Поярков, Василий Данилович

Васи́лий Дани́лович Поярков (до 1610 — после 1667) — русский землепроходец XVII века, «письменный голова».

Происходил из служилых людей города Кашина. С 1630 на службе в Сибири.

Экспедиция Пояркова

Начало пути

По приказу якутского воеводы стольника П. П. Головина Поярков предпринял экспедицию в страну дауров, о которых впервые узнали благодаря экспедиции его предшественника — письменного головы Еналея Бахтеярова в 1640 году. В состав отряда Пояркова входило 133 человека, оснащенных пищалями, пушкой со 100 ядрами к ней. Поярков вышел из Якутска 15 июля 1643 и за 2 дня на 6 дощаниках спустился по реке Лене до устья Алдана. Затем приходилось плыть против течения, что существенно замедлило продвижение экспедиции. Путь от Алдана до устья реки Учур занял месяц. Движение по Учуру продолжалось десять дней, после чего суда Пояркова свернули на реку Гонам. Судоходство по Гонаму возможно лишь на 200 километров от устья, дальше начинаются пороги. Людям Пояркова приходилось перетаскивать суда на себе, волоком. И это приходилось делать более 40 раз. Путь по реке Гонам занял 5 недель.

Открытие Даурии

С наступлением холодов осенью 1643 года Поярков решил оставить часть людей зимовать возле судов на берегах реки Гонам, а сам налегке с отрядом в 90 человек пошел зимником на нартах через Сутам и Нуям. За 2 недели он миновал Становой хребет и впервые проник в бассейн р. Амур, открыв сначала Мульмугу, а затем, через 2 недели, вышел к реке Зея (Даурская страна). 13 декабря 1643 года в 80 км от реки Амур казаки Пояркова имели стычку с даурами «князька» Доптыула. Они разбили лагерь (острог) и сразу же потребовали от местных земледельческих дауров, чтобы отныне они платили дань русскому царю. А чтобы подкрепить свои слова действием, захватил аманатами (заложниками) несколько знатных людей. В начале января 1644 г. зимовье Пояркова на Умлекане было осаждено даурами. Страх перед неведомыми пришельцами прошёл, а их малочисленность придавала уверенности осаждавшим. Однако несколько предпринятых ими попыток штурма успеха не принесли: видимо, сказалось превосходство казаков в тактическом мастерстве и вооружении. Тогда дауры взяли поярковцев в кольцо блокады. Казаки стали примешивать к муке кору деревьев, питались кореньями и падалью, часто болели. Начался мор. Тогда окрестные дауры, которые все это время скрывались в лесах, осмелели и организовали несколько нападений на острог. Но Поярков был умелым военачальником. Напавших дауров перебили, их трупы лежали на снегу перед острогом. Голод крепчал, тогда казаки стали поедать эти трупы, что легло позорным пятном на землепроходцев и вызвало отвращение у местных жителей. «Те служилые люди, не хотя напрасною смертью помереть, съели многих мёртвых иноземцев и служилых людей».

Но наконец весной 1644 года кольцо осады распалось. Поярков получил возможность продолжить поход. Одну группу он послал назад на Гонам, чтобы поторопить зимовавших казаков, а другую — 40 казаков под началом Петрова — дальше к Амуру на разведку. Столкнувшись с сопротивлением дауров, отряд Петрова отступил обратно к стану Пояркова. 24 мая 1644 года пришли зимовщики с Гонама. Отряд Пояркова достиг 70 человек. Они изготовили новые суда и продолжили сплав по рекам со скоростью 40 км/день.

Сплав по Амуру

По Зее к июню 1644 года казаки Пояркова спустились к реке Амур (которую ошибочно принял за Шилку). Местное население весьма враждебно относилось к землепроходцам, не подпуская их к берегу. Поярков спустился по Амуру до его устья, где совершил повторную зимовку. На среднем Амуре Поярков встретил земледельческий народ дючеров, ополчение которых в устье Сунгари истребило разведывательный отряд землепроходцев (погибло 20 казаков). После дючеров начинались земли рыболовного народа гольдов, с которыми не было военных столкновений. Осенью 1644 года Поярков вышел к устью Амура, где жили рыболовы-гиляки. Здесь казаки Пояркова впервые вздохнули спокойно. От них он узнал о населенном волосатыми людьми Сахалине. Гиляцкие «князья» присягнули на подданство России и добровольно дали первый ясак — 12 сороков соболей и шесть собольих шуб. В конце зимы казакам опять пришлось терпеть голод. Вновь стали поедать коренья, кору, питаться падалью. Перед отправлением в поход Поярков совершил набег на гиляков, захватил аманатов и собрал дань соболями. В схватке Поярков потерял половину от своего оставшегося отряда. В конце мая 1645 года, когда устье Амура освободилось ото льда, Поярков со своими казаками вышел в Амурский лиман.

Возвращение

Поярков совершил исторически вполне доказанное 12-недельное (3-месячное) плавание вдоль юго-западных берегов Охотского моря от устья Амура до устья Ульи, где отряд Пояркова попал в шторм и зазимовал осенью 1645 года. Здесь уже в 1639 году ступала нога «русского человека» Ивана Москвитина, а местные народы платили дань московскому «белому царю». Затем через реку Мая казаки Пояркова начали своё возвращение домой. В Якутск в 1646 году вернулось, по разным данным, 20, 33 или 52 казака из экспедиции Пояркова. Прямые цели похода не были достигнуты, однако российские власти получили ценные сведения о пройденных территориях.

Остаток жизни

До 1648 г. Поярков служил в Якутске в прежней должности письменного головы, после чего вернулся в Москву. В столице он был переведён из удельных дворян в московские, поступив на полное казённое обеспечение. Имя Василия Пояркова мельком упоминается в хрониках XVII в. до 1668 г. Это позволяет сделать вывод, что он прожил остаток своих лет в Москве, в покое и достатке.

Память

• В 1858 году на Амуре основана станица Поярково.
• Именем Пояркова названы улицы в Хабаровске, Якутске и Северо-Курильске.
• В 2001 году Банком России в серии памятных монет «Освоение и исследование Сибири», выпущена монета «Экспедиция В. Пояркова» номиналом 50 руб.
• Имя Василия Пояркова носит пассажирский теплоход проекта 860 Амурского речного пароходства.
• Имя Василия Пояркова носит сторожевой корабль Амурской военной флотилии.

Литература

• Полевой Б. П. Новое об амурском походе В. Д. Пояркова (1643—1646 гг.) // Вопросы истории Сибири. Досоветский период (Бахрушинские чтения, 1969). Новосибирск, 1973. С. 112—126.

Ссылки

• Поярков, Василий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.hrono.ru/biograf/poyarkov.html Биография Пояркова]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1640_1649gg/akty_istoricheskie_1643g/1643_07_15_ranee/105-1-0-429 Наказная память составленная воеводой Головиным письменному голове Василию Пояркову о походе на реки Зея и Шилка.]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1650g/1650_04_14_ne_ranee/82-1-0-522 Челобитная жильца Василья Пояркова о написании его по московскому списку.]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1640_1649gg/akty_istoricheskie_1646g/1646_06_12_ne_ranee/108-1-0-464 Акты о плавании письменнаго головы Василья Пояркова из Якутска в Охотское море.]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1640_1649gg/akty_istoricheskie_1640g/1640_12_29/102-1-0-997 Список с наказной памяти письм. головы Вас. Даниловича Пояркова и казачьяго атамана Осипа Галкина казачьему десятнику Вахрамею Макс. Попову.]

Отрывок, характеризующий Поярков, Василий Данилович

– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!