Зимми
Зимми́ (араб. ذمي, собирательно أهل الذمة ахль аль-зи́мма, буквально «люди договора», тур. zimmi) — собирательное название немусульманского населения (в основном тех, кто исповедовал христианство, иудаизм, зороастризм и проч.) на территории государств, созданных или завоёванных мусульманами и живших по законам шариата (кроме законов о личном статусе (брак, развод[1])).
Статус
Пользуясь защитой жизни и имущества, зимми обязаны были признать безраздельное господство ислама во всех сферах жизни общества, уплачивая дань (джизью), но освобождались при этом от уплаты закята, предназначенного для мусульман.
Зимми часто не имели права владеть оружием, занимать государственные посты, служить в армии, свидетельствовать на суде, ездить на лошади, вступать в брак с лицом мусульманского вероисповедания. Могли применяться самые разные формы дискриминации, подчёркивающие «второсортное» положение христиан и иудеев. Например, запреты жить в домах более одного этажа, владеть землёй и собственностью вне гетто, покидать район проживания ночью, обязанность носить одежду определённого вида, и т. п.[2]
Часть этих ограничений (например джизья, запрет жениться на мусульманках) существовали повсеместно и постоянно со времён раннего ислама во всех странах, законы которых были основаны на шариате. Другие (в частности, запрет на владение оружием или иметь дома выше одного этажа, обязанность носить одежду определённого вида) вводились и отменялись разными исламскими правителями в разное время и в разных странах[3][4].
В отличие от Арабского халифата, обширные территории которого (Аравия, Северная Африка) были изначально заселены семито-хамитскими народами, родственными арабам, а потому в основной своей массе принявшими ислам в первые же столетия арабской власти (за исключением небольшой группы), Османская империя имела гораздо более пёстрый религиозно-этнический состав населения.
Оговорки
Термин зимми (исключительно немусульманские резиденты преимущественно исламских государств) следует отличать от понятия райя — низших классов общества (которые, хотя и состояли в основном из немусульман, включали в себя и низшие сословия мусульман).
Формирование класса
Ещё во времена поздней Римской империи, а затем под управлением Византии большая часть населения Северной Африки (Магриб), Ближнего Востока и Анатолии приняла христианство в тех или иных формах. Диаспоры иудеев также были разбросаны по побережью Средиземного моря. Зороастризм продолжал сохраняться в Персии. Консолидация арабских племён в Аравии, возникновение и распространение ислама, становление мощного Арабского халифата в VII веке и его обширные завоевания привели к тому, что значительные группы христиан и иудеев оказались в пределах нового исламского государства.
Другие исламские государства, возникшие позднее, такие как Империя Великих Моголов и Османская империя также являлись местом проживания значительного числа немусульман. Поначалу в категорию зимми включались лишь люди Писания, то есть христиане и иудеи, но затем к ним были причислены исповедующие зороастризм, буддизм, индуизм, сикхизм и мандеизм.
В наши дни в исламском мире, за редким исключением, сохраняется лишь небольшая доля тех немусульман, которые проживали там в Средние века. Дело в том, что со временем большинство зимми постепенно ориентализировались, переходили на турецкий и арабский языки, фарси и принимали ислам. Многие были уничтожены, как, например, армяне, проживавшие на территории Турции, во время геноцида армян.
Напишите отзыв о статье "Зимми"
Литература
- Бат Йеор. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Islam/Ijeor/index.php «Зимми»: христиане и евреи под властью ислама]
Примечания
- ↑ Bernard Lewis The Jews of Islam (1984), с. 27
- ↑ [istor.99k.org/mir8.htm Евреи и христиане под властью ислама]
- ↑ Thomas, David; Roggema, Barbara.(Christian-Muslim Relations: A Bibliographical History(600—900)) (2009), с. 361
- ↑ Bernard Lewis The Jews of Islam (1984), с. 24-25, 49-51
См. также
Ссылки
- [askimam.ru/board/8-1-0-12 Кто такие зиммии?] — Ask Imam
- [militera.lib.ru/research/gammer_m/11.html/ Словарь исламской терминологии]
Отрывок, характеризующий Зимми
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.
Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
