Правительственная хунта Чили (1973—1990)

Правительственная хунта Чили (исп. Junta de Gobierno de Chile), более известна как Военная хунта — высший орган государственной власти Чили в период военной диктатуры 11 сентября 1973 — 11 марта 1990 года. С сентября 1973 по декабрь 1974 года соединяла все ветви власти, с декабря 1974 по март 1990 года являлась законодательным органом. Проводила политику жёсткого антикоммунизма и антимарксизма, национал-консерватизма и экономического неолиберализма. Сыграла значительную роль в развитии Чили последней четверти XX века и в глобальном противостоянии социальных систем. Период правления хунты более всего характеризуется репрессивной политикой и масштабными экономическими преобразованиями («чилийское чудо»). Де-факто бессменным руководителем хунты являлся генерал Аугусто Пиночет Угарте, формально в 1981—1990 годах председательствовал адмирал Хосе Торибио Мерино.

Декларированные задачи

Хунта пришла к власти в результате военного переворота 11 сентября 1973. Свержение законного правительства мотивировалось необходимостью покончить с нарастанием хаоса, предотвратить гражданскую войну, захват власти коммунистами и советизацию страны по кубинскому образцу.

Наша родина восстала против международного коммунизма и нанесла ему самое сокрушительное поражение за последние тридцать лет.
Декларация Правительственной Хунты Чили, 1974

Переворот был совершён насильственными методами и сопровождался кровопролитием. Уже 11 сентября был издан декрет, приостанавливавший действие конституции, распускавший конгресс, запрещавший партии Народного единства. Вводился режим военного правления на неопределённый срок. В то же время Декларация хунты 1974 года формулировала национальные задачи: противостояние коммунистической опасности и ускорение социально-экономического развития Чили.

Персональный состав

11 сентября 1973 года в Правительственную хунту Чили вошли:

• генерал Аугусто Пиночет Угарте, главнокомандующий чилийской армией

• адмирал Хосе Торибио Мерино, главнокомандующий Военно-морскими силами Чили

• генерал Густаво Ли Гусман, главнокомандующий Военно-воздушными силами Чили

• генерал Сесар Мендоса Дуран, командующий корпусом карабинеров Чили

Первое персональное изменение произошло в июле 1978 года: генерал Ли, вступивший в конфликт с Пиночетом, был выведен из состава хунты, отстранён от командования ВВС и заменён генералом Фернандо Маттеи.

В марте 1981 года президент Пиночет формально вышел из состава хунты. Председательство перешло к адмиралу Мерино. Место Пиночета как представителя сухопутных войск занял генерал Рауль Бенавидес.

В августе 1985 года скандал вокруг убийства трёх коммунистов привёл к отставке генерала Мендосы. Пост командующего корпусом карабинеров и место в хунте занял генерал Родольфо Станхе.

В декабре того же года генерал Бенавидес вышел в отставку по возрасту. Новым представителем сухопутных сил в Правительственной хунте стал генерал Хулио Канесса Роберт.

Год спустя, в конце 1986 года, генерала Канессу Роберта сменил генерал Умберто Гордон Рубио. В ноябре 1988 года представителем армии в хунте стал генерал Сантьяго Синклер Ойанедер. С января по март 1990 года эту функцию исполнял генерал Хорхе Люкар Фигероа.

Адмирал Мерино оставался в составе хунты до 8 марта 1990 года. Последние три дня чилийский флот представлял в хунте адмирал Хосе Мартинес Буш.

Бесспорным главой хунты являлся Аугусто Пиночет — и до, и после марта 1981 года. Вторым по влиянию был адмирал Мерино, куратор экономической политики режима. Другие члены хунты либо полностью шли в фарватере Пиночета (генерал Бенавидес и другие), либо мало интересовались концептуальными вопросами, сосредоточившись на своих профессиональных сферах (генералы Мендоса, Маттеи, Станхе, Канесса Роберт).

Единственным членом хунты, претендовавшим на самостоятельность, был генерал Ли. Его неофашистские взгляды противоречили экономическому неолиберализму Пиночета. Ли выступал также против единоличного правления и настаивал на уточнении сроков возврата к гражданскому правлению. Конфликт закончился смещением Ли со всех постов и устранением из политики.

На момент упразднения хунты 11 марта 1990 года её членами являлись

• Хорхе Люкар Фигероа от сухопутных войск

• Хосе Мартинес Буш от флота

• Фернадо Маттеи от авиации

• Родольфо Станхе от карабинеров

ни один из них не состоял в хунте 11 сентября 1973 года.

Аугусто Пиночет являлся на тот момент президентом Чили и главнокомандующим чилийскими вооружёнными силами.

Генералы Пиночет (до 1998), Маттеи (до 1991) и Станхе (до 1995) сохранили военные посты после упразднения хунты и возврата Чили к демократическим порядкам.

Структура и функционирование

Первоначально в хунте предполагалось коллегиальное управление и поочерёдное возглавление. Однако генерал Пиночет — формально на правах представителя крупнейшего и старейшего рода войск — быстро установил единоличный контроль. Это стало одной из причин конфликта Пиночета с Ли.

В июне 1974 года Пиночет как фактический глава хунты принял титул Jefe Supremo de la Nación — Верховный лидер нации. В декабре 1974 года он был объявлен президентом Чили (что вызвало резкую критику Ли и даже недовольство Мерино). После референдума 1980 года Пиночет утвердился на посту главы государства. 11 марта 1981 года он формально покинул состав военной хунты, передав председательство адмиралу Мерино.

До конца 1974 года Правительственная хунта соединяла все ветви власти, а также военное командование. После перехода Пиночета на президентский пост функции хунты постепенно свелись к законодательным. В отсутствие парламента законами становились декреты хунты.

Исполнительная власть сосредоточилась в руках президента и руководимого им кабинета министров. Министры обороны и внутренних дел де-факто являлись членами хунты, хотя формально не входили в её состав. Это прежде всего касалось генералов Оскара Бонильи (1973—1975), Эрмана Бради (1975—1978), Рауля Бенавидеса (1974—1981). Большим влиянием на политику хунты пользовался также гражданский министр Серхио Фернандес (1978—1982 и 1987—1988). Особое место в системе власти занимала политическая спецслужба ДИНА — Национальное разведывательное управление (с 1977 — Национальный информационный центр, СЕНИ), хотя её руководитель Мануэль Контрерас формально не был членом хунты.

Покровительство Пиночета и Мерино усиливало позиции «экономического блока» правительства — группы либеральных технократов, определявших экономический курс Чили, при том что их политика далеко не всегда пользовалась поддержкой консервативно (иногда профашистски) настроенных военных.

Политика хунты

Государственный строй Чили в 1973—1990 годах представлял собой жёсткую военно-авторитарную диктатуру. Некоторое смягчение режима отмечалось лишь с середины 1980-х годов.

Была отстроена жёсткая вертикаль власти, опиравшаяся на систему армейского подчинения, замкнутая на правительственную хунту и лично Аугусто Пиночета. Гражданская администрация была поставлена под контроль армейского командования, представительные органы устранены, оппозиция подавлена репрессиями. Прежде всего это относилось к коммунистам, социалистам и леворадикалам, но распространялось также на либералов и центристов. С 1974 года была приостановлена деятельность Христианско-демократической партии и даже Национальной партии, полностью поддерживавшей режим. Ультраправая организация «Родина и свобода», сыгравшая важную роль в дестабилизации и свержении левого правительства, была распущена уже 13 сентября 1973 года.

Предполагается, что за период правления чилийской хунты по политическим мотивам были убиты либо пропали без вести более 3 тысяч человек. 28 тысяч (по другим данным, около 40 тысяч) прошли через аресты и тюремное заключение, многие подверглись пыткам.

Экономическая политика хунты основывалась на последовательном неолиберализме: приватизации, либерализации цен, стимулировании инвестиций, привлечении иностранного капитала. Некоторые меры — прежде всего приватизация пенсионной системы — носили беспрецедентный характер. Это способствовало экономическому росту (появилось выражение «чилийское чудо»).

Идеология и культура времён хунты базировались на ультраправом консерватизме с элементами фашизма и чилийском национализме. Центральное место в пропаганде занимал антикоммунизм, видная роль отводилась также антилиберализму. В общественной жизни и культуре всемерно культивировались католические и патриотические ценности.

Есть только две вещи, которые я отказываюсь обсуждать с нацией. Это католические ценности и священное право частной собственности.
Аугусто Пиночет

Насаждался также антиинтеллектуализм, поскольку интеллигенция, особенно творческая, считалась склонной к марксизму.

На международной арене Чили выступала в качестве антикоммунистического бастиона. Хунта участвовала в проектах создания «правого интернационала», альянса правых латиноамериканских режимов, рассматривала план участия в САТО. Особо дружественные отношения поддерживались с парагвайским режимом Альфредо Стресснера. Однако реализовать этот проект не удавалось из-за непростых отношений Чили с Боливией и крайне напряжённых с Аргентиной, балансировавших на грани военного конфликта по причине территориальных споров.

Отношения Чили с США были в целом неровными и временами весьма прохладными. Наибольшая напряжённость между Сантьяго и Вашингтоном пришлась на период администрации Джимми Картера с его кампанией защиты прав человека. В то же время чилийские спецслужбы активно взаимодействовали с ЦРУ и соответствующими органами родственных латиноамериканских режимов в рамках операции «Кондор».

Лучше складывались отношения с Великобританией при правлении Маргарет Тэтчер. Тесные связи установились между хунтой и режимом апартеида в ЮАР. Взаимовыгодное сотрудничество — на условиях «невмешательства во внутренние дела друг друга» поддерживалось Пиночетом с КНР.

Отрывок, характеризующий Правительственная хунта Чили (1973—1990)

– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.