Поход Ермолова в Акуша

Поход Ермолова в Акуша
Дата	2 - 29 декабря 1819 года
Место	Акуша, Дагестан
Причина	экспансия Российской Империи
Итог	Покорение Акуши
Противники
Российская империя Акушинский союз
Командующие
Ермолов Алексей Петрович акушинский кадий
Силы сторон
11 батальонов пехоты, 600 казаков, 400 всадников дагестанской милиции, и артиллерия. примерно 20 000 ополченцев
Потери
неизвестно неизвестно

Поход Ермолова в Акушу — экспедиция русского отряда под командованием А. П. Ермолова к аулу Акуша, предпринятая в декабре 1819 года с целью добиться покорности Акушинского вольного общества.

Предыстория

К началу 19 — го века побережье Каспийского моря, расположенное на территории современного Дагестана было покорено русскими войсками. Аристократия влиятельных феодальных владений Дагестана опасаясь потерять независимость вступила в борьбу с русскими войсками. Так, к началу 1819 года, из своих земель были изгнаны уцмий каракайтагский, ханы мехтулинский, дербентский, и аварский. Мысль объединиться Дагестану в один общий союз, чтобы общими силами противодействовать дальнейшим завоеваниям Российской Империи, становилась все более и более распространенной. С этой целью изгнанные владельцы съехались вместе, чтобы общими усилиями поднять весь Дагестан против русских. Скоро и феодалы-владетели и вольные дагестанские общества объединили свои усилия для защиты своих свободы и независимости. Во главе этого мероприятия стали акушинцы, а акушинская земля сделалась ареной столкновения.

Акуша

Акушинский союз получил своё название от названия селения Акуша, которое было центром союза. В акушинский союз входило несколько вольных горских обществ населенных преимущественно даргинцами: Акушинское, Мекегинское, Мугинское, Урахинское, Усишинское, Цудахарское и другие. Каждое из вольных горских обществ управлялось духовным лицом — кадием, которое избиралось населением; акушинский кадий считался главой союза.

В своих записках Ермолов вспоминает:

Провинция Акушинская имеет жителей не менее пятнадцати тысяч семейств; лежит вообще вся в местах гористых, среди коих заключаются не весьма обширные, но прекрасные долины. Земля оной весьма плодородна и обработана с чрезвычайным тщанием, нет малейшего пространства невозделанного; каждого поселянина участок отделен межою. В некоторых местах произрастают хорошие леса, но рек весьма мало. Селение все обстроены опрятно, дома содержатся с особенною чистотою, которая приметна на самых дворах и гумнах. Жители главного города поблизости от оного имеют загородные дома или хутора. Отличительные народа свойства есть добронравие и кротость. К воровству нет наклонности ни малейшей, праздность почитается пороком и ободряется трудолюбие. Но начинает вселяться разврат от употребления горячих напитков, к которым большое имеют пристрастие. Доселе роскошнейшим служит казенное наше вино, и разве спасет их то, что вице-губернаторы продают вместо водки воду!

— [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией]

Василий Потто, которого ещё называют Нестором Кавказской истории пишет об акушинцах:

На реке Койсу-Казикумык, в глубине Среднего Дагестана, лежит обширное селение Акуши. Селение это было центром могучего Акушинского, или, правильнее, Даргинского союза, знаменитого в горах любовью к независимости и гордым воинственным духом. Акушинцы слыли в горах непобедимыми и, как сильнейший народ, привыкли с давних пор вмешиваться в посторонние распри и играть в событиях первенствующую роль.

— [statehistory.ru/books/Kavkazskaya-voyna--Tom-2--Ermolovskoe-vremya/15 Василий Потто, Кавказская война том 2, глава XVI. Падение Акуши]

Обстановка накануне похода

По мере усиления позиций России в Дагестане, среди горцев, подстрекаемых местной аристократией росло и недовольство. В своих записка Ермолов вспоминает:

Акушинский народ, сильнейший в Дагестане и воинственный, подстрекаем будучи аварским ханом и более ещё беглым дербентским Ших-Али-ханом, которого укрывал у себя, и грузинским царевичем Александром, присылает к шамхалу старшин своих с требованием, чтобы, отказавшись от повиновения русским, присоединился он к нему и содействовал в предприемлемых им намерениях, или, в случае несогласия, выгонят его из владений. В подвластных своих примечал уже шамхал большое непослушание, и многие взяли сторону акушинцев

— [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией]

В конце октября 1819 генерал Пестель с отрядом в 2000 человек вошел в селение Башлы принадлежащее кайтагскому уцмию. Жители села по словам А. П. Ермолова «… склонны к беспокойствам и худо покорствовали». По требованию Пестеля ему были выданы аманаты из числа детей самых лучших фамилий села. 23 октября вблизи Башлы появились отряды вооруженных горцев, численность которых по некоторым данным достигала 20 000 бойцов. Это акушинцы пришли на подмогу жителям села Башлы. Следующие два дня прошли в непрерывных боях. Пестель был вынужден отступить к Дербенту. 17 аманатов взятых им в Башлы, были повешены по приказу Ермолова, а сам аул Башлы был позже сожжен дотла. Так произошло первое столкновение русской армии с акушинцами. Следовало ожидать реакции. И она не заставила себя ждать. 15 декабря 1818 года в рапорте на имя Александра 1 Ермолов пишет:

В заключение осмеливаюсь всеподданнейше донести, что народ акушинский надлежит смирить непременно, иначе веки вечные в Дагестане будут беспокойства, не будет сообщения Кавказской линии с Дербентом, без коего мы обойтись не можем, все прочие слабые народы увлекаемы всегда будут его внушением и мы во всегдашней будем необходимости прибегать к оружию, чего избавимся, раз его покоривши.

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Nar_osv_borba/1-20/7.htm РАПОРТ КОМАНДИРА ОТДЕЛЬНОГО ГРУЗИНСКОГО КОРПУСА ГЕНЕРАЛА ОТ ИНФАНТЕРИИ А. П. ЕРМОЛОВА АЛЕКСАНДРУ I О РЕЗУЛЬТАТАХ КАРАТЕЛЬНЫХ ЭКСПЕДИЦИЙ В ДАГЕСТАНЕ И НЕОБХОДИМОСТИ УВЕЛИЧЕНИЯ ЧИСЛЕННОСТИ ВОЙСК КОРПУСА]

Произведя необходимые приготовления Ермолов выступил в поход.

Численность сторон

Согласно рапорту Ермолова его основной отряд состоял из 9 — ти батальонов пехоты: двух батальонов Апшеронского, 2 батальонов Тифлисского, 2 батальонов Куринского и 1 батальона Троицкого пехотных полков, 2 батальонов 42-го егерского полка, 400 казаков и артиллерии, количество которой в рапорте не указанно. Кроме основных сил в распоряжении Ермолова находился отряд князя Мадатова, который действовал в авангарде, состоящий из 2 батальонов пехоты, 200 казаков и нескольких единиц артиллерии. Также в составе основного отряда находились 400 всадников дагестанской милиции, о которых Ермолов писал:

С мною находился шамхал, которому поручил я под начальство собранных по приказанию моему мехтулинцев, с коими соединил он своих подвластных. Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, но потому приказал набрать оную, чтобы возродить за то вражду к ним акушинцев и поселить раздор, полезный на предбудущее время.

— [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html ЗАПИСКИ АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА ЕРМОЛОВА ВО ВРЕМЯ УПРАВЛЕНИЯ ГРУЗИЕЙ]

Горцы не вели письменного учета своим силам, поэтому документов, которые бы могли помочь установить численность горцев не существует. Известно что на подмогу акушинцам пришли другие феодальные владетели со своими отрядами. Ермолов оценивал силы горцев в сражении под Акуша более чем в 20 000 человек.

Маневры

Направляясь в Акушу, 14 ноября Ермолов со своим отрядом вступил в Тарки. Сильные метели, задержали его в Тарках почти на две недели. Ожидая улучшения погоды, Ермолов собирал провиант готовясь к походу, а заодно собирал сведения о численности вероятного противника. За это время и некоторые акушинские старшины посетили Тарки, пытаясь выведать численность сил Ермолова и серьезность его намерений.

2 декабря отряд Ермолова выступил в поход. Неподалеку от села Кумторкала основной отряд Ермолова соединился в отрядом князя Мадатова, который прибыл из Карабудахкента. Объединенный отряд стал продвигаться вглубь в горы, в сторону Акуша. Между тем, авангард под командованием князя Мадатова подошел к аулу Урма, расположенного близ границы Акушинского общества.

16-го декабря к аулу Урма подошел основной отряд. Артиллерия доставляла отряду немало хлопот: её приходилось поднимать волами. Поэтому, путь от Тарки до аула Урма протяженностью около 70-ти километров занял почти две недели. Под аулом Урма Ермолов разбил свой лагерь, и стал проводить рекогносцировку.

17 числа декабря с тремя батальонами пехоты, 40 казаков и татарскою конницей, собранною в ханствах, обозрел я расположение неприятельское. Ряд довольно крутых возвышений занимали обширные его окопы, левый фланг оканчивался у укрепленных холмов, правый прилежал к тесному ущелью, по которому протекала речка. На другом берегу оной видны были отряды неприятеля, не довольно, однако же, сильные, чтобы воспретить нам овладеть весьма важными высотами, с которых удобно было охватить правое неприятельское крыло и устроить батареи на продолжении его линий, угрожая отнятием отступления, — с сей стороны определил я сделать нападение.

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Nar_osv_borba/1-20/13.htm РАПОРТ КОМАНДИРА ОТДЕЛЬНОГО ГРУЗИНСКОГО КОРПУСА ГЕНЕРАЛА ОТ ИНФАНТЕРИИ А. П. ЕРМОЛОВА НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО ШТАБА Е.И.В.ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ П. М. ВОЛКОНСКОМУ О РЕЗУЛЬТАТАХ ЭКСПЕДИЦИИ В АКУША]

В течение трех дней Ермолов изучал местность предстоящего сражения, а в это время, в лагерь, для переговоров стали приезжать акушинские старшины, которые в свою очередь пытались понять насколько велика численность отряда Ермолова. Старшины уклонялись от прямых ответов, отвечали, что им нужно созвать собрание. Тем временем, разведчикам Мадатова удалось найти тропинку в обход правого фланга горцев. Причем тропинка была такая, по которой можно было втащить артиллерию.

Сражение

Силы акушинцев располагались на расстоянии примерно 8-ми километров от лагеря Ермолова, вблизи аула Леваши. В ночь на 19-е декабря, отпустив акушинских парламентеров Ермолов дал команду на сбор. Основной отряд тихо, без шума выдвинулся в сторону укреплений аушинцев, приблизившись на расстояние пушечного выстрела.

В это время отряд князя Мадатова с 5-ю батальонами пехоты и 6-ю орудиями обошел позиции горцев и закрепился близ правого фланга горцев.

С рассветом, начался бой под аулом Леваши. Когда утренний туман рассеялся, акушинцы увидели отряд князя Мадатова, который уже начинал обходить оконечность их правого фланга. Толпы акушинцев покинув свои укрепленные позиции, бросились чтобы защищать путь к аулу Леваши, где у многих из них нахидились их жены, дети и имущество. Отряд Мадатова начал бой обстреливая горцев из ружей и пушек. В это время Ермолов приказал своему отряду штурмовать окопы акушинцев. Акушинцы, поражаемые перекрестным пушечным огнём с фронта и с фланга, скоро обратились в бегство. С начала сражения прошло не более двух часов.

Бегущих акушинцев стал преследовать батальон ширванцев. Батарейные орудия били в тыл бегущих акушинцев, а стрелки Куринского, Троицкого и 42-го егерского полков, заняв утесы, нависшие над дорогой, по которой уходили акушинцы, провожали их оружейным огнём. Линейные казаки Моздокского полка под командованием майора Петрова, опрокинув слабую акушинскую конницу, обскакали толпу и рубили бежавших. В то же время всадники дагестанской милиции преследовали акушинцев по таким местам, куда — по словам Ермолова — приводить может одна добрая воля и никогда решимость начальника.

Анализируя ход сражения спустя много лет, в своих Записках Ермолов писал:

Судя по твердости неприятельской позиции, я решался на довольно значительную потерю, и она конечно была бы таковою, если бы отряд генерал-майора князя Мадатова нашел сопротивление при переправе и были заняты трудные места, которые прошел он без выстрела. Но тогда уже встретил его неприятель, когда, воспользовавшись местоположением, мог он развернуть свои силы и уже начинал обходить конечность правого его крыла, после чего вскоре укрепления подверглись действию артиллерии. Сражение вообще продолжалось около двух часов. Неприятель не успел употребить четвёртой части сил своих: затруднения в переправе на правый берег реки не допустили обратить таковых, которые бы в состоянии были остановить успехи генерал-майора князя Мадатова, коего решительное и весьма быстрое движение было главнейшею причиною его бегства.

— [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html ЗАПИСКИ АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА ЕРМОЛОВА ВО ВРЕМЯ УПРАВЛЕНИЯ ГРУЗИЕЙ]

Потери сторон

Бой продолжался не более двух часов — и полный разгром акушинцев, стоил победителям двух офицеров и двадцати восьми нижних чинов убитыми и ранеными.

Поскольку горцы не вели письменный учёт своим силам, говорить о потерях горцев можно лишь примерно. Василий Потто считал, что «потеря акушинцев при таких условиях не могла не быть громадной»

Последствия

Переночевав в Леваши в ночь на 20-е декабря, отряд Ермолова двинулся дальше к Акуше. По пути в Акушу по приказанию Ермолова были разорены несколько сел.

Во весь переход 20 числа декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успели.

Приказано было истреблять селения, и между прочими разорен прекраснейший городок до 800 домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностию бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят. Разорение нужно было как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.

Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными. Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностию могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностию, что они найдут снисхождение.

— [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией]

21 декабря отряд Еромолова подошел к конечной цели похода — к аулу Акуша, и занял его без боя. Население покинуло село укрывшись в соседних горах. Вопреки ожиданиям, Ермолов дал приказ не разорять Акушу. Поля, стада, дома акушинцев остались нетронутыми; акушинцы расценив это как добрый знак, стали возвращаться в село, а их старшины приходили просить пощады. Ермолов пробыл в Акуше до 29-го декабря. В помещении сельской мечети старшины Акуша были приведены к присяге на верность российскому Императору. В честь этого события был сделан 101 выстрел из пушек. Ермолов сменил акушинского кадия, назначив кадием пожилого акушинца по имени Зухум Кади, который был кадием раньше и добровольно сложил с себя это звание. В знак своей покорности акушинцы выдали 25 аманатов из самых влиятельных акушинских фамилий. Так же, акушинцы обязались ежегодно выплачивать в казну налог в виде 2000 баранов. Покидая Акушу, Ермолов получил в подарок от акушинцев саблю.

Василий Потто описывает случай, произошедший в момент принятия присяги акушинцами:

Торжество победы омрачено было лишь одним незначительным, в сущности, но неприятным эпизодом. В числе депутатов находился седой старый кадий селения Макачу. Что привлекло его сюда — трудно сказать. Но в ту минуту, когда все пало ниц перед Ермоловым, он вышел вперед и, остановившись в нескольких шагах, в самых дерзких выражениях стал говорить о том, что победа русских ничтожна, что акушинцы сильны, как прежде, и что Аллах пошлет им победу. «Взгляни,- сказал он,- на эти горные тропы и утесы и вспомни, что это те самые места, в которых была разбита и уничтожена нашими предками многочисленная армия государя, в десять раз сильнейшего против русского царя. Так можешь ли ты, после Надир-шаха, с горстью твоих солдат предписать нам законы…» Глаза его, как глаза дикого зверя, наливались кровью, рука судорожно дрожала, хватаясь за рукоять кинжала. "Я стоял ближе всех к генералу,- рассказывает Бегичев,- и опасаясь, чтобы фанатик в исступлении не бросился на него с кинжалом, вынул пистолет и держал его со взведенным курком наготове; многие также невольно положили руки на шашки. Ужас и недоумение выразились на лицах акушинских депутатов, не ожидавших ничего подобного. Но Ермолов остался спокойным и, опершись на саблю, слушал дерзкую речь изувера. Когда тот закончил, Ермолов грозно сдвинул брови и крикнул: «Взять его под арест!» Акушинцы схватили старого кадия. "Судите и накажите его сами, "- сказал Ермолов. Народный суд был недолог: озлобленные старшины тут же повалили кадия на землю и избили нагайками. Говорят, что кадий через несколько дней умер.

— [statehistory.ru/books/Kavkazskaya-voyna--Tom-2--Ermolovskoe-vremya/15 Кавказская война. Том 2. Ермоловское время XVI. Падение Акуши]

В 1823 году, когда волнения и мятежи опять возникли в Дагестане, Акушинское общество не приняло в нём участия. То же повторилось и в 1825 году во время чеченского бунта. В 1826 году акушинцы были освобождены Ермоловым от податей. В последующем, акушинцы почти не участвовали в Кавказской войне против русской армии, за исключением отдельных небольших групп из их числа.

Из письма Акушинского Кадия имаму Шамилю:

Дагестан не в силах воевать с русскими и изгнать их из Дагестана. Этого он не может даже в том случае, если все народы Дагестана душой и языком объединятся. Разве вы не видите, что сделали русские с самым главным имамом мусульман-турецким султаном, когда он вздумал воевать с ними? Ты видишь, что эти два сильных государства не смогли оборониться от русских, что они оба были побеждены, что они были вынуждены просить русского царя помириться, и русский царь, приняв их покорность, помирился с возложением на них тяжелых обязанностей. Мыслить же о том, что бессильные дагестанцы смогут изгнать русских из Дагестана, не приходится. Чем более обостряется вражда с русскими, тем больше мест отнимают они у дагестанцев; ты расстанься с той мыслью, что русские не смогут пробраться к нам по плохим дорогам и завладеть нашими высокими горами, ты не раз видел, что неприступные горы для русских оказываются легко доступными. Пишу тебе эти наставления ради твоего благополучия, желая избавить тебя от больших бедствий и направить тебя на выгодную сторону для тебя, и если ты их не примешь, то виновен будешь ты сам.

Все, что пишу тебе, взято из научных книг, коих примерами доказана правильность всего того, что пишу.

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Dvizenie/301-320/317.htm Письмо Магомеда кадия Акушинского Шамилю]

До наших дней дошла даргинская народная песня о походе Ермолова, которую перевел на русский язык Я. Козловский.

Литература

• [statehistory.ru/books/Kavkazskaya-voyna--Tom-2--Ermolovskoe-vremya/15 Кавказская война. Том 2. Ермоловское время XVI. Падение Акуши, Василий Потто]
• [www.museum.ru/1812/library/Ermolov/part5.html ЗАПИСКИ АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА ЕРМОЛОВА ВО ВРЕМЯ УПРАВЛЕНИЯ ГРУЗИЕЙ]

См. также

• Кавказская война
• Штурм Ахульго
• Даргинский поход
• Битва за Гимры

Примечания

Тексты первоисточников

• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Nar_osv_borba/1-20/13.htm Рапорт Ермолова Волконскуму о результатах экспедиции в Акуша]
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Nar_osv_borba/1-20/12.htm ПРЕДПИСАНИЕ КОМАНДИРА ОТДЕЛЬНОГО ГРУЗИНСКОГО КОРПУСА ГЕНЕРАЛА ОТ ИНФАНТЕРИИ А. П.ЕРМОЛОВА НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА ТОГО ЖЕ КОРПУСА ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ А. А.ВЕЛЬЯМИНОВУ О МЕРАХ, ПРИНЯТЫХ ИМ В АКУША ПО УКРЕПЛЕНИЮ ВЛАСТИ ЦАРИЗМА, И ОБ АРЕСТЕ СЫНА СУРХАЙ-ХАНА КАЗИКУМУХСКОГО]
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Vosp_sluzb_Kavk/text.htm Воспоминание о службе на Кавказе Москвитянин, № 4. 1851]

Отрывок, характеризующий Поход Ермолова в Акуша

Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.