Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром

Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром
The Facts in the Case of M. Valdemar
Иллюстрация Гарри Кларка, 1919
Жанр:	Мистика
Автор:	По, Эдгар Аллан
Язык оригинала:	Английский
Дата написания:	1845
Дата первой публикации:	20 декабря 1845
Текст произведения в Викитеке

«Пра́вда о том, что случи́лось с ми́стером Вальдема́ром» (англ. The Facts in the Case of M. Valdemar) — рассказ американского писателя Эдгара Аллана По, написанный в 1845 году. Основная тема рассказа — месмеризм. Рассказ ведётся от первого лица. Автор ставит эксперимент на своем знакомом, мистере Вальдемаре, умирающем от чахотки. Автор помещает его в «месмерическое состояние» с тем, чтобы исследовать особенности процесса умирания в этом состоянии. Далее автор описывает последствия своего опыта. Рассказ написан в жанрах саспенс и хоррор, впервые был опубликован без пояснений, что это художественное произведение, и многими был воспринят, как документальное свидетельство о реально проведенном опыте магнетизма. По раскрыл «подделку» позднее, в своих «Маргиналиях».

Сюжет

Рассказчик заявляет, что готов изложить подробности дела, которое вызвало бурные дискуссии. Оно связано с так называемым месмеризмом, паранаучной практикой помещения субъекта в гипнотическое состояние, посредством «животного магнетизма». Позднее месмеризм стал основой гипноза. Рассказчик довольно опытный месмерист, однако его занимает один опыт, который, по-видимому, никем ещё не проводился. Он хочет узнать, как влияет месмерическое состояние на процесс умирания человека — замедляется или, наоборот, ускоряется этот процесс? можно ли остановить смерть? Рассказчик решается провести опыт на своем знакомом — мистере Эрнесте Вальдемаре.

Мистер Вальдемар смертельно болен, он в последней стадии чахотки. К нему приходит рассказчик и предлагает ему стать подопытной крысой. Вальдемар соглашается. Они зовут в свидетели докторов Д. и Ф., которые лечили Вальдемара, и молодого мистера Л.-л.-а, студента. Когда наступает смертный час мистера Вальдемара, рассказчик начинает своё колдовство. Вальдемар умирает и несколько часов не подаёт никаких признаков жизни, но потом вдруг сквозь сон начинает говорить. Сначала он говорит, что спит, и просит его оставить в покое, дать ему умереть. Потом с ним происходит резкая перемена: румянец сходит с щек, рот открывается, верхняя губа закручивается, обнажается чёрный распухший язык. На вопрос магнетизера, спит ли он, раздается глухой голос, будто из-под земли «Раньше я спал, а теперь я умер». Свидетели поражаются этим необыкновенным зрелищем.

В таком состоянии сна, полузабытья, гипноза, транса Вальдемар проводит семь месяцев. За ним ухаживают его служащие и свидетели опыта. Наконец, магнетизер решается «разбудить» его, и снова спрашивает пациента, что тот чувствует. В этот момент мистер Вальдемар начинает кричать, что он умер и не может больше здесь находиться. Он просит разбудить себя или усыпить. Мистер Вальдемар продолжает кричать «Умер! Умер!» Рассказчик проделывает свои месмерические пассы и выводит Вальдемара из его состояния. Тогда его тело начинает гнить и разлагается за несколько секунд. Перед свидетелями остаётся отвратительная, гниющая масса.

История создания и публикации

Теория «животного магнетизма», иногда называемая по имени своего автора Фридриха Месмера, «месмеризмом», была чрезвычайно популярна в Европе во второй половине XVIII века. Особую популярность она снискала в Европе, где даже были созданы специальные комиссии по вопросам «животного магнетизма», в которые входили крупнейшие учёные того времени. Однако к 1840 году они сошлись во мнении, что никакого «животного магнетизма» не существует, так как результаты опытов были противоречивы, а все попытки зафиксировать его носители, так называемые «флюиды», оказались безуспешными. Тем не менее, у теории оставалось много приверженцев, тема переместилась из научной среды в общественную.

Вышедшая в 1829 году книга австрийского поэта, врача и спиритаулиста Юстинуса Андреаса Кернера наделала много шума. Кернер описывал свой опыт лечения «месмеризмом» одной пациентки, которая наблюдалась у него в 1826—1829 годах. В 1845 году вышло издание на английском языке, а анонсировалось оно, в частности, в августовском выпуске журнала The Broadway Journal, редактором которого в то время был Эдгар По. В книге Кернера есть эпизоды, напоминающие отдельные фрагменты будущего рассказа По. В ней, например, есть описания магнетических пассов. Кернер пишет, что сначала казалось, будто эти пассы оживляют умирающую женщину, но потом она всё же скончалась, «оставив полностью неузнаваемую оболочку, в которой не было и намека на прежний облик».

Кроме того, По напечатал в своем журнале письмо от нью-йоркского физика Сиднея Доана (Dr. A. Sidney Doane), где описывалась хирургическая операция, на время которой пациент был помещен в «магнетический сон»; вероятно, это письмо и сподвигло По к написанию собственной истории. Новелла «The Facts in the Case of M. Valdemar» практически одновременно была опубликована в двух журналах: в Broadway Journal (выпуск от 20 декабря 1845 года) и в декабрьском номере American Review: A Whig Journal — в последнем под заглавием «The Facts in M. Valdemar’s Case». В Англии рассказ вышел сначала в виде брошюры под заголовком «Mesmerism in Articulo Mortis», а затем под названием «Последние дни мистера Вальдемара» (The Last Days of M. Valdemar).

Реакция публики и критика

Многие читатели восприняли рассказ, как отчет о реальном эксперименте. Английский гипнотерапевт Роберт Коллиер (Robert Collyer), находясь в Бостоне, написал По, что он тоже однажды провел оживление человека, которого все считали умершим (на самом деле, это был напившийся до бесчувствия моряк, которого «оживили» с помощью горячей ванны). Другой англичанин, Томас Соут (Thomas South) привел «случай», описанный По, в своей книге по магнетизму Early Magnetism in its Higher Relations to Humanity 1846 года. Студент-медик Джордж С. Элевет (George C. Eveleth) писал Эдгару По:

Я всех убеждал, что это чистая правда. Но вам я скажу, что у меня есть сильные подозрения, что это фальшивка.

Оригинальный текст (англ.)  

I have strenuously held that it was true. But I tell you that I strongly suspect it for a hoax.

Эдгар По получил письмо из Шотландии от читателя по имени Арчибальд Рэмси (Archibald Ramsay), «верующего в Месмеризм», как он сам отрекомендовался. Читатель жаждал подтверждения подлинности истории: «В ней говорится… о величайшем открытии». Рэмси требовал ответа от Эдгара По лично, «во имя Науки и истины». По ответил: «Подделка — вот самое подходящее слово. Находятся люди, которые в неё верят — но я в неё не верю — и вы не верьте».

Подобных писем автор получил много. В ответном письме к одному другу По ограничился краткой припиской в постскриптуме: «P.S. 'Дело Вальдемара' фальшивка, разумеется». Редактор Daily Tribune Хорейс Грили (Horace Greeley) написал в одном из выпусков: что «несколько почтенных здравомыслящих граждан» были введены в заблуждение, но «у любого, кто принял этот рассказ на веру, должна быть большая, просто огромная шишка Веры».

На публикацию рассказа откликнулась Элизабет Браунинг, написав По, что он владеет даром «делать ужасающее неправдоподобие близким и узнаваемым». Филипп Кук, малоизвестный поэт из Вирджинии и друг По, также высказал автору своё мнение о новелле. Он точно подметил главную, хотя и неявную цель автора — вызвать предельный шок, а вовсе не заниматься пропагандой месмеризма, как могло показаться на первый взгляд:

Это самая ужасная, правдивая, отвратительная и шокирующая фантазия, которую когда-либо породил человеческий мозг или вывела на бумаге рука. Этот липкий желатиновый голос! до такого ещё никто не додумался <…> Волосы встают дыбом от чтения его среди бела дня, хотя ты и вооружён дробовиком. Что уж говорить о том, какое он произведёт впечатление ночью, в каком-нибудь старом сельском доме, где живут привидения!.

Критик и литературовед Джордж Эдвард Вудберри (George Edward Woodberry) через несколько десятилетий после смерти По писал, что рассказ «по сочетанию кристально чистого физического отторжения и тошнотворно грязного ужаса не имеет себе равных в литературе.» Исследователь Джеймс М. Хатчиссон (James M. Hutchisson) назвал новеллу, «вероятно, самой отвратительной сказкой По».

Анализ

Как и в подавляющем большинстве своих рассказов, По прибегает к гротеску, оксюморону и иронии, которая, впрочем, мало кем из его современников была замечена в этом рассказе. Указание на иронический подтекст новеллы содержится в уже в описании «жертвы» месмеризма — мистера Вальдемара. Оно представляет собой невообразимую мешанину несочетаемых деталей. Месье (фр.) Эрнест Вальдемар (исп. или шв.) — составитель Bibliotheca Forensica («Судебная библиотека» на латыни), автор переводов на польский язык «Гаргантюа» Рабле и «Валленштайна» Шиллера, да ещё под псевдонимом «Иссахар Маркс».

Эдгар По прибегает к очень высокой степени детализации и натурализма описаний, что наводит на мысли о том, что перед написанием рассказа он тщательно изучал медицинскую литературу. В одном месте он, например пишет, что из глаза Вальдемара «обильно потёк жёлтый гной» (profuse outflowing of a yellowish ichor). Наиболее же впечатляет заключительный фрагмент рассказа:

… все его тело, — в одну минуту, или даже быстрее — осело, расползлось, истлело под моими руками. На постели перед нами оказалась безобразная, гниющая, вонючая масса.

Оригинальный текст (англ.)  

...his whole frame at once — within the space of a single minute, or even less, shrunk—crumbled—absolutely rotted away beneath my hands. Upon the bed, before that whole company, there lay a nearly liquid mass of loathsome—of detestable putrescence."

Этот изобразительный ряд наверняка повлиял на произведения последователей Эдгара По, включая Говарда Лавкрафта. В последних строках рассказа По смог вызвать у читателя целый спектр сильнейших переживаний одновременно: шок, отвращение, тревожное ожидание. Попытки превозмочь смерть приводят к ужасающим результатам и, следовательно, в конечном счете бесполезны.

Имя Valdemar созвучно испанскому сочетанию «долина моря». Имя включает в себя твёрдую и жидкую составляющую; это придает особый символизм истории Вальдемара, его тела, проходящего трансформацию от нормального «твёрдого» состояния к «жидкому» в последних кульминационных строках истории. Ещё одним символом, обозначающим смертность героя, фигурирующим в этом рассказе и в других текстах По, являются зубы. Они обнажаются из-под завернувшейся верхней губы Вальдемара, в момент его смерти. В других рассказах это «могильные и отвратительные» зубы коня («Метценгерштейн»), патологическое влечение к зубам у героя «Береники», зубовный скрежет шута, возвещающий смерть его врагов, в рассказе «Прыг-Скок».

Вальдемар умирает от чахотки и, охотно согласившись на эксперимент, вероятно, стремится отсрочить свою кончину. Возможно, такой сюжет связан с жизненной драмой Эдгара По: к тому времени, когда этот рассказ впервые появился в печати, его жена Вирджиния Клемм уже четыре года страдала от туберкулёза . Возможно, в основе предельной детализации описаний состояния больного Вальдемара положены наблюдения По за страданиями своей жены. Кроме того, По, вероятно, был под впечатлением от теорий известного спиритиста и медиума Эндрю Джексона Дэвиса, чьи лекции по месмеризму он посещал.

Смерть Вальдемара лишена какой-либо сентиментальности, в противоположность его концепции Эдгара По о «смерти прекрасной женщины», как об идеальной теме искусства, изложенной в эссе «Философия творчества», и которой он следует в остальных своих рассказах: «Лигейя», «Морелла», «Овальный портрет» и других. Смерть мужчины, напротив, брутальна и вульгарна.

Экранизации и радиоспектакли

Рассказ «The Facts in the Case of M. Valdemar» был экранизирован в Аргентине, в 1960 году, как одна из частей Masterpieces of Horror, в США этот фильм был впервые показан в 1965. Одна из трёх киноновелл альманаха Роджера Кормана «Истории ужаса» (Tales of Terror, 1962), основана на сюжете истории мистера Вальдемара. Более поздняя экранизация, предпринятая Джорджем Ромеро, стала первым эпизодом фильма «Два злобных взгляда» (Due occhi diabolici, 1990) — второй «злобный взгляд», на рассказ «Чёрный кот», принадлежал Дарио Ардженто. Крупнейшая некоммерческая радиостанция США National Public Radio транслировала постановку «Edgar Allan Poe’s Valdemar» (2000). Также мотивы рассказа присутствуют в чёрной комедии 2002 года «Месмерист» (The Mesmerist).

Основные темы рассказа

В рассказе звучат некоторые из традиционных для произведений Эдгара По тем:

• месмеризм (см. также: «Месмерическое откровение» — написан в пару к «Мистеру Вальдемару»; «Повесть Крутых гор»)
• стремление проникнуть в тайну смерти (см. также: «Беседа Моноса и Уны»; «Разговор Эйрос и Хармионы»; «Месмерическое откровение»; «Разговор с мумией»)

Влияние в культуре

Редьярд Киплинг, большой поклонник таланта Эдгара По, ссылается на рассказ «The Facts in the Case of M. Valdemar» в своей истории «В доме Седдху» (In the House of Suddhoo, 1886). В ней говорится о попытке старика-индийца спасти жизнь больного сына с помощью народной магии. Один из сеансов колдуна-шарлатана включает в себя чревовещание, тонким голосом, похожим на колокольчик. У присутствующих при этом складывается впечатление, что говорит засушенная голова младенца, плавающая в тазу. Киплинг пишет: «Прочтите рассказ Эдгара По о том, как заговорил умирающий под влиянием внушения, и вы поймете, хотя бы наполовину, ужас, который испытали мы, услышав голос этой головы».

В рассказе-фантасмагории Достоевского «Бобок» умершие соседствуют с живыми, граница между ними стирается. Некий маркиз, дамский угодник времен Екатерины, поёт романс, и вдруг рассыпается, превратившись в кучку пепла.

Этот рассказ По был включён в «Антологию фантастической литературы», составленную в середине XX в. Хорхе Луисом Борхесом, Адольфо Биой Касаресом и Сильвиной Окампо.

Русские переводы рассказа

Первый перевод рассказа на русский язык состоялся в 1859 году. Это была брошюра под названием «Говорящий мертвец», анонимный автор которой, очевидно принадлежащий к духовенству, поставил своей задачей не только перевести рассказ, но и подробно его разобрать. Объём комментариев переводчика был сопоставим с объёмом авторского текста. Это первый пример самостоятельного анализа творчества По в русской литературной критике, ставший одним из её курьёзов. Впрочем, в 1859 году брошюра прошла незамеченной, и её содержание могло показаться тогдашней читающей публике не таким уж парадоксальным. В 1901 году об этой публикации вспомнил издатель «Вестника всемирной истории» С. С. Сухонин, и в майском номере «Вестника» полностью воспроизвел текст «Говорящего мертвеца», сопроводив его своим кратким комментарием. Вся публикация была озаглавлена «Эдгар Поэ и один из его „ученых“ критиков».

…Вряд ли какой другой писатель нашел себе «критика», составившего разбор своеобразней ниже приводимого. <…> Автор, судя по его ссылке на журнал L’Illustration, по-видимому, знает французский язык и основательно знаком с священным писанием, к которому он постоянно обращается, изобильно его цитируя. Таким образом, зная французский язык, зная текст священного писания и творений святых отцов, живя, по-видимому, в Петербурге, что можно предположить из того, что брошюра «Говорящий мертвец» дозволена петербургской цензурой и напечатана в типографии И. Шумахера в Петербурге же, г. критик не потрудился узнать только — кто такой Эдгар Поэ и что за произведение им разбираемое.

Автор «Говорящего мертвеца», явно никогда прежде не слышал об Эдгаре По и приняв фантастический рассказ за ученый трактат, обрушился на писателя с чувством оскорбленного христианина; он яростно опровергает «ученого доктора Поэ», который пожелал «дерзко, под покровом яко бы науки, а в самом деле при пособии силы враждебной приподнять завесу вечности и заглянуть в ту страну, для которой ещё тускло и слабо духовное зрение перстного человека» и действие которого «есть уже вторжение в судьбы Вышнего Промысла» и сам «исполнитель — дерзко взимавшийся на разум Божий». Предположения о личности автора «Говорящего мертвеца» появились в середине XX века, в настоящее же время большинство критиков приписывают эту работу известному литератору, Александру Башуцкому, закончившему свои дни в монашестве.

Позднее рассказ переводили Г. Клепацкий, Константин Бальмонт, Михаил Энгельгардт, Зинаида Александрова. Также существуют несколько анонимных переводов второй половины XIX-начала XX веков.

Ссылки

[www.lib.ru/INOFANT/POE/voldemar.txt Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром] в библиотеке Максима Мошкова

Отрывок, характеризующий Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром

Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.