Почтовая территория
Почто́вая террито́рия (фр. territoire postal) — территория, на которой действуют единые почтовые правила, методы работы и т. п., и, как правило, которая совпадает с территорией государства соответствующей почтовой службы, хотя возможен и охват территории нескольких государств, как в случае, например, почты Турн-и-Таксис, Северо-Германского почтового союза и Всемирного почтового союза (ВПС)[1].
Содержание
Обоснование
Идея почтовой регалии, то есть исключительного права правительства содержать в пределах государственной территории почтовые учреждения, впервые была выдвинута в конце XVI столетия, а в XVII столетия стала проводиться в жизни[2].
Согласно «Большой юридической энциклопедии» (2010)[3] имеется следующее определение почтовой территории:
|
Единая почтовая территория — территория, на которой действуют единые нормы и правила в области почтовой связи, устанавливающие общую систему индексации объектов почтовой связи на территории Российской Федерации, единый порядок оформления, обработки и направления всех видов почтовых отправлений. | 
|
Примеры из истории и современности
Северо-Германский почтовый союз
Когда в начале 1867 года дом Таксисов за вознаграждение в 3 млн талеров отказался от своих притязаний в пользу Пруссии, почтовая территория его объединяла 17 германских государств[2].
Германские государства, объединившиеся с 1867 года в Северо-Германский почтовый союз (куда также вошла почта Турн-и-Таксис, за компенсацию подчинённая Пруссии), сформировали почтовую территорию, находившуюся в сфере действия почтовой администрации союза[4]. Эта территория получила название Северо-Германского почтового округа[de].
В период 1868—1871 годов в Северо-Германском почтовом союзе были в обращении собственные знаки почтовой оплаты, заменившие почтовые марки и цельные вещи Брауншвейга[de], Бремена[de], Гамбурга, Любека[en], Мекленбург-Шверина, Мекленбург-Штрелица, Ольденбурга, Пруссии и Саксонии. На выпускаемых союзом почтовых карточках также была надпись: нем. «Norddeutscher Postbezirk» «Северо-Германская почтовая территория (почтовый округ)»[4].
Германская империя
В дальнейшем в образованной Германской империи становление почты основывалось на её объединении, которое осуществлялось с 1868 года на территории Северогерманского союза. Почтовое дело было предоставлено имперскому законодательству, которое распространялось и на Баварию и Вюртемберг; внутреннее законодательство последних регламентировало только таксы для почтовых отправлений, не выходивших за пределы их территории. Вся территория германской Имперской почты была разделена на 40 почтово-телеграфных округов, состоявших в ведении обер-почт-директоров[2].
Всемирный почтовый союз
Наиболее крупной почтовой территорией в мире является зона действия положений Всемирной почтовой конвенции, утверждённой государствами-членами ВПС для регулирования международной почтовой связи[1].
История
Основные начала самой первой всеобщей почтовой конвенции, предложенные Германией в 1874 году на международном почтовом конгрессе в Берне, — единство почтовой территории, полная свобода и возможная безвозмездность транзита, единство почтовой таксы и принцип уравновешивания, а не распределения почтовых сборов, — частью приняты были целиком, частью послужили предметом разного рода компромиссов[2].
В итоге в основу Всемирной почтовой конвенции был заложен принцип, гарантирующий, что все страны, входящие в состав ВПС, для обмена почтовых отправлений между своими почтовыми учреждениями составляют одну почтовую территорию (un seul territoire postal). В пределах этой территории свободный обмен корреспонденции обеспечивается четырьмя основными положениями[2]:
- По всей территории союза установлена свобода транзита.
- Безвозмездность транзитной пересылки.
- Единообразная, независимая от расстояния почтовая такса.
- Отмена дележа почтовых сборов.
Уже в течение последней четверти XIX века наблюдалось быстрое расширение единой почтовой территории ВПС. В частности, при закрытии всемирных почтовых конгрессов территория почтового союза занимала[2]:
- в 1874 году в Берне — 40 млн км² с 850 млн жителей,
- в 1878 году в Париже — 67 млн км² с 750 млн жителей,
- в 1885 году в Лиссабоне — 83 млн км² с 848 млн жителей,
- в 1891 году в Вене — 96 млн км² с 946 млн жителей,
- в 1897 году в Вашингтоне — 103 млн км² с 1020 млн жителей.
На всемирном почтовом конгрессе 1897 года в Вашингтоне было заявлено, что Китай присоединится к союзу немедленно по реорганизации в нём почтовой части, а также было объявлено о близком присоединении Оранжевой республики. По присоединении Китая почтовый союз стал занимать территорию в 113,6 млн км² с населением в 1396 млрд жителей[2].
Современность
Положение о единстве почтовой территории ВПС продолжает оставаться одним из ключевых в организации универсальной почтовой службы в мировом масштабе и прямо прописано в современной редакции текста Всемирной почтовой конвенции[5]:
|
|
1. С целью укрепления понятия единства почтовой территории Союза страны-члены уделяют большое внимание тому, чтобы все пользователи/клиенты имели право на доступ к универсальной почтовой службе, которая соответствовала бы предложению постоянно предоставляемых на всей их территории основных почтовых служб по приемлемым ценам. |
|
Австро-Венгрия
Своеобразно было устроено почтовое дело в Австро-Венгрии, существовавшей с 1867 по 1918 год. Обе половины австро-венгерской монархии, несмотря на различие почтовых знаков, в почтовом отношении составляли одну территорию. Однако при этом была совершенно разграничена финансовая сторона дела, а в ВПС каждой части монархии был предоставлен самостоятельный голос[2].
США и Мексика
В 1887 году была заключена конвенция Мексики с Соединёнными Штатами Америки, в силу которой оба государства составляли одну общую почтовую территорию, в пределах которой применялись внутренние почтовые таксы[2].
Британская Индия
Вся территория индобританских владений была разделена во второй половине XIX века на 14 почтовых округов[2].
См. также
Напишите отзыв о статье "Почтовая территория"
Примечания
- ↑ 1 2 Территория почтовая // Филателистический словарь / В. Граллерт, В. Грушке; Сокр. пер. с нем. Ю. М. Соколова и Е. П. Сашенкова. — М.: Связь, 1977. — С. 187. — 271 с. — 63 000 экз.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Почта // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ [books.google.co.uk/books?id=qJwQDAAAQBAJ&q=Почтовая+территория#v=snippet&q=Почтовая%20территория&f=false Единая почтовая территория] // [books.google.co.uk/books?id=qJwQDAAAQBAJ Большая юридическая энциклопедия] / Авт.-сост. А. Б. Барихин. — М.: Книжный мир, 2010. — С. 237. — 960 с. — (Серия «Профессиональные справочники и энциклопедии»). — ISBN 5-04-007121-3, 978-5-04-007121-0.
- ↑ 1 2 Территория Северо-Германского почтового союза // Филателистический словарь / В. Граллерт, В. Грушке; Сокр. пер. с нем. Ю. М. Соколова и Е. П. Сашенкова. — М.: Связь, 1977. — С. 187. — 271 с. — 63 000 экз.
- ↑ s:Всемирная почтовая конвенция (2004).
Отрывок, характеризующий Почтовая территория
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
