Суббота Акафиста
Суббо́та Ака́фиста; также Похвала́ Пресвято́й Богоро́дицы — название праздника и чинопоследования Православной Церкви, совершаемого в субботу пятой седмицы Великого поста.
Празднование установлено в IX веке за неоднократное избавление Константинополя от нашествия врагов (авары в 626, персы — в 677, арабы — в 717 годах), совершённое, по мнению церкви, благодаря заступничеству Богородицы.
Со спасением Константинополя в 626 году от нашествия персов и варваров, в том числе и от скифов (под которыми могли подразумеваться и славяне) связано и происхождение кондака «Взбранной воеводе», который изначально являлся частью самого первого акафиста, написанного в честь Богородицы.[1] Этот акафист был впервые прочтён ночью во Влахернском храме после чудесного избавления города от неприятельского флота, осаждавшего город в 860 году, который, по преданию, был уничтожен бурей, поднявшейся после того как в море опустили Ризу Пресвятой Богородицы.[2]
Изначально празднование совершалось только в Константинополе в Влахернском храме, где хранились чудотворная Влахернская икона Божией Матери, написанная, по преданию, евангелистом Лукой, и предметы, связанные с её земной жизнью — риза и пояс. Позднее праздник был внесен в Студийский устав, а потом и в церковные богослужебные книги, став общим для Восточной церкви.[3] Канон к этому празднику был написан в IX веке Иосифом Студитом.
Иконография
Главной темой иконы Похвалы Богородицы является прославление Девы Марии, ставшей, согласно ветхозаветным пророчествам, матерью воплотившегося Бога. В основу иконографии положены слова песни канона пророкам, составленного в VIII веке константинопольским патриархом Германом: «Свыше пророцы тя предвозвестиша, Отроковице: стамну, жезл, скрижаль, кивот, свещник, трапезу, гору несекомую, златую кадильницу и скинию, дверь непроходимую, палату, и лествицу, и престол Царев». На основе этой песни на иконах изображают следующих ветхозаветных пророков, держащих в руках определённые предметы: Иакова с лестницей, Моисея с Неопалимой Купиной, Валаама со звездой, Гедеона с руном, Иезекииля с вратами, Иеремию со скрижалью, Исаию с клещами и углём, Иессея и Аарона с процветшими жезлами, Давида и Соломона с макетами Иерусалимского Храма, Даниила и Аввакума с горами.[4]
Древнейшей иконой Похвалы Богоматери в России является икона «Похвала Богоматери с Акафистом» из московского Успенского собора, созданная греческим мастером во второй половине XIV века.[5]
Напишите отзыв о статье "Суббота Акафиста"
Примечания
- ↑ [orthodox.etel.ru/1999/05/5vzbrn.htm Взбранной воеводе победительная // Православная газета (Екатеринбург). 1999 г. № 5.]
- ↑ [www.rusk.ru/st.php?idar=21374 Суббота Акафиста. Похвала Пресвятой Богородице]
- ↑ [www.utoli-hram.ru/holidays/?id=156 Суббота Акафиста]
- ↑ [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Glad/06.php Гладышева Е., Нерсесян Л. Словарь-указатель имен и понятий по древнерусскому искусству]
- ↑ [www.icon-art.info/masterpiece.php?lng=&mst_id=1774&top_id= Похвала Богоматери]
Ссылки
- [www.omolenko.com/bogosluzhenia/prolog.htm?p=13#toc10 Цветная Триодь. Никифор Каллист Ксанфопул. Синаксарь в субботу пятой седмицы Великого Поста, Похвала Пресвятой Богородицы (Суббота акафиста)]
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Акафистная Суббота - [www.pravmir.ru/article_965.html Суббота Акафиста. Похвала Пресвятой Богородицы] на сайте «Православие и мир».
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Суббота Акафиста
– Дайте наперсток оттуда, барышня.– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
