Золотая вольность
Поделись знанием:
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
(перенаправлено с «Права шляхты»)
 |
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
|
Золота́я во́льность (лат. Aurea Libertas; польск. Złota Wolność) — одно из явлений политической системы Королевства Польского и позже, после Люблинской унии 1569 года, Речи Посполитой, известной как шляхетская демократия. В этой системе вся знать (шляхта) обладала равными и обширными правами и привилегиями. Шляхтичи заседали в законодательном органе — сейме и выбирали короля.
Золотая вольность была уникальным явлением в век абсолютизма в Европе. В результате злоупотреблений золотой вольностью и правом liberum veto центральная власть в Речи Посполитой ослабла, что позволило её соседям (России, Австрии и Пруссии) парализовать государство и произвести три раздела Речи Посполитой.
Содержание
Возникновение и суть
Уникальное в Европе государственное устройство Речи Посполитой основывалось на удержании власти в руках знатного класса шляхта над остальными сословиями и монархией. Этот класс успел добиться целого ряда привилегий (заложенных Nihil novi в 1505 году, генриковыми артикулами (1573), и различными Pacta conventa), от которых монарх не смог бы избавиться. Содружество имело парламент под названием Сейм, Сенат и избираемого короля, который обязывался уважать права и привилегии сословий.
Власть короля была существенно ограничена, в момент избрания он подтверждал Генриковы артикулы, являвшиеся основой местного политического устройства (и включавшие беспрецедентные гарантии религиозной терпимости). Позже этот документ был объединён с pacta conventa, конкретным обязательствами, принимаемыми избранным королём. С этого момента, правитель становился партнёром знати и управляемой последними группой сенаторов. Эта доктрина имела древние республиканские корни со времён античности, которые потом выразились в формате выборной монархии.[1]
Основными характеристиками политической системы содружества Польши и Литвы были:
- Выборы короля всеми аристократами, известные как "wolna elekcja (свободные выборы);
- Сейм — парламент, который государь был обязан созывать каждые два года;
- Pacta conventa, «всеобщие соглашения» — заключались с избранным королём, включали в себя свод прав, подтверждённых со времён генриковых артикулов;
- Рокош (insurrection), право шляхты на законное восстание против короля, нарушившего гарантированные свободы;
- Религиозная терпимость, гарантированная Варшавской конфедерацией 1573 года,[2]
- liberum veto — право голосом одного участника сейма отменить решение, принятое большинством;
- конфедерация — право создавать организации для борьбы за политические цели.
Сама политическая система Речи Посполитой являла собой смесь следующих государственных устройств:
- конфедерация и федерация, с широкой автономией регионов;
- олигархия,[3] в которой только мужская шляхта (15 % населения) имела политические права;
- демократия, ибо шляхта имела равные права и привилегии, а Сейм мог отменять решения короля по любому вопросу внутренней и внешней политики;
- выборная монархия;
- конституционная монархия, так как власть государя была ограничена pacta conventa и другими законами.
Оценки
«Золотая вольность» была уникальной и противоречивой особенностью политического устройства Речи Посполитой. В то время, как в Европе укреплялся абсолютизм королевской власти, централизация, религиозные и династические войны, в Речи Посполитой уживались сильная аристократия и слабый король, а местное население жило в условиях децентрализации и религиозной терпимости.[4][3]. Обычно сейм ветировал решения короля объявить войну, что является важной частью концепции теории демократического мира.[5] Подобная система государственного устройства являлась предшественником современных представлений о демократии[6] и конституционной монархии,[7][8][9] а также федерации.[3] Представители шляхты имели право на сопротивление, социальный контракт свободу личности, принцип управления на основе согласия, самостоятельность ― все эти признаки существуют в концепции совеременной либеральной демократии.[4] Как либеральные демократы XIX—XX веков, польская знать была обеспокоена силой государственного аппарата.[10] Польская аристократия была резко против концепции авторитарной власти.[11]
Вместе с тем Золотую вольность критиковали из-за её элитарного характера, делавшего её недоступной для крестьян и горожан[12] и не позволявшего дать гарантии свободы и независимости для большей части населения, что делало их лёгкой целью беспредела аристократии из-за слабого развития городов и крепостного права.[13] Речь Посполитую называли Раем для знати, иногда ― Раем для евреев, но также Чистилищем для городских бюргеров и Адом для крестьян.[14] Даже среди шляхты Золотую вольность ругали из-за усиления роли магнатов.[12][15]Однако нужно отметить, что кроме первого термина, оставшиеся были придуманы задним числом немецким писателем XX века Альфредом Дёблиным. Вместе с тем существуют факты перехода российских крестьян от своих более жестоких условий жизни в Польшу,[16].
Золотую вольность также называли ответственной за «гражданские войны и вторжения, национальную слабость, нерешительность и бедность духа».[17]Не сумев эволюционировать в абсолютизм и национальную монархию, Содружество постепенно двигалось к состоянию анархии из-за права вето и других злоупотреблений[15]Сама шляхта не видела существующих проблем [18], отказываясь платить налоги для создания сильной и современной государственной армии, а власть магнатов быстро стала использоваться иностранными державами для паралича политической системы Речи Посполитой.[19][20]Страна демонстрировала отставание от своих более милитаризованных и бюрократизированных соседей,[21] для которых вскоре стала лакомой целью. В итоге, территория Речи Посполитой была разделена между Австрией, Пруссией и Россией в конце XVIII века.[9][22]
Схожие с этой политическая система существовала в Венецианской республике[23][24], также проводят параллели с Соединёнными Штатами Америки времён Джорджа Вашингтона.[25]
Напишите отзыв о статье "Золотая вольность"
Примечания
- ↑ Filonik, Jakub (2015). «[www.tandfonline.com/doi/pdf/10.1080/10848770.2015.1071124 The Polish Nobility’s “Golden Freedom”: On the Ancient Roots of a Political Idea]». The European Legacy. DOI:10.1080/10848770.2015.1071124.
- ↑ # Norman Davies, God’s Playground. A History of Poland, Vol. 1: The Origins to 1795, Vol. 2: 1795 to the Present. Oxford: Oxford University Press. ISBN 0-19-925339-0 / ISBN 0-19-925340-4
- ↑ 1 2 3 Aleksander Gella, Development of Class Structure in Eastern Europe: Poland and Her Southern Neighbors, SUNY Press, 1998, ISBN 0-88706-833-2, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0887068332&id=8keIXDyF_EoC&pg=PA13&lpg=PA13&dq=Polish-Lithuanian+Commonwealth+%22federation%22+Gella&sig=7scGhSOWNHxZm7xKeUimB9Cr4D0 Google Print, p13]
- ↑ 1 2 Norman Davies, God’s Playground: A History of Poland in Two Volumes, Oxford University Press, 2005, ISBN 0-19-925339-0, p.262
- ↑ Frost Robert I. The Northern Wars: War, State and Society in northeastern Europe, 1558–1721. — Harlow, England; New York: Longman's. 2000. Especially pp9-11, 114, 181, 323.
- ↑ Maciej Janowski, Polish Liberal Thought, Central European University Press, 2001, ISBN 963-9241-18-0, Google Print: [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN9639241180&id=ieF7NYaEqQYC&pg=PA3&lpg=PA3&dq=Polish+Lithuanian+Commonwealth+federation&vq=4&sig=ePKU45u4CTs4btOI8KKxV4nwxA4 p3], [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0887068332&id=8keIXDyF_EoC&pg=PA13&lpg=PA13&dq=Polish+Lithuanian+Commonwealth+federation&sig=7scGhSOWNHxZm7xKeUimB9Cr4D0 p12]
- ↑ Paul W. Schroeder, The Transformation of European Politics 1763—1848, Oxford University Press, 1996, ISBN 0-19-820654-2, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0198206542&id=BS2z3iGPCigC&pg=PA84&lpg=PA84&dq=Poland+%22constitutional+monarchy%22&sig=VDTkfWKi5PAqIlCIKlGa6tha6lw Google print p84]
- ↑ Rett R. Ludwikowski, Constitution-Making in the Region of Former Soviet Dominance, Duke University Press, 1997, ISBN 0-8223-1802-4, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0822318024&id=qw8o0_c0m74C&pg=PA34&lpg=PA34&dq=Poland+%22constitutional+monarchy%22&sig=tFj2eSPXILPkUodrTTGxQtj7X4w Google Print, p34]
- ↑ 1 2 George Sanford, Democratic Government in Poland: Constitutional Politics Since 1989, Palgrave, 2002, ISBN 0-333-77475-2, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0333774752&id=tOaXi0hX1RAC&pg=PA11&lpg=PA11&dq=Poland+%22constitutional+monarchy%22&sig=lnh18en73lGnEOdO0GkC-mh42z0 Google print p. 11 — constitutional monarchy], [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0333774752&id=tOaXi0hX1RAC&pg=PA3&lpg=PA3&dq=Poland+anarchy&sig=wQoLBVyfoT7MaBQ_66fD0LS_Nf4 p.3 — anarchy]
- ↑ Norman Davies, God’s Playground: A History of Poland in Two Volumes, Oxford University Press, 2005, ISBN 0-19-925339-0, [books.google.com/books?id=b912JnKpYTkC&pg=RA1-PA283&vq=the+coincidence+of+view&dq=noble+paradise+peasant+hell+purgatory&as_brr=3&sig=Majcm4VX29AJBOcijElu99V9iBA Google Print, p.283]
- ↑ Jerzy Szacki, Liberalism After Communism, Central European University, 1995, ISBN 1-85866-016-5, Press [books.google.com/books?id=gU6_JbBHkXoC&pg=PA46&dq=Davies+Golden+Liberty&ei=BYdQR6rQH6TSpgKpg9WRBg&sig=N3A51ZGJglRT6-QwAcmynSMDwC0#PPA46,M1 Google Print, p. 46]
- ↑ 1 2 Helmut Georg Koenigsberger, Monarchies, States Generals and Parliaments, Cambridge University Press, 2001, ISBN 0-521-80330-6, [books.google.com/books?id=2V1dbsvEWnkC&pg=PA336&dq=%22Golden+Liberty%22&as_brr=3&ei=In9QR7y8OJ_QpwLp3rTMBw&sig=KHuUrTUUAFvn_xPS6uZBqDTHyJs Google Print, p.336]
- ↑ [www.j-bradford-delong.net/movable_type/2003_archives/001447.html The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis], discussion and full online text of Evsey Domar (1970) "The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis, " Economic History Review 30:1 (March), pp18-32
- ↑ Norman Davies, God’s Playground: A History of Poland in Two Volumes, Oxford University Press, 2005, ISBN 0-19-925339-0, [books.google.com/books?id=b912JnKpYTkC&pg=PA160&dq=noble+paradise+peasant+hell+purgatory&as_brr=3&ei=RIdQR_7GBIrepgLMxLzfAQ&sig=fcizWkw4X6m3ht4gn5OFCQzu8cA Google Print, p.160]
- ↑ 1 2 Jerzy Lukowski, Hubert Zawadzki, A Concise History of Poland, Cambridge University Press, 2006, ISBN 0-521-85332-X, [books.google.com/books?id=HMylRh-wHWEC&pg=PA88&dq=%22Golden+Liberty%22&as_brr=3&ei=-oVQR8qbL6bqoQLKs-wc&sig=JpSe6O8nMfLqZYGtlTb-AVdViIs Google Print, p.88]
- ↑ Nicholas Valentine Riasanovsky. A History of Russia. — Oxford University Press, 2000. — ISBN 0-19-512179-1. [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0195121791&id=KRjcXHliMpcC&pg=PA137&lpg=PA137&dq=Union+of+Lublin&sig=uqrEC1Ob3PQ0rGtMpffsV7XA9lo Googleブック]
- ↑ Philip Pajakowski, in Michał Bobrzyński (1849—1935), Peter Brock, John D. Stanley, Piotr Wróbel (ed.), Nation And History: Polish Historians from the Enlightenment to the Second World War, University of Toronto Press, 2006, ISBN 0-8020-9036-2, [books.google.com/books?id=lzWHDEE6OqkC&pg=PA150&dq=%22Golden+Liberty%22&as_brr=3&ei=In9QR7y8OJ_QpwLp3rTMBw&sig=yMDp9QN-3kRTqDUOxMpGoQZDYYo Google Print, p.150]
- ↑ Norman Davies, God’s Playground: A History of Poland in Two Volumes, Oxford University Press, 2005, ISBN 0-19-925339-0, p.279]
- ↑ William Bullitt, The Great Globe Itself: A Preface to World Affairs, Transaction Publishers, 2005, ISBN 1-4128-0490-6, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN1412804906&id=guYU3I5f2ZgC&pg=PA42&lpg=PA42&dq=bribe+Polish+parliament&sig=9dk5sNNNWL-pfBwoOCP1CCKPW6c Google Print, pp42-43]
- ↑ John Adams, The Political Writings of John Adams, Regnery Gateway, 2001, ISBN 0-89526-292-4, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0895262924&id=zwKs6Wf2NUEC&pg=PA242&lpg=PA242&dq=May+Constitution+reason+for+partitions+of+Poland&sig=MSPWv6t3GdmfHUFcblV6VLt_Vf0 Google Print, p.242]
- ↑ Brian M. Downing, The Military Revolution and Political Change: Origins of Democracy and Autocracy in Early Modern Europe, Princeton University Press, 1992, ISBN 0-691-02475-8, [books.google.com/books?id=jpYnGxR5MuwC&pg=PA144&vq=military-bureaucratic+pattern&dq=Polish+military+szlachta+taxes&sig=kizPt7piNm3-vBSC3fFQXVbHD0s#PPA144,M1 Google Print, p.144]
- ↑ Martin Van Gelderen, Quentin Skinner, Republicanism: A Shared European Heritage, Cambridge University Press, 2002, ISBN 0-521-80756-5 [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0521807565&id=sLO_aRQiDwgC&pg=PA54&lpg=PA54&dq=Polish+anarchy&sig=J0EJ6ZkLpycczRPDZ0brNKijzsM Google Print: p54]
- ↑ Joanna Olkiewicz, Najaśniejsza Republika Wenecka (Most Serene Republic of Venice), Książka i Wiedza, 1972, Warszawa
- ↑ Joseph Conrad, Notes on Life and Letters: Notes on Life and Letters, Cambridge University Press, 2004, ISBN 0-521-56163-9, [books.google.com/books?ie=UTF-8&vid=ISBN0521561639&id=x8oAq189BcwC&pg=PA422&lpg=PA422&dq=autonomy+Polish-Lithuanian+Commonwealth&sig=NamslH94ra0LUsjcr8FSOPMNmzo Google Print, p422 (notes)]
- ↑ Norman Davies, God’s Playground: A History of Poland in Two Volumes, Oxford University Press, 2005, ISBN 0-19-925339-0, p.282
Ссылки
- [66.188.129.72:5980/History/PreModernEurope/pl-16sigismundIIIend.htm Golden Freedom ― 1632―1648]
- [www.citinet.net/ak/polska_14_f2.html Excerpts from the book The Polish Way by Adam Zamojski]
- [info-poland.buffalo.edu/JJ.html "Monarchy becomes the First Republic: Kings Elected for Life]
- [www.arts.gla.ac.uk/Slavonic/staff/Szlachta.html The Inexorable Political Rise of the szlachta]
Отрывок, характеризующий Золотая вольность
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
