Похороны Роджера Малвина

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Похороны Роджера Малвина» (Roger Malvin's Burial) — исторический рассказ Натаниэля Готорна о двух жителях американского фронтира, возвращающихся домой после схватки с индейцами, известной как битва Ловуэла. Впервые опубликован в 1832 году, позднее включён в сборник «Мхи старой усадьбы».





Сюжет

После битвы Ловуэла в 1725 году, двое выживших после сражения солдата возвращались домой. Оба героя (Роджер Малвин и Рубен Борн) были ранены. Они прилегли отдохнуть у утёса, который напоминал огромный могильный камень. Роджер Малвин (он был старшим из мужчин) просил Рубена оставить его умирать в одиночку, т.к. его раны были смертельными, и не было шансов на спасение. Рубен, в свою очередь, настаивал, что останется с ним, пока тот жив, но Роджер понимал, что это приведет к тому, что они оба погибнут. Роджер убеждает Рубена покинуть его.

Рубен бредёт к дому, пока не теряет сознание от бессилия. Его находит отряд, отправившийся на поиски выживших. Его выхаживает Доркас (дочь Малвина). Придя в себя, он не решается рассказать ей, что оставил её отца одного умирать посреди чащи. Он говорит, что был до последнего с её отцом и все считают его героем.

Доркас и Рубен вступают в брак. Рубена мучают угрызения совести, т.к. он пообещал похоронить Роджера, но года проходят, а он так и не исполняет обещания. Много лет спустя, когда уже вырос их сын, его хозяйство приходит в упадок, и они решают покинуть посёлок, чтобы поселиться в новом месте, вдали от людей. Они идут сквозь лесную чащу. Во время остановки на ночлег, Рубен и сын поодиночке бродят по лесу в поисках пропитания. Рубен думает, что слышит оленя в кустах и стреляет. Подойдя ближе, обнаруживает, что убил собственного сына. Осмотревшись вокруг, понимает, что это то же самое место, где он оставил Роджера Малвина много лет назад.

Анализ

Основным движущим мотивом героев Готорна (не только в рассказах, но и в романах) является тайный грех и его последствия[1]. Для понимания рассказа важно иметь в виду, что первые американские поселенцы, будучи людьми строгих религиозных воззрений, придавали огромное значение соблюдению погребальных обрядов. Душа того, чьё тело не было предано земле по обычаю предков, не считалась упокоенной.

Генри Джемс считал «Похороны Роджера Малвина» одним из самых оригинальных произведений Готорна[2]. Мотив неосознанной вины, которая гложет главного героя и приводит к сыноубийству, наглядно воплощён в образе окровавленного платка, привязанного к ветке[2]. Это типичный для Готорна художественный символ, в образном виде иллюстрирующий основную тему рассказа: неумолимое возвращение вытесненной из сознания вины.

Напишите отзыв о статье "Похороны Роджера Малвина"

Примечания

  1. Е. М. Мелетинский. Историческая поэтика новеллы. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М.: Наука, 1990. Стр. 189.
  2. 1 2 Critical Companion to Nathaniel Hawthorne: A Literary Reference to His Life and Work. ISBN 9781438108537. Pages 200-201.

Ссылки

  • [alexanderivanov.org/ru/the-library1/14-sample-data-articles/73-malvin Рассказ в русском переводе]

Отрывок, характеризующий Похороны Роджера Малвина

Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.