Поход югославских партизан в Боснийскую Краину

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Поход югославских партизан в Боснийскую Краину
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии

Наступательные действия пролетарских ударных бригад в Боснии в 1942 году
Дата

24 июня14 августа 1942

Место

Боснийская Краина, Независимое государство Хорватия

Итог

победа партизан, образование партизанской Бихачской республики

Изменения

освобождение части территории в Восточной Боснии

Противники
НОАЮ Третий рейх Третий рейх
Италия Италия
Хорватия Хорватия
Командующие
Силы сторон
Потери
неизвестно неизвестно

Поход югославских партизан в Боснийскую Краину (серб. Поход jугословенских партизана у Босанску крајину), также известен как Поход пролетарских бригад в Боснийскую Краину (серб. Поход пролетерских бригада у Босанску крајину) — поход подразделений Народно-освободительной армии Югославии, состоявшийся с конца июня по середину августа 1942 года в Боснии и Герцеговине. Главные подразделения НОАЮ в лице 1-й и 2-й пролетарских, 3-й санджакской и 4-й черногорской бригад во главе с Верховным штабом НОА и ПОЮ 24 июня 1942 с просторов Зеленгоры направились в Западную Боснию, оккупированную Независимым государством Хорватией. В ходе многочисленных боёв партизанами были отбиты города Коньиц, Бугойно, Прозор, Ливно, Купрес и создана новая освобождённая территория. На поздних этапах похода к бригаде присоединились 5-я черногорская бригада и Герцеговинский партизанский отряд (позднее 10-я герцеговинская пролетарская ударная бригада).

Поход не планировался партизанами как марш, а партизаны рассчитывали путём нанесения многочисленных ударов по войскам противника создать свободную территорию в Западной Боснии и расширить зону восстания до западных краёв Югославии, поэтому всё планировалось в нескольких этапах. На первом этапе необходимо было разгромить неожиданным ударом войска противника и разрушить железную дорогу между Сараево и Мостаром, а на следующие этапе направиться на северо-запад, выйти к правому берегу Неретвы, к горному истоку Врбаса, на линию Купрес-Ливно-Имотски и связаться с краинскими и далматинскими подразделениями НОАЮ[1]. Командир 2-й итальянской армии генерал Марио Роатта назвал партизанскую армию, отличившуюся в Боснии «маленьким возродившимся фениксом»[2].





Предыстория

Силы партизан в начале 1942 года

В начале марта 1942 года Верховный штаб НОАЮ отправил 1-ю и 2-ю пролетарские бригады в Восточную Боснию, где те справились с четниками и освободили ряд территорий, оказав значительную помощь партизанам. Черногорские партизаны в первые месяцы 1942 года контролировали значительную часть Черногории, несмотря на натиск итальянских и четницких войск. 2-я пролетарская бригада, герцеговинские и черногорские войска освободили вместе Борач (серб.), выбив оттуда усташей, а после взятия Калиновика соединили черногорские и боснийские территории, контролируемые партизанским движением. В Западной Боснии партизанские войска отличились под Грмечем и на Козаре, а 16 мая 1942 1-й и 2-й Краинские партизанские отряды взяли Приедор, разбив гарнизон из 2 тысяч человек.

Немецко-итальянское наступление

Чтобы предотвратить распространение восстания, немцы и итальянцы 3 марта 1942 в городе Опатия подписали соглашение об общем наступлении на партизан. План наступления получил кодовое название «Трио». Первая фаза операции началась 15 апреля 1942 с действий боевой группы «Бадер», целью которых было уничтожение партизанских частей на линии РогатицаКалиновикФоча. Достичь всех целей противникам не удалось из-за того, что итальянцы увязли в Герцеговине, борясь с партизанами. 1-я и 2-я пролетарская бригада отступили в Санджак и Черногорию, а затем выбрались в Герцеговину на помощь партизанским частям, которые сдерживали еле натиск 9 дивизий итальянской армии. В середине 1942 года часть Герцеговины была всё-таки потеряна партизанами.

Поход в Боснийскую Краину

До 10 мая 1942 Верховный штаб НОАЮ располагался в Фоче, и к тому моменту им были собраны 3-я пролетарская санджакская, 4-я и 5-я пролетарские черногорские ударные бригады и Герцеговинский партизанский отряд. Не обошлось без помощи 1-й и 2-й пролетарских бригад, которые прикрывали добровольцев при их переброске. Вся эта группа 24 июня 1942 вместе со штабом двинулась в Западную Боснию к линии КалиновикПрозорКупрес. 5-я пролетарская черногорская бригада и Герцеговинский отряд шли в тылу вместе с партизанской полевой больницей и должны были при неприятном развитии событий отступить назад. У горы Трескавица группа бригад разбила усташей, а 3 июля 1942 уже атаковала железнодорожный мост между Хаджичами и Коньицем. К ночи бригады уже вытеснили гарнизон из станции, уничтожили стратегически важные постройки и вывели из строя всю дорогу, ещё вдобавок уничтожив несколько товарных составов (пара десятков вагонов и несколько локомотивов).

Битва за Коньиц

После серии диверсий на передовой 1-я пролетарская бригада в ночь с 7 на 8 июля разгромила вражеский гарнизон города Коньиц, который состоял из батальона домобранцев и двух рот усташей, взяла город и уничтожила железнодорожную станцию и депо с 25 локомотивами. Эта атака стала серьёзным ударом по транспортной системе НГХ, оборвав на два месяца связь основных сил домобранцев и усташей с подразделениями Герцеговины и остановив перевозки запасов боксита из Мостара. После этого группа бригад разделилась на две колонны: правая из сил 2-й пролетарской и 4-й черногорской бригад через Битоване и Враницу атаковала позиции усташей у истока Врбаса, а левая колонна из сил 1-й пролетарской и 3-й сандажкской отправилась на линию Прозор—Ливно. Правая взяла Горни-Вакуф-Ускопле и завязала ожесточённые бои за Бугойно и Дони-Вакуф, а левая колонна взяла Прозор, вышла на Шуицу и заняла затем Дувно.

Битва за Ливно

5 августа при поддержке далматинских и краинских партизанских частей был отбит город Ливно, что стало грандиозным успехом НОАЮ. Первым в Ливно ворвался 2-й батальон 1-й пролетарской бригады, преодолев все линии обороны, уничтожив всех противников на своём пути и разгромив штаб командования врага. Также он оказал большую помощь другим батальонам при штурме города[3]. В начале августа в Прозор прибыла 5-я пролетарская черногорская бригада, а за ней последовал и Герцеговинский партизанский отряд: они были вымотаны после боёв в Зеленгоре.

2-я и 4-я пролетарская бригады, части 3-й сандажкской и 10-й герцеговинской бригад (последняя была образована 10 августа из Герцеговинского отряда и Коньицкого батальона) вместе с 1-й краинской бригадой и 3-м Краинским отрядом вели позднее кровопролитные бои за Купрес с 11 по 14 августа.

Соединение освобождённых земель

В дальнейших боях группа бригад при поддержке краинских и далматинских партизан взяла Аржано, Мрконич-Град и Яйце, вдохновив на партизанскую борьбу соседние земли. Освобождённая территория около Ливно и Мрконича была соединена со всей освобождённой частью Боснийской Краины.

Это не могло не привлечь внимания четников: 28 августа 1942 воевода четников генерал Драголюб Михаилович приказал своему командиру Петару Бачовичу (серб.) уничтожить силы партизан в Западной Боснии:

Обязательно, необходимо и очень важно бороться с коммунистами повсюду, где бы они ни были. Они ведут войну против нас из-за страха перед тем, что им скоро конец. Действиями из Восточной Боснии, Герцеговины, Далмации и Лики уничтожить и последние их остатки в Западной Боснии

Напишите отзыв о статье "Поход югославских партизан в Боснийскую Краину"

Примечания

  1. [www.znaci.net/00001/151.htm ОСЛОБОДИЛАЧКИ РАТ НАРОДА ЈУГОСЛАВИЈЕ - књига 1]
  2. [www.muzejavnoj.ba/virtuelna-tura/ulaznihol/oslobodjena-i-poluoslobodjena/ Oslobođena i poluoslobođena teritorija u Jugoslaviji 1941.]
  3. [www.znaci.net/00001/29_3.htm Koča Popović: Beleške Uz Ratovanje]
  4. [znaci.net/00001/4_14_1_155.htm ZBORNIK DOKUMENATA VOJNOISTORIJSKOG INSTITUTA: TOM XIV, KNJIGA 1]

Литература

  • [znaci.net/00001/151.htm ОСЛОБОДИЛАЧКИ РАТ НАРОДА ЈУГОСЛАВИЈЕ - knjiga 1]. — Београд: Војни истоиски институт Југословенске народне армије, 1957.
  • Мала енциклопедија Просвета (серб.), Београд 1959. године
  • [www.znaci.net/00001/183.htm Мишо Лековић: ОФАНЗИВА ПРОЛЕТЕРСКИХ БРИГАДА У ЛЕТО 1942], Војноисторијски институт, Београд 1965.
  • Приморац Рудолф. [znaci.net/00001/210.htm ОПЕРАТИВНО-ТАКТИЧКА ИСКУСТВА ИЗ ПРВЕ ПОЛОВИНЕ НАРОДНООСЛОБОДИЛАЧКОГ РАТА]. — Београд: Војноиздавачки и новински центар, 1986.


Отрывок, характеризующий Поход югославских партизан в Боснийскую Краину

– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].