Почвенничество

По́чвенничество (от рус. народная почва) — литературное течение и направление общественной и философской мысли в России 1860-х годов. Основы мировоззрения восходят к идеям и концепциям так называемой «молодой редакции» журнала «Москвитянин» (1850—1856) во главе с Аполлоном Григорьевым. Приверженцы называются почвенниками. В. Н. Захаров указывает, что термин «почвенничество» является поздним — Достоевский и его единомышленники не называли себя почвенниками.

Принципы

Основные принципы почвенничества были сформулированы на страницах ряда толстых литературных журналов, но главным образом сотрудниками журналов «Время» и «Эпоха» Аполлоном Григорьевым, братьями Михаилом и Фёдором Достоевскими, Николаем Страховым, проводившими острую полемику с рупором нигилизма — «Русским словом» Д. И. Писарева и оплотом революционных демократов журналом «Современник», когда его редактором был Н. Г. Чернышевский.

Несмотря на то, что почвенничество представляло собой разновидность европейского философского романтизма и примыкало к позднему славянофильству, полное его отождествление с последним не вполне корректно. В непримиримом противоборстве славянофильства и западничества, когда «редкий современник представлял себе иное решение проблемы „Россия—Запад“, нежели альтернативное», представители почвенничества признавали положительные начала этих течений, но претендовали на собственную независимую «нейтральную» позицию. Об этой собственной позиции Ф. М. Достоевский декларировал в сентябре 1860 года в «Объявлении о подписке на журнал „Время“ на 1861 год», которое стало кратким манифестом почвенничества. Независимая позиция почвенников относительно западников и славянофилов утверждалась в различных публикациях сотрудников журнала, в частности в статье Ф. М. Достоевского «Два лагеря теоретиков (по поводу „Дня“ и кой-чего другого)» (1862, № 2 (февраль)).

А. Л. Осповат писал, что Достоевский и Григорьев «равно отвергали славянофильство и западничество, как замкнутые идеологические системы, предполагавшие четкое разделение людей на „наших“ и „не наших“ и канонизировавшие свои опорные постулаты, по отношению к которым (внутри соответствующей структуры) не допускалось ни сомнения, ни иронии». Прежде всего Достоевского и Григорьева сближало общее представление о «русской идее». Устойчивым и неизменным «ядром» понятия Ф. М. Достоевского «русская идея» была «вера в нашу русскую самобытность».

Почвенники признавали особой миссией русского народа спасение всего человечества, проповедовали идею сближения «образованного общества» с народом, на народной или национальной «почве» с религиозно-этической основой.

Представители почвенничества выступали против крепостнического дворянства и бюрократии, призывали к «слитию образованности и её представителей с началом народным» и в этом видело залог прогресса в России в её противостоянии Западу. Почвенники высказывались за развитие промышленности, торговли, за свободу личности и печати. Принимая «европейскую культуру», они одновременно обличали «гнилой Запад» — его буржуазность и бездуховность, отвергали революционные, социалистические идеи и материализм, противопоставляя им христианские идеалы.

В 1870-е годы черты почвенничества проявились в философских сочинениях Николая Яковлевича Данилевского и «Дневнике писателя» Фёдора Достоевского. Наиболее обстоятельно почвенничество рассматривается в монографиях польского политолога Анджея де Лазари и канадского историка Вэйна Доулера (Wayne Dowler).

В XX веке

Во второй половине ХХ века почвенничество возродилось в «деревенской прозе» и публикациях на историко-патриотические темы, против которых заведующий Идеологическим отделом ЦК КПСС А. Н. Яковлев в 1972 году направил статью с сокрушительной критикой с позиций ортодоксального марксизма-ленинизма.

Представители XIX века

• Братья Фёдор и Михаил Достоевские
• Аполлон Григорьев
• Николай Страхов и др.

Представители XX века

• Акулов, Иван Иванович
• Белов, Василий Иванович
• Иванов, Анатолий Степанович
• Иванов, Валентин Дмитриевич
• Лобанов, Михаил Петрович
• Распутин, Валентин Григорьевич
• Солоухин, Владимир Алексеевич
• Шукшин, Василий Макарович

Согласно В. Н. Захарову в круг почвенников определённо входят Д. С. Лихачёв и А. И. Солженицын, В. Г. Распутин и В. П. Астафьев, В. И. Белов и В. М. Шукшин.

Представители XXI века

• Владимир Микушевич

См. также

• Западничество
• Особый путь Германии
• Антимодернизм
• Деревенская проза

Литература

• Захаров В. Н. [smalt.karelia.ru//~filolog/journal/konf/2012/02_zakharov.pdf Почвенничество в русской литературе: метафора как идеологема] // Проблемы исторической поэтики (Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв. Вып. 7) : Сб. ст.. — Петрозаводск : Изд. ПетрГУ, 2012. — Вып. 10. — С. 14—24.</span>
• Зеньковский В. В. [www.odinblago.ru/filosofiya/zenkovskiy/istoriya_russkoy_filosofii/14 Глава XI. «Почвенники». Аполлон Григорьев. Н. Н. Страхов. Ф. М. Достоевский] // История русской философии. — 2-е. — Париж: YMCA-PRESS, 1989. — С. 404—437.
• Лазари Анджей де. [vrn-id.ru/A_de_Lazari_Po4v.pdf В кругу Федора Достоевского. Почвенничество] = W kręgu Fiodora Dostojewskiego. Poczwinnictwo / Пер. с польск. М. В. Лескинен, Н. М. Филатова. Отв. ред. В. А. Хорев. — М.: Наука, 2004. — 207 с. — ISBN 5-02-033377-8.
• Московцева Ж. Ю. «Русская идея» во взглядах почвенников: (А. А. Григорьев, М. М. Достоевский, Ф. М. Достоевский, Н. Н. Страхов) // Научные труды МПГУ : сб. ст.. — М. : Прометей МПГУ, 2005. — С. 107—112.</span>
• Осповат А. Л. К изучению почвенничества (Достоевский и Ап. Григорьев) // [www.fedordostoevsky.ru/files/pdf/mr03.pdf Достоевский. Материалы и исследования] / Редактор Г. М. Фридлендер. — Научное издание. — Л. : Наука, 1978. — Т. 3. — С. 144—150.</span>
• Dowler W. Dostoevsky, Grigor'ev, and Native Soil Conservatism. — Toronto, 1982.

Ссылки

• [www.philolog.ru/filolog/vremtext.htm Тексты статей из журнала «Время» на сайте кафедры русской литературы и журналистики Петрозаводского государственного университета]
• Белкин А. А. [feb-web.ru/feb/kle/Kle-abc/ke5/ke5-9221.htm Почвенничество в литературе] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.

Отрывок, характеризующий Почвенничество

Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.