpson, 1972, с. 51.
  97. Howard, 2001, с. 73.
  98. Хоулинг, 1990, с. 119.
  99. Gilbert, 1994, с. 157-58.
  100. 1 2 Хоулинг, 1990, с. 118.
  101. Franklin, 1920, с. 242.
  102. [firstworldwarhiddenhistory.wordpress.com/2015/05/18/lusitania-8-the-anglo-american-collusion/ Lusitania 8: The Anglo-American Collusion] (англ.). First World War Hidden History. Проверено 13 августа 2015.
  103. Хоулинг, 1990, с. 101.
  104. Хоулинг, 1990, с. 99.
  105. Хоулинг, 1990, с. 102.
  106. 1 2 3 Анатолий Матвиенко, Татьяна Сухоцкая (авторы сценария). [www.youtube.com/watch?v=Joyz4D-eVKg Первая мировая. Гибель «Лузитании»]. ЗАО «Второй национальный канал (Беларусь)». (2014). Проверено 1 июля 2015.
  107. Quinn, 2001, с. 54-55.
  108. Besly E., 1997, с. 55.
  109. Preston, 2003, с. 330-31.
  110. [firstworldwarhiddenhistory.wordpress.com/2015/05/13/lusitania-7-falsehoods-and-jaundiced-history/ Lusitania 7: Falsehoods And Jaundiced History] (англ.). First World War Hidden History. Проверено 5 августа 2015.
  111. Ramsay, 2001, с. 126-8.
  112. 1 2 3 Хоулинг, 1990, с. 128.
  113. Preston, 2003, с. 457.
  114. Preston, 2003, с. 367.
  115. Simpson, 1972, с. 180.
  116. Ramsay, 2001, с. 146.
  117. Preston, 2003, с. 367-9.
  118. The Lusitania Story. — Leo Cooper. — ISBN 978-0-85052-902-9.
  119. Preston, 2003, с. 415.
  120. Preston, 2003, с. 416.
  121. [firstworldwarhiddenhistory.wordpress.com/2015/05/02/guest-blog-mitch-peeke-the-lusitania-story-a-struggle-for-the-truth/ he Lusitania Story – A Struggle For The Truth] (англ.). First World War Hidden History. Проверено 14 августа 2015.
  122. Bailey, 1975, с. 114.
  123. Bailey, 1975, с. 108.
  124. Simpson, 1972, с. 107-8.
  125. 1 2 Simpson, 1972, с. 52.
  126. Махов, 2012, с. 18.
  127. [www.gwpda.org/naval/lusika05.htm#note1 Lusitania Controversy, The second explosion]. Проверено 25 июля 2015.
  128. Bailey, 1975, с. 100.
  129. Махов, 2012, с. 17.
  130. Gardiner, 1985, с. 137.
  131. Gardiner, 1985, с. 37.
  132. Лиддел Гарт, 2014, с. 351.
  133. Кудишин, 2002, с. 48.
  134. 1 2 Раймонд Бриджерс, Эрик Нельсон (авторы сценария). [www.youtube.com/watch?v=eMy31JzpLcE Неразгаданные тайны Лузитании]. «National Geographic channel». (2015). Проверено 3 июля 2015.
  135. Bishop, Leigh (2003). «[www.advanceddivermagazine.com/articles/lusitania/lusitania.html Return to Lusitania]». Advanced Diver Magazine (13). Проверено 2011-05-01.
  136. Иэн Брайер (автор сценария), Алекс Джоув, Крис Сандрелл (продюсеры). [my.mail.ru/mail/natchuk46/video/7389/10487.html Открытие Лузитании]. Discovery. (2012). Проверено 30 декабря 2015.
  137. [www.bluebird-electric.net/submarines/sinking_of_the_lusitania_u_boat_20_torpedo_attack.htm Sinking of the Lusitania] (англ.). Bluebird Marine Systems Limited. Проверено 30 декабря 2015.
  138. Bailey, 1975, с. 209.
  139. Canemaker, 2005, с. 116.
  140. [mtr.arcade-museum.com/MTR-1915-60-22/MTR-1915-60-22-77.pdf As the Lusitania Went Down], The Music Trade Review (May 29, 1915).
  141. Kirkpatrick, John (1973). Charles E. Ives: Memos. London: Calder & Boyars. ISBN 978-0-7145-0953-2
  142. [www.liverpoolmuseums.org.uk/maritime/visit/floor-plan/lusitania/propeller.aspx Lusitania propeller] (англ.). Merseyside Maritime Museum. Проверено 7 августа 2014.

Литература

  • Bailey, Thomas A. and Paul B. Ryan. The Lusitania Disaster: An Episode in Modern Warfare and Diplomacy. — Нью-Йорк: Free Press, 1975. — 383 с.
  • Beesly, Patrick. Room 40: British Naval Intelligence, 1914–1918. — Лондон: Hamish Hamilton Ltd, 1982. — ISBN 0-241-10864-0.
  • Белкин, С. И. Голубая лента Атлантики. — Ленинград: Судостроение, 1990. — 240 с. — 21 000 экз. — ISBN 5-7355-0311-1.
  • Besly, Edward. Loose Change. — Кардифф: National Museum of Wales, 1997. — ISBN 978-0-7200-0444-1.
  • Canemaker, John. Winsor McCay: His Life and Art. — Abrams Books, 2005. — ISBN 978-0-8109-5941-5.
  • Schrader, Frederick Franklin. 1683–1920. — Concord Pub. Co, 1920.
  • Бэзил Генри Лиддел Гарт. История Первой мировой войны. — АСТ, Харвест, 2014. — 576 с. — 2500 экз. — ISBN 978-5-17-085566-7.
  • Gardiner, Robert; Randal Gray, Przemyslaw Budzbon. Conway's All the World's Fighting Ships, 1906–1921. — Conway, 1985. — ISBN 978-0-85177-245-5.
  • Gilbert, Martin. First World War. — 1994.
  • Губачек, Милош. Титаник. — Попурри, 2000. — 656 с. — ISBN 978-985-15-1679-3.
  • Herzog, Bodo. Deutsche U-Boote 1906-1966. — Karl Muller Verlag, 1993. — С. 394. — ISBN 3860700367.
  • Кудишин, Иван; Челядинов, Михаил. Лайнеры на войне. 1897-1914 гг. постройки. — Техника - молодежи, 2002. — 84 с. — (Флот). — 3500 экз.
  • Linnihan, Ellen. Stranded at Sea. — Saddleback Educational Publications, 2005. — ISBN 978-1-56254-830-8.
  • Махов, С. П. Тайны подводной войны. 1914-1945. — Вече, 2012. — 432 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-5743-2.
  • Molony, Senan. Lusitania, an Irish Tragedy. — Cork: Mercier, 2004. — 192 с. — ISBN 9781856354523.
  • Preston, D. Wilful Murder. The Sinking of the Lusitania. — Лондон: Black Swan, 2003. — ISBN 978-0552998864.
  • Ramsay, David. Lusitania Saga and Myth. — Лондон: Chatham Publishing, 2001. — ISBN 978-1-86176-170-5.
  • Simpson, Colin. Lusitania. — Harmondsworth: Penguin Books, 1972. — ISBN 0-14-00-3793-4.
  • Watson, Bruce. Atlantic convoys and Nazi raiders. — Greenwood, 2006. — ISBN 978-0-275-98827-2.
  • Halsey, Francis Whiting. The Literary Digest History of the World War. — Funk & Wagnalls, 1919.
  • Howard, Jones. Crucible of Power: A History of U.S. Foreign Relations Since 1897. — Rowman & Littlefield, 2001. — ISBN 978-0-8420-2918-6.
  • А. А. Хоулинг, М. Хоулинг. Последний рейс «Лузитании» = The last voyage of the «Lusitania». — Ленинград: Судостроение, 1990. — 128 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-7355-0160-7.
  • Quinn, Patrick J. The Conning of America. — Rodopi, 2001. — ISBN 978-90-420-1475-6.
  • Schreiner, George Abel. The Iron Ration: Three Years in Warring Central Europe. — Harper & Brothers, 1918.

Ссылки

  • [archive.is/20140110212759/mgsupgs.livejournal.com/630498.html Исторические фотографии]
  • [www.gwpda.org/naval/lusika00.htm Lusitania Controversy] (англ.). World War One - The Maritime War. Проверено 12 января 2014.


Отрывок, характеризующий Потопление «Лузитании»

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.