Потёмкин, Григорий Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Потёмкин.
Григорий Александрович
Потёмкин-Таври́ческий
Дата рождения

13 (24) сентября 1739(1739-09-24)

Место рождения

Чижово

Дата смерти

5 (16) октября 1791(1791-10-16) (52 года)

Место смерти

на пути из Ясс у села Рэдений Веки,
Молдавское княжество

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

Кавалерия

Годы службы

1761—1791

Звание

генерал-фельдмаршал

Командовал

Российские армии на Юге (1789—1791)
Екатеринославская армия (1787—1789)

Сражения/войны

Русско-турецкая война (1768—1774):

Русско-турецкая война (1787—1791):

Награды и премии
Светлейший князь[1] (c 1776 года) Григо́рий Алекса́ндрович Потёмкин-Таври́ческий (13 (24) сентября 1739, село Чижово, Смоленская губерния — 5 (16) октября 1791, на пути из Ясс у села Рэдений Веки, Молдавское княжество) — русский государственный деятель, создатель Черноморского военного флота и его первый главноначальствующий, генерал-фельдмаршал.

Руководил присоединением к России (Российской империи) и первоначальным устройством Таврии и Крыма, где обладал колоссальными земельными наделами. Основал ряд городов, включая современные областные центры: Екатеринослав (1776 год), Херсон (1778 год), Севастополь (1783 год), Николаев (1789 год). Возвысился как фаворит (по слухам даже морганатический супруг) Екатерины II[2]. Первый хозяин Таврического дворца в Петербурге. В 1784 году пожалован чином генерал-фельдмаршала. Фактический правитель Молдавского княжества в 1790-1791 годах.





Рождение и ранняя жизнь

Родился в семье смоленского дворянина из рода Потёмкиных, в имении Чижево. Рано потерял отца, Александра Васильевича Потёмкина (1673—1746), вышедшего в отставку майором, воспитан матерью в Москве, где посещал учебное заведение Иоганна-Филиппа Литке в Немецкой слободе.

Потёмкин с детства проявил любознательность и честолюбие. Образование получил в гимназии московского университета (вместе с Я. Булгаковым, И. Богдановичем, Д. Фонвизиным). Вступив в Московский университет в 1755 году, через год за успехи в науках удостоен золотой медали, а в июле 1757 года в числе лучших 12 студентов, присланных в С.-Петербург по приглашению И. И. Шувалова, представлен был императрице Елизавете Петровне. Тем не менее в начале 1760 года был исключён из Московского университета, одновременно с Николаем Ивановичем Новиковым, формально за «леность и нехождение в классы». Военная служба Потёмкина началась заочно. 30 мая (10 июня) 1755 года он был записан одновременно в Московский университет и в Конную гвардию рейтаром с дозволением не являться в полк до окончания наук. 15 (26) августа 1757 года произведён в капралы конной гвардии по докладу Шувалова, ввиду знаний в эллино-греческом языке и богословии, и до окончания наук оставлен в Московском университете. 31 декабря 1758 (11 января 1759) года произведён в гефрейт-капралы с оставлением в университете. 19 (30) июля 1759 года произведён в каптенармусы с оставлением в университете (в полк пришла присланная из университета присяга Потёмкина на чин каптенармуса).

В 1761 году Потёмкин был произведён в вахмистры Конной гвардии и наконец явился в полк на службу. В марте 1762 года, при императоре Петре III, взят в ординарцы к полковнику Конной гвардии, генерал-фельдмаршалу, его высочеству принцу Георгу Людвигу, герцогу Шлезвиг-Гольштейнскому.

При Екатерине II

При участии в дворцовом перевороте года Потёмкин обратил на себя внимание императрицы Екатерины II. Он был представлен от полка, вместе с прочими, к производству из вахмистров в корнеты, но императрица собственноручно подписать изволила, возле его фамилии: «быть подпоручиком». 30 ноября (11 декабря) 1762 года назначен ко Двору камер-юнкером с оставлением в полку, с жалованием камер-юнкера в прибавок к полковому, и получил в собственность 400 душ крестьян. Биографические факты последующих годов известны лишь в общих чертах. Относящиеся к этому времени анекдоты об отношениях Потёмкина к императрице и братьям Орловым, а также о желании его постричься в монахи недостоверны. 13 (24) августа 1763 года Потёмкин стал помощником обер-прокурора синода, при этом не покидая военной службы. 19 (30) апреля 1765 года произведён в поручики Конной гвардии. В 1765 году исполнял казначейскую должность и был назначен в полку для смотрения шитья вновь строившихся вседневных мундиров. 19 (30) июня 1766 года, за увольнением в отпуск ротмистра Мельгунова, командовал 9-й ротой. В 1767 году с двумя ротами своего полка был командирован в Москву во время комиссии об «Уложении». 22 сентября (3 октября) 1768 года пожалован в Его Императорского Величества действительные камергеры с оставлением в полку. 11 (22) ноября 1768 года отчислен от полка по воле императрицы как состоящий при Дворе (имел звание Его Императорского Величества действительного камергера и чин армии генерал-майора). В комиссии 1767 года он был опекуном депутатов от иноверцев, состоя в то же время и членом духовно-гражданской комиссии, но ничем себя здесь не заявил, и в 1769 году отправился добровольцем на турецкую войну. Он отличился под Хотином, успешно участвовал в битвах при Фокшанах, Ларге и Кагуле, разбил турок при Ольте, сжёг Цыбры, взяв в плен много турецких судов. 27 июля (7 августа) 1770 года генерал-майор Григорий Александрович Потёмкин был награждён орденом Св. Георгия 3 ст.

В 1770—1771 годах он был в Санкт-Петербурге, где испросил позволение писать к императрице, но большого успеха не добился. В 1774 году стал генерал-поручиком. Императрица в это время уже переписывалась с ним и в собственноручном письме настаивала на том, чтобы он напрасно не рисковал жизнью. Через месяц после получения этого письма Потёмкин уже был в Санкт-Петербурге, где вскоре сделан генерал-адъютантом, подполковником л.-гв. Преображенского полка и, по отзывам иностранных послов, стал «самым влиятельным лицом в России». По некоторым данным, в 1775 году Потёмкин и Екатерина даже заключили тайный морганатический брак.

Участие его в делах выразилось в это время в посылке подкреплений графу Румянцеву, в меньшем стеснении действий последнего, в мерах против Пугачева и в расформировании Запорожской сечи. Несколько позже Потёмкин был назначен «главным командиром», генерал-губернатором Новороссийского края. Именным Высочайшим указом, от 10 (21) июля 1775 года, генерал-аншеф, подполковник л.-гв. Преображенского полка, Григорий Александрович Потёмкин возведён, с нисходящим его потомством, в графское Российской империи достоинство и получил ряд отличий из-за границы, где влияние его очень скоро стало известно. Датский министр, например, просил его содействовать сохранению дружбы России с Данией. 26 ноября (7 декабря) 1775 года генерал-аншеф граф Григорий Александрович Потёмкин был награждён орденом Св. Георгия 2 ст.

Однако уже в декабре 1775 года императрице самим же фаворитом был представлен Завадовский, после чего отношения её к Потёмкину немного охладились. Потёмкин тяжело переживал разрыв и даже писал императрице что "жив не будет, кто его место займет"[3]. Однако, Екатерина успокоила его и заверила, что ,несмотря на завершение их романа, Потёмкин продолжит оставаться её ближайшим другом и советником:

Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твоё займет? Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце? Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь действовала. Но вычеркни сии строки и истреби о том и мысли, ибо все это пустошь. <…> Не печалься. Скорее, ты мною скучишь, нежели я. Как бы то ни было, я привещлива и постоянного сложения, и привычка и дружба более и более любовь во мне подкрепляют. <…> Опасаться тебе причины никакой нету. Равного тебе нету.

— [elcocheingles.com/Memories/Texts/Ekaterina/Ek_Pismo_Potemkin.htm Письма Екатерины II светлейшему князю Г. А. Потёмкину-Таврическому]

Мало влияния на положение Потёмкина оказало и возвышение Александра Ермолова в 1785 году.

За все это время имеется масса фактов, свидетельствующих о той силе, которая находилась в руках Потёмкина. Переписка его с императрицей не прекращается, наиболее важные государственные бумаги проходят через его руки, путешествия его обставлены «необычайными почестями», императрица часто делает ему ценные подарки. Как видно из докладов Потёмкина, его особенно занимал вопрос о южных границах России и, в связи с этим, судьба Турции. В особой записке, поданной императрице, он начертал целый план, как овладеть Крымом. Программа эта, начиная с 1776 года, была выполнена в действительности. Событиями в Оттоманской империи Потёмкин сильно интересовался и имел во многих местах Балканского п-ова своих агентов. Ещё в 1770-х годах им, по сообщению Герриса, был выработан «греческий проект», предполагавший уничтожить Турцию и возложить корону нового византийского царства на одного из внуков императрицы Екатерины II.

В военном деле Потёмкин провел некоторые рациональные реформы, особенно когда после присоединения Крыма стал 2 (13) февраля 1784 года фельдмаршалом. Он уничтожил пудру, косички и букли, ввёл легкие сапоги. Есть, однако, отзывы, что небрежность Потёмкина привела дела военного ведомства в хаотическое состояние. Чрезвычайно важным делом Потёмкина было сооружение флота на Чёрном море. Флот был построен очень спешно, частью из негодного материала, но в последовавшей войне с Турцией оказал значительные услуги.

Военная реформа Г.А. Потемкина

С 1775 г. он начал реформы в пехоте. Им была введена единая штатная структура частей. Егеря стали формироваться в отдельные батальоны (с 1777 г.) без артиллерии: увеличено число гренадер, сформированы мушкетерские четырехбатальонные полки. Причем в основу были положены румянцевские начала устройства пехоты: способность к независимым операциям, умение совершать усиленные переходы, быстрота, скрытность движения, действия на пересеченной местности, меткость одиночного огня.

Большой вклад внес Потемкин в гуманизацию взаимоотношений внутри армии. В его приказах, инструкциях и других документах неоднократно указывалось командирам и начальникам о необходимости большей человечности к подчиненным. 

Использовать командирами солдат на частных работах воспрещалось под страхом строгого наказания. Потемкин следил за правильностью снабжения солдат, требовал соблюдения санитарно-гигиенических правил.

В вопросах обучения и воспитания он обращал главное внимание не на внешний блеск, а на боевую готовность войск. 

Потемкин стремился навести в армии порядок и экономию. Так, в 1786 г. вышло его постановление, в котором были определены все расходы, необходимые для армии: на жалование личному составу, обмундирование, починку оружия, на обоз, на содержание лошадей и т.д. Этим же постановлением указывались, какие суммы выделялись на различные полки. 

Особое внимание Потемкин уделял казачеству. Так, им были созданы Екатеринославское и Черноморское казачьи войска, произошло более тесное слияние Войска Донского с армией. Он сформировал из казаков регулярные полки и подчинил их тем же законам дисциплины, какие были у армии, приучил их действовать по правилам регулярной армии. Общие требования армии стала учитывать и организация казачьих войск; увеличилось количество воинов, поставляемых казаками (с 4000 – 5000 тыс. человек до 10 000), наконец, казачьи войска получили ряд боевых отличий. 

Под руководством Г. А. Потемкина с 1779 г. велось интенсивное строительство флота на Черном море. 13 (24) августа 1785 г. были утверждены штаты Черноморского адмиралтейства и флота непосредственно подчинявшиеся Потемкину, получившему от императрицы кайзер-флаг. 

Психологический портрет и внешность

Психологический портрет Григория Потёмкина, который дал ему австрийский мемуарист и военный писатель Шарль-Жозеф де Линь, служивший под началом светлейшего князя:

“Трусливый за других, – пишет де Линь о князе, – он сам очень храбр: он останавливается под выстрелами и спокойно отдает приказания... Он очень озабочен в ожидании опасности, но веселится среди неё и скучает среди удовольствий. То глубокий философ, искусный министр, великий политик, то десятилетний ребенок. Он вовсе не мстителен, он извиняется в причиненном горе, старается исправить несправедливость. Одной рукой он подает условные знаки женщинам, которые ему нравятся, а другой – набожно крестится. С генералами он говорит о богословии, с архиереями – о войне. Он то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиной грубости он скрывает очень нежное сердце; он не знает часов, причудлив в пирах, в отдыхе и во вкусах: как ребенок, всего желает и, как взрослый, умеет от всего отказаться... Легко переносит жару, вечно толкуя о прохладительных ваннах, и любит морозы, вечно кутаясь в шубы...”

О внешнем облике Г. Потёмкина: "Современники единодушны относительно замечательной физической красоты и мощи “светлейшего”. При высоком росте он обладал пропорциональным сложением, могучими мускулами и высокой грудью. 

Орлиный нос, высокое чело, красиво выгнутые брови, голубые приятные глаза, прекрасный цвет лица, оттененный нежным румянцем, мягкие светло-русые вьющиеся волосы, ровные, ослепительной белизны зубы – вот обольстительный портрет князя в цветущие годы. Немудрено, что он по количеству своих романов... не уступал знаменитому герою романтических новелл – Дон Жуану-ди-Тенорио. Потемкин, окруженный ореолом могущества, богатства и блеска, был неотразим для женщин своего времени, конечно, не лелеявших тех светлых идеалов, которые встречаются у героинь тургеневских романов. Даже потеря зрения в одном глазу не портила его внешнего вида. Впрочем, порой, в особенности в годы зрелые, общее впечатление портила угрюмость князя, набегавшая на его чело, изборожденное морщинами. Тогда он, по словам очевидца, подперев подбородок рукой, нахмурив чело и уставив единственный смотревший глаз на собеседника, принимал зверское выражение. Но даже и в поздние годы, – Потемкин умер 52-х лет, – “сгорбленный, съеженный, невзрачный (слова де Линя), когда остается дома, – он выпрямляется, вскидывает надменно голову, он горд, прекрасен, величествен, увлекателен, когда является перед своей армией, точно Агамемнон в сонме греческих царей”... Во всяком случае, в самой наружности князя, в его величественной осанке – сразу виден был человек недюжинного калибра" (В. Огарков. Григорий Потёмкин. Его жизнь и общественная деятельность).

Новороссия

Колонизаторская деятельность Потёмкина подвергалась многим нареканиям. Несмотря на громадные затраты, она не достигла и отдалённого подобия того, что Потёмкин рисовал в своих письмах императрице. Тем не менее, беспристрастные свидетели вроде Кирилла Разумовского, в 1782 посетившего Южную Украину, не могли не удивляться достигнутому. Херсон, заложенный в 1778, являлся в это время уже значительным городом, Екатеринослав был описан как «лепоустроенный». На месте прежней пустыни, служившей путём для набегов крымцев, через каждые 20 — 30 вёрст находились деревни. Мысль об университете, консерватории и десятках фабрик в Екатеринославе так и осталась неосуществлённой. Не удалось Потёмкину и сразу создать нечто значительное из Николаева.

Из огромного числа деловых бумаг и писем потёмкинской канцелярии, которой ведал Василий Степанович Попов (его «правая рука»), видно, как многогранна была его деятельность по управлению южной Россией. Но, вместе с тем, во всем чувствуется лихорадочная поспешность, самообольщение, хвастовство и стремление к чрезмерно трудным целям. Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов и виноградников, поощрение шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей — всё это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших размерах, причем Потёмкин не щадил ни денег, ни труда, ни людей, ни себя. Многое было начато и брошено, другое с самого начала оставалось на бумаге, осуществилась лишь самая ничтожная часть смелых проектов[4].

В 1787 предпринято было знаменитое путешествие Екатерины II в Крым, которое обратилось в торжество Потёмкина. Созданная по приказу князя Амазонская рота доставила немалое удовольствие императрице, Херсон, со своей крепостью, удивил даже иностранцев, а вид Севастопольского рейда с эскадрой в 15 больших и 20 мелких судов был самым эффектным зрелищем всего путешествия. При прощании с императрицей в Харькове Потёмкин получил почётное прозвание Таврического. Многие считают, что во время этого путешествия Потёмкин, не добившийся особых успехов на административном поприще, решил представить себя в лучшем свете и инсценировал результаты деятельности — т. н. «потёмкинские деревни». Ленинградский учёный А. М. Панченко доказал, что это — миф. Но миф особого рода. Дело в том, что тогда было принято пышно декорировать все придворные мероприятия. Но украшения были настолько роскошными, что породили сомнение даже реальности существующего. И это могло быть не только прихотью Потёмкина — ведь Екатерину сопровождал австрийский император Иосиф II.

Война с Османской империей

Подробнее о войне см. Русско-турецкая война 1787—1791

В 1787 началась война с Турцией, вызванная отчасти деятельностью Потёмкина и путешествием Екатерины II в Крым. Устроителю Таврии пришлось взять на себя роль полководца. Недостаточная готовность войск сказалась с самого начала. В течение месяца Потёмкин организовывал имеющиеся резервы и готовил фураж для армии, он запросил подкрепление у графа Румянцева и обратился к Екатерине II с просьбой о рекрутском наборе. 24 сентября 1787 года было получено известие о том что только построенный Черноморский флот попал в шторм и был уничтожен, Потемкин был сражен этим известием и даже обратился к Екатерине с просьбой передать командование Румянцеву[5]: "Матушка Государыня, я стал несчастлив. При всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе – все малые и ненадежные суда, и лучше сказать, неупотребительные. Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не Турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к Графу Петру Александровичу, чтоб он вступил в начальство, но, не имея от Вас повеления, не чаю, чтоб он принял. И так, Бог весть, что будет. Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком."[5]

Однако на следующий день выяснилось что флот по большей части уцелел и вернулся в Севастополь на базу для починки.

Императрица, в письмах, старалась поддержать его бодрость.

С самого начала войны партия Воронцова-Завадовского, неприятелей Потёмкина, акцентировала внимание на необходимости скорейшего захвата турецкой крепости Очаков, которая была одной из самых защищенных крепостей того времени. Осада началась в июле 1788 и продлилась до штурма 6 декабря, когда за полтора часа крепость была взята. Часть современников и позде историков упрекали Потёмкина что, осада велась не энергично, много солдат погибло от болезней, стужи и нужды в необходимом. О причинах задержки штурма есть несколько предположений, первая - это слабая подготовка рекрут и отличное состояние крепости. вторая - Потёмкин ожидал ухудшения погодных условий, которые бы не позволили армиям Швеции и Пруссии открыть второй фронт, кроме того после того как на Лимане встал лед исчезла опасность подхода турецкого флота. Благодаря высокой готовности к штурму, он был проведен очень быстро и потери составили 2630 человек - невероятно мало учитывая размеры и состояние крепости.

После взятия Очакова Потёмкин вернулся в Санкт-Петербург, всячески чествуемый по пути. 16 (27) декабря 1788 года генерал-фельдмаршал князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический награждён орденом Св. Георгия 1 ст. В Санкт-Петербурге он получил щедрые награды и часто вёл с императрицей беседы о внешней политике. Он стоял в это время за уступчивость по отношению к Швеции и Пруссии. Вернувшись на театр войны, он позаботился о пополнении числа войск и медленно подвигался с главной массой войск к Днестру, не участвуя в операциях Репнина и Суворова. Осаждённые им Бендеры сдались ему без кровопролития. В 1790 году Потёмкин получил титул великого гетмана казацких Екатеринославских и черноморских войск. Он жил в Яссах, окружённый азиатской роскошью и толпой раболепных прислужников, но не переставал переписываться с Санкт-Петербургом и с многочисленными своими агентами за границей. О продовольствии и укомплектовании армии он заботился как нельзя лучше.

После новых успехов Суворова, в январе 1791 года, Потёмкин снова испросил позволение явиться в Санкт-Петербург и в последний раз прибыл в столицу, где считал своё присутствие необходимым ввиду быстрого возвышения юного фаворита Зубова. Екатерина писала весной принцу де Линю:

По виду фельдмаршала можно подумать, что победы и успехи украшают. Он вернулся из армии прекрасным, как день, весёлым как птица, блестящим как светило, остроумнее, чем когда-либо; не грызет ногтей и даёт пиры один блестящее другого.

В Таврический дворец на грандиозное празднество 28 апреля (9 мая) 1791 года явились три тысячи разряженных придворных. В аллегорической форме перед государыней была развёрнута библейская история Амана и Мардохея, призванная предостеречь её от оплошного увлечения молодым вертопрахом. Державин составил в стихах развёрнутое «Описание торжества, бывшего по случаю взятия города Измаила в доме генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического 1791 г. 28 апреля».

Несмотря на все старания, цели своей — удаления Зубова — фельдмаршалу не удалось достигнуть. Хотя императрица и уделяла ему всё ту же долю участия в государственных делах, но личные отношения её с Потёмкиным изменились к худшему. По её желанию Потёмкин должен был уехать из столицы, где он за четыре месяца истратил на пиршества 850 тысяч рублей, выплаченных потом из кабинета.

Молдавское княжество

В 1790 – 1791 годах Григорий Потемкин являлся фактическим главой Молдавского государства. Его действия в княжестве выходили далеко за пределы полномочий главы оккупационной администрации и выдавали долгосрочные интересы в Молдавии.

Главнокомандующий русскими армиями на юге провел ротацию членов Дивана (Молдавского правительства) и назначил в качестве его главы бывшего российского вице-консула в Яссах Ивана Селунского. При главной квартире в Молдавии им был создан двор, представлявший собой подобие императорского двора в Петербурге. Здесь «азиатская роскошь и европейская утонченность соединялись на праздниках, следовавших один за другим, непрерывной цепью… Лучшие современные артисты стекались тешить светлейшего князя, у которого в гостях толпились важные знаменитые вельможи соседних стран».

Потемкин привлекал ко двору местную знать, был особенно ласков к молдавским боярам. Те в свою очередь, почти открыто призывали  Григория Александровича взять судьбу княжества в свои руки. В письмах они благодарили его за освобождение от «тирании турок» и умоляли не терять из вида интересы своей страны, которая всегда «будет чтить его как освободителя».

Много молдаван служило при главном штабе и в действующей армии. Молдавские  волонтёры (около 10 тысяч) были переведены на положение казаков и подчинены непосредственно Потемкину. Вместо собиравшихся  османами налогов, в Молдове были введены поставки для обеспечения русских войск припасами и транспортом. Русская администрация требовала от местных властей строго соблюдения раскладки повинностей в соответствии с доходами жителей. В связи с тем, что в регионах Молдовы, оккупированных австрийскими войсками, установился более жесткий налоговый режим, наблюдался приток населения на подвластную Потемкину территорию.

В феврале 1790 года по повелению Григория Александровича вышло в свет первое печатное издание газетного типа в истории Молдовы. Газета называлась «Courier de Moldavia», выходила на французском языке, каждый ее номер был украшен гербом Молдавского княжества – изображением головы быка, увенчанной короной.

Потемкин покровительствовал молдавским деятелям культуры и искусства. Именно он сумел разглядеть большой талант художника в Евстафии Алтини, который позднее стал выдающимся иконописцем и портретистом. Попечением князя крестьянский самородок из Бессарабии был направлен на учебу в Венскую академию художеств. Местные искусствоведы говорят о том, что художественные впечатления жителей княжества под влиянием музыкально-театральных начинаний князя были столь значительны, что позволяют говорить об «эпохе Потемкина» в Молдавии.

Вероятно, самым масштабным начинанием светлейшего князя в дунайском княжестве стало учреждение в 1789 году Молдавского экзархата. Несмотря на то, что дунайские княжества были канонической территорией Константинопольской патриархии, экзархат создавался в составе Русской Православной церкви. Можно предположить, что Григорий Александрович вряд ли развязывал конфликт с Константинопольским патриархом, если бы рассматривал Молдавию как заурядную временно оккупированную область.

Смерть

Потёмкин имел крепкое здоровье и не был подвержен никаким хроническим заболеваниям. Однако, находясь в полевых условиях большую часть времени, Потёмкин нередко подхватывал болезни распространявшиеся в армии. Об этом упоминается в личной переписке с Екатериной II[6] . В 1791 году по возвращении в Яссы Потёмкин деятельно вёл мирные переговоры, но болезнь помешала ему окончить их. 5 (16) октября 1791 года, направляясь из Ясс в Николаев, Потёмкин умер от перемежающейся лихорадки неподалёку от молдавского села Рэдений Веки. «Вот и всё, — сказал он, — некуда ехать, я умираю! Выньте меня из коляски: я хочу умереть на поле!»

Горе Екатерины было очень велико: по свидетельству французского уполномоченного Жене, «при этом известии она лишилась чувств, кровь бросилась ей в голову, и ей принуждены были открыть жилу». «Кем заменить такого человека? — повторяла она своему секретарю Храповицкому. — Я и все мы теперь как улитки, которые боятся высунуть голову из скорлупы». Она писала Гримму: «Вчера меня ударило, как обухом по голове… Мой ученик, мой друг, можно сказать, идол, князь Потемкин Таврический скончался… О, Боже мой! Вот теперь я истинно сама себе помощница. Снова мне надо дрессировать себе людей!..»

Прощание

<center>Надгробие на могиле Потёмкина

</div> </div> Прах Потёмкина был забальзамирован и захоронен в соборе Св. Екатерины в Херсонской крепости. Одетый в парадный генерал-фельдмаршальский мундир, светлейший князь был уложен в двойной гроб: дубовый и свинцовый. В изголовье князя положили миниатюрный портрет Екатерины ІІ, весь усыпанный бриллиантами. Вскоре после кончины князя было оглашено указание Екатерины ІІ: «…Тело покойного князя перевесть в Херсон, и там погребеть со всеми подобающими степени и заслугам его почестями». Главным распорядителем похорон был назначен генерал Михаил Сергеевич Потемкин. 22 ноября 1791 года погребальный траурный кортеж прибыл в Херсон.

23 ноября 1791 года в Херсонской крепости, на Дворцовой площади, перед собором, на возвышении, покрытом парчою, был поставлен гроб светлейшего, обтянутый розовым бархатом со сверкающими золотыми позументами. Справа от гроба стояла чёрная мраморная доска, на которой были перечислены заслуги Потемкина, слева — герб князя. У гроба несли почетное дежурство генералы, полковники и штаб-офицеры. В карауле стояли солдаты Екатеринославского гренадерского полка, лейб-гвардии Преображенского полка и кирасирского полка Князя Потемкина. В момент выноса тела князя войска стали во фрунт по обе стороны шествия. Прогремел залп орудий в 11-кратном выстреле, сопровождаемый колокольным звоном всех храмов Херсона. В начале процессии шёл эскадрон гусар и кирасирский полк князя Потемкина. За ними под траурный бой барабанов на площадь вышли сто двадцать солдат с факелами в черных епанчах (плащах) и шляпах с чёрным флером (чёрной шелковой тканью, скрывающей лицо). Следом выступали двадцать четыре обер-офицера в белых епанчах, местные вельможи, генералитет, духовенство. Далее следовали офицеры, несшие регалии генерал-фельдмаршала: икону, подаренную императрицей, ордена, камергерский ключ, гетманскую булаву и саблю, венец (подарок Екатерины ІІ), фельдмаршальский жезл, кейзер-флаг и знамена. Гроб с телом князя офицеры несли до самого Екатерининского собора. Следом ехали дроги, покрытые чёрным бархатом, запряженные восемью лошадьми, и парадная карета Потемкина, покрытая чёрным сукном. Завершал шествие эскадрон конвойных гусар.[7] После панихиды прозвучали артиллерийские залпы и троекратный выстрел из ружей. Гроб с телом светлейшего был опущен в склеп: «…сего месяца 23 дня тело покойного светлейшего князя в Херсонской соборной церкви предано земле с подобающей церемонией, место для погребения выбрано пристойное…»[8]

Тело светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического покоилось под церковным полом по правую сторону амвона. В полу была сделана подъемная дверь через которую спускались в свод, где стоял на возвышении свинцовый гроб, а перед ним находилась икона с горящею пред нею лампадой. В 1798 г. по приказанию императора Павла[9] забальзамированное тело Г. А. Потёмкина было, по православному обычаю, предано земле: «все тело, без дальнейшей огласки, в самом же том погребу погребено было в особо вырытую яму, а погреб засыпан землею и изглажен так, как бы его никогда не бывало». Сход в склеп в более поздние годы был закрыт. Мраморное надгробие находится на прежнем месте, в правой части собора, перед амвоном; ежегодно, в день памяти Потёмкина, на его могиле служится панихида.

Оценки

Императрица была сильно поражена смертью Потёмкина. Отзывы о нём, после смерти, как и при жизни, были весьма различны. Одни называли его злым гением императрицы Екатерины, «князем тьмы» (немецкий роман-памфлет 1794 «Pansalvin, Fürst der Finsternis und seine Geliebte»), другие — в том числе сама императрица Екатерина — великим и гениальным человеком. Во всяком случае, это был самый недюжинный из екатерининских современников, несомненно способный администратор, деятельный и энергичный человек, избалованный, однако, побочными обстоятельствами, доставившими ему высокое положение, и поэтому лишённый равновесия и способности соразмерять свои желания с действительностью. Начинания его на юге России составляют несомненную его заслугу перед потомством. Созданные им города и теперь принадлежат к наиболее важным населённым пунктам северного побережья Черного моря.

Потёмкин проявлял редкую для того времени прогрессивность взглядов на национальные вопросы. «Почти уникум среди русских военных и государственных деятелей, Потёмкин был больше, чем просто толерантным к евреям: он изучал их культуру, наслаждался обществом их раввинов и стал их покровителем». К такому выводу пришёл современный кембриджский историк Себаг-Монтефиоре[10], а также ряд других историков (Дм. Фельдман, Ф. Кандель, С. Дудаков).

Личная жизнь

См. также: Свадьба Екатерины II и Потёмкина

Как считается частью историков, тайное венчание Екатерины и Потёмкина состоялось в 1774 году (по некоторым сведениям, 8 июня) или в Храме Св. Сампсония на Выборгской стороне в Санкт-Петербурге или в не сохранившейся московской церкви Вознесения у Никитских Ворот. Также существует предположение, что у Екатерины и Потёмкина была дочь Елизавета Григорьевна, которая получила фамилию Тёмкина — с отброшенным первым слогом, как это было принято.

После охлаждения чувств между ним и Екатериной Потёмкин, как отмечали шокированные современники и иностранные дипломаты, устроил свою личную жизнь следующим образом: пригласив жить в свой дворец своих племянниц, дочерей своей сестры Елены Энгельгардт, он по мере их взросления «просвещал» их, а потом через некоторое время выдавал замуж.

«Способ, каким князь Потёмкин покровительствует своим племянницам, — писал на родину французский посланник Корберон, — даст вам понятие о состоянии нравов в России»[11]. (Подробнее см. Энгельгардт, Екатерина Васильевна). Из 6 его племянниц такую инициацию прошли 3:

  1. Браницкая, Александра Васильевна
  2. Варвара, замужем за Сергеем Федоровичем Голицыным
  3. Энгельгардт, Екатерина Васильевна
  4. а также Самойлова, Екатерина Сергеевна, жена его племянника Александра Самойлова

В официальном браке Потёмкин не состоял, длительных отношений не имел. В личной переписке Екатерины и Потемкина нет упоминаний о его привязанностях, хотя новым фаворитам Екатерины он всегда слал приветы и поклоны.[12]

Наследники

Императрица пожаловала Потёмкина колоссальными земельными владениями в Таврии, которые сделали его богатейшим человеком России. Его владения не уступали по своим размерам знаменитой «Вишневеччине» XVII века. Поскольку законных детей у Потёмкина не было, после смерти они были распределены между многочисленными детьми его сестёр Самойловой, Высоцкой и Энгельгардт[13]:

Чины, должности, звания, титулы

Генерал-фельдмаршал (с 1784); сенатор (с 1776); президент Государственной Военной коллегии (с 1784, вице-президент в 1774—1784); главнокомандующий российскими армиями на юге (с 1789), главнокомандующий Екатеринославской армией (1787—1789); главнокомандующий всей регулярной и нерегулярной лёгкой конницей (с 1774) и Донским войском (с 1780); главнокомандующий Черноморским флотом и главноначальствующий в Черноморском адмиралтейском правлении (с 1785); Екатеринославский (с 1783), Таврический (с 1784) и Харьковский (с 1787) генерал-губернатор; великий гетман Екатеринославского и Черноморского казачьих войск (с 1790); генерал-адъютант Её Императорского Величества (с 1774); действительный камергер (с 1768); генерал-инспектор войск (с 1780); подполковник лейб-гвардии Преображенского полка (с 1774); шеф: Кавалергардского корпуса (с 1784), Кирасирского своего имени (с 1776), Санкт-Петербургского драгунского (с 1790) и Екатеринославского гренадерского (с 1790) полков; верховный начальник Мастерской оружейной палаты (с 1778).

В начале 1780-х годов полное титулование Потёмкина звучало следующим образом: «Ея Императорского Величества Самодержицы Всероссийской, Великомилостивой Государыни моей генерал-аншеф, Главнокомандующий сухопутными Ея Императорского величества Войсками в Крыму и Южных Российской империи губерниях расположенных, флотами, плавающими в Чёрном, Азовском и Каспийском морях, всею легкой конницей, Донским войском и всеми иррегулярными, Государственной Военной Коллегии Вице-Президент, Екатеринославский, Астраханский, Саратовский генерал-губернатор, Ея Величества генерал-адъютант, Действующий Камергер, Кавалергардского Корпуса поручик, Лейб-Гвардии Преображенского полка подполковник, Новотроицкого Кирасирского полка Шеф, над войсками генерал-инспектор, и орденов Российских Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Военного Св. Великомученика Георгия и Св. равноапостольного князя Владимира — больших крестов, Королевско-Прусского — Чёрного Орла, Датского — Слона, Шведского — Серафима, Польского — Белого Орла и Св. Станислава и Великокняжеского Голстинского — Св. Анны — кавалер»[14].

По желанию российской императрицы грамотой римского императора Иосифа II, от 16 (27) февраля 1776 года, генерал-аншеф, наместник Астраханской, Азовской и Новороссийской губерний, л.-гв. Преображенского полка подполковник, действительный камергер, граф Григорий Александрович Потёмкин возведён, с нисходящим его потомством, в княжеское Римской империи достоинство, с титулом светлости. Высочайшим указом, от 20 апреля (1 мая) 1776 года, дозволено ему принять означенный титул и пользоваться им в России.

После посещения в 1787 году императрицей Екатериной Херсона и Тавриды, за присоединение в 1783 году Тавриды к Российской империи именным Высочайшим указом, от 8 (19) июля 1787 года, светлейшему князю Потёмкину пожалован титул Таврического и повелено именоваться впредь светлейшим князем Потёмкиным-Таврическим.

Награды

российские:

иностранные:

Память

Основная статья: Памятники Потёмкину

Памятники установлены:

Образ в культуре

В литературе

Автор Название книги Описание
Николай Гейнце Князь Тавриды Главный герой
Валентин Пикуль Фаворит Главный герой
Григорий Данилевский Потёмкин на Дунае Главный герой
Грегор Самаров[15] Адъютант императрицы Главный герой
Николай Гоголь Ночь перед Рождеством Герой второго плана
Евгений Фёдоров Каменный пояс (том 3) Герой второго плана
Ольга Форш Радищев Второстепенный персонаж
Михаил Казовский Арестанты любви Один из героев
Алла Бегунова Тайный агент Её Величества Герой второго плана
Ольга Елисеева Век Золотой Екатерины (том 3 и 4) Главный герой
Василий Нарежный Российский Жилблаз Второстепенный персонаж

В кино

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Напишите отзыв о статье "Потёмкин, Григорий Александрович"

Примечания

  1. ↑ Священной Римской империи
  2. ↑ [militera.lib.ru/research/eliseeva_oi/pre.html Елисеева О. И. Геополитические проекты Г.Потемкина]
  3. ↑ [www.youtube.com/watch?v=OkMy0f4SSGw «Романовы» — Первый канал, Star Media, Бабич-дизайн (2013)]
  4. ↑ Многие замыслы Потёмкина, впрочем, получили дальнейшее развитие. К примеру, Севастополь на долгие века остался главной базой Черноморского флота, имея идеальные условия для стоянки военных судов, а в Николаеве до 1990-х годов находились основные верфи, где ковалась и строилась мощь Русского, а впоследствии и Советского Черноморского флота. См. также Греческий проект.
  5. ↑ 1 2 [modernlib.ru/books/vtoraya_ekaterina/ekaterina_vtoraya_i_g_a_potemkin_lichnaya_perepiska_17691791/read_18/ Вторая Екатерина. Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769-1791) (стр. 18) - ModernLib.Ru]. modernlib.ru. Проверено 11 апреля 2016.
  6. ↑ [modernlib.ru/books/vtoraya_ekaterina/ekaterina_vtoraya_i_g_a_potemkin_lichnaya_perepiska_17691791/read_28/ Вторая Екатерина. Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769-1791) (стр. 28) - ModernLib.Ru]. modernlib.ru. Проверено 11 апреля 2016.
  7. ↑ [russian-church.ru/viewpage.php?cat=kherson&page=7 Свято-Екатерининский собор. / Херсон город, Перекопская улица. / Русские Церкви]. Проверено 10 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FsXXYnvg Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].
  8. ↑ Там же.
  9. ↑ Таврический дворец был разграблен ещё ранее, собственным управителем Потёмкина, полковником Гарновским, которому тот всецело доверял.
  10. ↑ Sebag Montefiore. Prince of Princes: The Life of Potemkin. Weidenfeld & Nicolson, 2000. ISBN 9780297819028.
  11. ↑ [web.archive.org/web/20080613002826/www.ekaterina2.com/lib/sebag/sebag_04.php С. С. Монтефьоре. «Потёмкин»]
  12. ↑ [modernlib.ru/books/vtoraya_ekaterina/ekaterina_vtoraya_i_g_a_potemkin_lichnaya_perepiska_17691791/read Вторая Екатерина. Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769-1791) (Весь текст) - ModernLib.Ru]. modernlib.ru. Проверено 11 апреля 2016.
  13. ↑ Подробнее о наследниках Потёмкина см.: А. М. Данилова. Ожерелье светлейшего. Племянницы Потёмкина. Биографические хроники. — М.: Изд-во Эксмо, 2006.
  14. ↑ А.А. Щёлоков. Увлекательная нумизматика. — Эксмо, 2006. — С. 62-63. — 384 с. — ISBN 5-699-18445-7.
  15. ↑ немецкий писатель Оскар Мединг

Библиография

  • [memoirs.ru/texts/Pot_D_RS75_13_5.htm Потемкин Г. А. Доклад кн. Потемкина о поступках сержанта Золотухина. 1788 т. / Сообщ. Н. К. Шильдер // Русская старина, 1875. — Т. 13. — № 5. — С. 148—149.]
  • [memoirs.ru/texts/Potemkin1873.htm Потемкин Г. А. Об одежде и вооружении сил. 1783 / Сообщ. М. А. Бестужев // Русская старина, 1873. — Т. 8. — № 11. — С. 724—727.]
  • [www.memoirs.ru/rarhtml/Pot_O_RA69_5.htm Потемкин Г. А. Ордер коллежскому асессору Брзожовскому от 28-го января 1787 года за № 149 // Публ. Александрова // Русский архив, 1869. — Вып. 5. — Стб. 920—922.]

Литература

  • Брикнер А.Г. [adjudant.ru/potemkin/brikner00.htm Потёмкин]. — Санкт-Петербург: Издание К.Л. Риккера, 1891.
  • [memoirs.ru/files/AL_IV92_4.rar А. Л. Екатерининский временщик // Исторический вестник, 1892. — Т. 48. — № 4. — С. 160—184.]
  • Бантыш-Каменский, Д. Н. 28-й генерал-фельдмаршал князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/31.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
  • [mikv1.narod.ru/text/Gelbig.htm Гельбиг Г. фон. Русские избранники / Пер. В. А. Бильбасова. — М.: Военная книга, 1999. — 310 с.]
  • [www.memoirs.ru/rarhtml/1308IzBumPotemk.htm Из бумаг князя Потемкина-Таврического / Сообщ. А. И. Ставровский // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866. — Стб. 745—766.]
  • [memoirs.ru/texts/Parel_RA75K2V6.htm Изображение и характеристика лиц, занимающих первые и главные места при Петербургском дворе. (1783) / Публ. Н. Григоровича // Русский архив, 1875. — Кн. 2. — Вып. 6. — С. 113—125.]
  • [memoirs.ru/texts/Iona_1852.htm Иона, митр. (Гедеванишвили). Посещение Новороссийского края Ионою митрополитом рунеским (в Грузии). Отрывок из полного его Путешествия по Востоку и России, с 1790 по 1799 г., изданного на грузинском языыке, с нужными примечаниями, по приказанию его светлости наместника кавказского, князя Михаила Семеновича Воронцова, Платоном Иосселианом / Пер Н. Берзенова. — Тифлис, тип. Канцелярии наместника кавказского, 1852. — 26 с.]
  • [memoirs.ru/texts/Kiriak1867.htm Кирьяк Т. П. Потемкинский праздник 1791 года. В письме к И. М. Долгорукову 6-8 мая 1791 г. // Русский архив, 1867. — Изд. 2-е. — М., 1698. — Стб. 673—694.]
  • Ловягин А. М. Потемкин, Григорий Александрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
  • [www.memoirs.ru/rarhtml/1368KnPotemkin.htm Кн. Григорий Александрович Потемкин-Таврический. 1739—1791 // Русская старина, 1875. — Т. 12. — № 3. — С. 481—522; № 4. — С. 681—700; Т. 13. — № 5. — С. 20—40; № 6. — С. 159—176], [www.memoirs.ru/rarhtml/1427KnPot.htm Т. 14. — № 10. — С. 217—267.]
  • [www.memoirs.ru/texts/OPRIV_Mos52.htm О приватной жизни князя Потемкина, о некоторых чертах его характера и анекдотах. (Из соврем. рукописи) // Москвитянин, 1852. — Т. 1. — .№ 2. — Янв. — Кн. 2. — Отд. 4. — С. 4-22. — № 3. — Февр. — Кн. 1. — Отд. 4. — С. 23-30.]
  • Смирнов А. Ю. [www.zpu-journal.ru/zpu/2005_4/Smirnov/42.pdf Господин Потёмкин: кто Вы? (Елисеева О. И. Потёмкин. М., 2005)] // Знание. Понимание. Умение. — 2005. — № 4. — С. 188-189.
  • [www.memoirs.ru/rarhtml/1198SobBumPotemk.htm Собственноручные бумаги кн. Потемкина-Таврического / Сообщ. А. И. Ставровским // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866. — Стб. 721—744.]
  • Love and Conquest: Personal Correspondence of Catherine the Great and Prince Grigory Potemkin. Ed. and trans. Douglas Smith. DeKalb, Northern Illinois University Press, 2004.
  • Суржик Д. В. [100.histrf.ru/commanders/potemkin-grigoriy-aleksandrovich/ Потемкин Григорий Александрович]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HT0vyYMF Архивировано из первоисточника 18 июня 2013].
  • Биография Потёмкина обильна анекдотическими рассказами сомнительной достоверности; большая часть их принадлежит памфлетисту Гельбигу, поместившему биографию Потёмкина в журнале «Minerva» (1797—1800). Сбором анекдотов о Потёмкине занимался позднее П. Ф. Карабанов.
  • «Жизнь и деяния генерала-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического» напечатал племянник его, А. Н. Самойлов («Русск. Арх.», 1867)
</tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></table></td></tr></table>
 

Г. Г. Орлов (1759—1772) · А. С. Васильчиков (1772—1774) · Г. А. Потёмкин (1774—1776) · П. В. Завадовский (1776—1777) · С. Г. Зорич (1777—1778) · И. Н. Корсаков (1778—1779) · А. Д. Ланской (1780—1784) · А. П. Ермолов (1783—1786) · А. М. Дмитриев-Мамонов (1786—1789) · П. А. Зубов (1789—1796)

Отрывок, характеризующий Потёмкин, Григорий Александрович


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Потёмкин,_Григорий_Александрович&oldid=81391097»