Почта Турн-и-Таксис

По́чта Турн-и-Та́ксис, или по́чта Турн и Та́ксис (нем. von Thurn und Taxis, фр. de la Tour et Tassis), — название европейского почтового учреждения, просуществовавшего с 1490 по 1867 год, основателями и владельцами которого являлись представители дворянского семейства Турн-и-Таксис.

История

Основание

Род Тассо (позднее Тассис или Таксис; в 1650 году к фамилии была добавлена приставка Турн) происходит из Бергамо. Около 1451 года Роже де Тассис организовал первую конную почту между Тиролем и Неаполем.

В 1490 году Франц фон Таксис (нем. Franz von Taxis, 1459—1517) основал по инициативе короля Максимилиана I первую регулярную почту от королевского двора в Вене, Инсбрука и Мехелена до Брюсселя, двора сына короля Филиппа, которая вошла в более позднюю историю под названием Турн-и-Таксис — по имени немецкого дворянского дома.

В 1500 году Францу фон Таксис присвоен был титул capitaine et maistre des postes в Нидерландах и Бургундии, а в 1516 году — звание главного почтмейстера Нидерландов. По договору, заключенному в 1504 году с сыном Максимилиана — королём Филиппом Красивым, Франц фон Таксис обязался учредить и содержать почту между Нидерландами и дворами императора и королей французского и испанского. Эта организация, имевшая сначала весьма скромные размеры — на каждой станции содержалось по одной лишь лошади, — была в 1516 году значительно расширена. Почтовые линии для соединения с габсбургскими владениями в Италии были продолжены до Рима, Неаполя, Вероны и других городов, число лошадей на каждой станции доведено до двух, а сроки перевозки почты сокращены.

Курьеры учреждённой Таксисами почты преодолевали за день до 166 км и пробегали расстояние от Брюсселя в Париж летом в 36, зимой — в 40 часов, в Лион — в 3,5 и 4 дня, в Бургос — в 7 и 8, в Инсбрук — в 5 и 6, в Рим в 10,5 — 12 дней. В договоре 1516 года было оговорено, что должностные лица перевозятся по почте за половинную плату, откуда (равно как и из других указаний) можно с уверенностью заключить, что организованная Таксисами почта хотя и предназначалась, главным образом, для надобностей королевской службы, но с самого начала была открыта и для пользования частных лиц.

Расцвет

Возведённый в 1520 году императором Карлом V в звание «chief et maistre général de noz postes par tous noz royaumes, pays et seigneuries», Иоганн Баптист, брат Франца фон Таксиса, явился основателем «почтовой династии Таксисов», отдельные ветви которой, действуя в Нидерландах, Испании и Германии, оказали большие услуги в деле развития почтовых сообщений. Основная почтовая линия Брюссель — Вена — Италия была вскоре расширена ветвями на Париж и южную Францию и почтовыми сообщениями между Нюрнбергом, Франкфуртом-на-Майне и Шаффхаузеном; на севере почта Таксисов доходила до Гамбурга. Аккуратность, быстрота и честность были девизом почты Турн-и-Таксис.

Несмотря на своё испано-нидерландское происхождение, почта Таксисов, благодаря отношениям её основателей к германскому императорскому дому, пустила особенно прочные корни в Германии. В 1595 году внук Франца фон Таксиса, Леонард (1522—1612), сделался главным заведующим государственной почтой, а император Рудольф II включил звание генерала-почтмейстера, которое носили Таксисы, в число имперских должностей. В 1615 году император Маттиас признал это звание наследственным в роде Таксисов, который в 1695 году был причислен к имперским княжеским родам.

Закат

Со временем род Таксисов стал предъявлять притязания на исключительное право содержать почту в пределах Германии. Эти притязания встречались с непреодолимыми препятствиями. Прежде почта Таксисов, которая с самого начала содержалась на их собственные средства и страх, неизменно сохраняла характер частного предприятия. Хотя императоры и возвели её на степень имперского установления, но в противоречии с этим стоял тот факт, что в наследственных своих землях сами императоры упразднили эту почту, заменив её государственной. Остальные государи Германии стремились к учреждению в своих владениях собственной правительственной почты и в императорских привилегиях дому Таксисов усматривали посягательства на свои верховные права.

С ослаблением имперской власти почта Таксисов могла удержаться лишь в более мелких южно- и среднегерманских государствах. Здесь она существовала до упразднения империи, но по решению Венского конгресса особым союзным актом 1815 года была восстановлена в 21-м субъекте Германского союза, причём за отдельными правительствами признано было право выкупать у дома Турн-и-Таксис почтовую монополию.

Эволюция почты, передовые для своего времени идеи почтового штемпеля и почтовой марки оперативно перенимались и Турн-и-Таксис: первые штемпели их почты датируются ещё 1730 годом. В 1850 году почтовое управление Турн-и-Таксис присоединилось к Австро-Германскому почтовому союзу. На этом для службы практически закончился домарочный период, так как этот почтовый союз предусматривал для его участников обязательство эмитировать почтовые марки.

Эмиссии почтовых марок

В декабре 1851 года в типографии Науманна во Франкфурте-на-Майне началось печатание первых почтовых марок Турн-и-Таксис. Фирма Науманна сотрудничала с литографской фирмой Дорндорф. Эти фирмы подготовили эскизы и печатные формы. Марки печатались типографским способом листами из 15 горизонтальных полос, в каждой по 10 марок — всего 150 марок в листе.

Первая серия из 10 марок была введена в почтовое обращение 1 января 1852 года. Примечательно, что из-за разницы валют в северных («зона талера») и южных («зона гульдена») германских государствах Турн-и-Таксис пришлось выпускать для них марки раздельно. Номиналы семи марок были в зильбергрошах для севера, а пяти — в крейцерах для юга. Последняя почтовая марка Турн-и-Таксис увидела свет в 1866 году.

Всего с 1852 по 1866 год Турн-и-Таксис напечатала пять серий (54 марки) общим тиражом в 1,1 млн листов, или 165 млн марок. Все марки без перфорации, имели форму квадрата и практически сходный рисунок: большая цифра номинала в квадрате или в круге. Некоторые отклонения в рисунке имели лишь марки достоинством в 6 и 9 крейцеров. Марки первого выпуска отличались от последующих тем, что печатались в чёрном цвете на разноцветной бумаге, после чего их стали изготавливать в разных цветах на белой бумаге. Особенность первых четырёх выпусков марок состояла также в том, что они печатались на исключительно малом расстоянии друг от друга — от 0,5 до 1 мм.

Марки Турн-и-Таксис любопытны не только своим изысканным дизайном, но и тем, что на них не значилось название какого-либо государства. Марки Турн-и-Таксис имели хождение до 30 июля 1867 года.

Ликвидация

В 1867 году дом Таксисов за вознаграждение в 3 млн талеров отказался от своих притязаний в пользу правительства Пруссии и его почтовый бизнес был ликвидирован. К этому времени почтовая территория Турн-и-Таксис занимала 17 германских государств. Так закончилась почти 400-летняя история почты Турн-и-Таксис.

См. также

• История почты
• История почты и почтовых марок Северогерманского союза
• Почтовая территория
• Турн-и-Таксис

Литература

• Кисин Б. М. [www.ozon.ru/context/detail/id/3223180/ Страна Филателия] / Ред. В. Нездвецкий. — М.: Просвещение, 1969. — 240 с. — 100 000 экз. (Проверено 15 июля 2016) [webcitation.org/6eDwKqKmf Архивировано] из первоисточника 2 января 2016.
• Папинако И. Г. [enc-dic.com/print/enc_sovet/Pochtovaja-svjaz-50725.html Почтовая связь] // Большая советская энциклопедия.
• Турн-и-Таксис // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907. (Проверено 2 декабря 2010)
• Турн-и-Таксис // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2615/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.

• Турн-и-Таксисы // [www.fmus.ru/article02/FS/T.html Филателистический словарь] / Сост. О. Я. Басин. — М.: Связь, 1968. — 164 с.
• Турн и Таксис // Филателистический словарь / В. Граллерт, В. Грушке; Сокр. пер. с нем. Ю. М. Соколова и Е. П. Сашенкова. — М.: Связь, 1977. — С. 191—192. — 271 с. — 63 000 экз.
• Юринов Б. Почтовая служба Турн-и-Таксис // Филателия. — 2002. — № 10. — С. 46—48.

Ссылки

• [www.phila-gert.de/150jbm/150jbm_alt.html#Thurn Турн-и-Таксис] в статье «Altdeutschland Briefmarken» («Почтовые марки старой Германии») на сайте [www.phila-gert.de/ «Phila-Gert»] (нем.)
• [www.briefmarkenverein-roedelheim.de/philathemen/thurn_und_taxis.htm «Keine Angst vor Thurn und Taxis»] — статья Бодо Куцлебена (Bodo A. v. Kutzleben) о почте и почтовых марках Турн-и-Таксис на сайте [www.briefmarkenverein-roedelheim.de/start.htm филателистического общества Рёдельхайма] (Briefmarkenverein Rödelheim, Германия) (нем.)

Отрывок, характеризующий Почта Турн-и-Таксис

– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.