Почётный академик по разряду изящной словесности
Поделись знанием:
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
Звание «Почетный академик по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук» было учреждено 29 апреля 1899 года, к столетию со дня рождения А. С. Пушкина[1]. Оно предназначалась для выдающихся русских писателей. Среди избранных почётными академиками были авторы, получившие известность не художественной литературой, а научными, философскими или юридическими работами.
В почётные академики могли быть избраны в том числе и лица, уже являющиеся ординарными академиками АН: например, Веселовский, Котляревский и Ключевский, а также действующий президент АН великий князь Константин Константинович. Последовательность могла быть и обратной, например, А. А. Голенищев-Кутузов был сначала избран членом-корреспондентом, потом почётным академиком и лишь затем действительным членом АН.
Самым молодой и самый пожилой почётный академик были избраны в один день, 25 февраля 1902 г.: 33-летний Горький (чьё избрание не было утверждено Николаем II) и 84-летний Сухово-Кобылин. Меньше всех после избрания академиком прожил Соловьёв (7 месяцев), дольше всех — Бунин (44 года).
Почётными академиками были избраны:
- Лев Николаевич Толстой (1828—1910), прозаик — 8 января 1900
- Антон Павлович Чехов (1860—1904), прозаик — 8 января 1900, отказался от звания в 1902 в связи с протестом против аннулирования избрания Максима Горького
- Алексей Антипович Потехин (1829—1908), драматург и прозаик — 8 января 1900
- Владимир Галактионович Короленко (1853—1921), прозаик — 8 января 1900, отказался от звания в 1902 в связи с протестом против аннулирования избрания Максима Горького; в 1918 восстановлен в звании
- великий князь Константин Константинович (1858—1915), поэт (писавший под псевдонимом К. Р.) — 8 января 1900
- Алексей Михайлович Жемчужников (1821—1908), поэт — 8 января 1900
- Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов (1848—1913), поэт — 8 января 1900
- Константин Константинович Арсеньев (1837—1919), критик, литературовед, юрист — 8 января 1900
- Владимир Сергеевич Соловьёв (1853—1900), философ, поэт — 8 января 1900
- Анатолий Фёдорович Кони (1844—1927), юрист, литератор — 8 января 1900
- Пётр Дмитриевич Боборыкин (1836—1921), прозаик — 1 декабря 1900
- Владимир Васильевич Стасов (1824—1906), критик — 1 декабря 1900
- Александр Васильевич Сухово-Кобылин (1817—1903), драматург — 25 февраля 1902
- Максим Горький (1868—1936), прозаик и драматург — 25 февраля 1902, избрание аннулировано правительством
- Алексей Николаевич Веселовский (1843—1918), литературовед — 1906
- Нестор Александрович Котляревский (1863—1925), литературовед — 8 ноября 1906
- Василий Осипович Ключевский (1841—1911), историк — 1908
- Иван Алексеевич Бунин (1870—1953), прозаик и поэт — 1909
- Константин Сергеевич Станиславский (1863—1938), режиссер — 20 марта 1917
Напишите отзыв о статье "Почётный академик по разряду изящной словесности"
Примечания
- ↑ [magazines.russ.ru/volga/2012/1/s16.html Виктор Селезнев «Почетный академик по разряду изящной словесности». Как А. В. Сухово-Кобылин был избран в Императорскую Академию наук]
Отрывок, характеризующий Почётный академик по разряду изящной словесности
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
