Японское право

Японское право является одной из составных частей дальневосточного права (право стран Дальнего Востока) и состоит из современных правовых понятий с элементами, взятыми из глубокой древности.

Базовыми понятиями японской правовой науки являются право (яп. 法 хо:), система права (яп. 法体系 хо:тайкэй) и система законодательства (яп. 法制 хо:сэй), а история права или правовой системы именуется историей законодательства (яп. 法制史 хо:сэйси).

По мнению целого ряда исследователей^[кого?] правосознание японцев преподносится как недостаточно высокое, отводящее правовой системе скромное место в ряду средств социальной регуляции и, напротив, придающее приоритетное значение неправовым средствам, основанным на этическом правиле гири, требующем ответить добром на добро. Именно гири является основным критерием поведения японца, а японское право, с точки зрения его функционирования, носит резко отличный характер от западноевропейского права.

Не столько писаное право, сколько устоявшиеся за многие века нормы поведения являются решающими для повседневной жизни японцев. Рассматривая нормы поведения сквозь призму философских понятий таких как, добро и зло, справедливость и несправедливость, гармония и дисгармония японское традиционное право оперирует прежде всего не столько юридическим, сколько философским инструментарием, что с полным основанием позволяет включить его, наряду с китайским и корейским правом в философскую правовую семью.

В правовой жизни японцев наиболее существенной традицией считается тенденция разрешать споры без обращения к закону и суду, связанное с этим стремление разрешать споры путём примирения, предпочтение не акцентировать внимание на интересах и правах индивида.

В Японии сохранилось и дошло до XXI века большое количество исторических документов VII—VIII веков.

Государственное (конституционное) право Японии

В Японии действует Конституция 1947 года, которая установила конституционную парламентскую монархию, провозгласив императора «символом государства и единства нации». Однако реальная власть императора практически сведена к нулю, поскольку он отстранён от самостоятельного решения вопросов государственной политики. Все действия императора, относящиеся к государственным делам, должны осуществляться по совету и с одобрения Кабинета Министров (ст. 3 Конституции). Среди таких действий наиболее важными являются: назначение премьер-министра (по представлению парламента) и главного судьи Верховного суда (по представлению правительства); промульгация поправок к Конституции, законов, указов правительства; созыв парламента и роспуск Палаты представителей; назначение и отстранение от должности министров. Конституция оставила за императором, по существу, лишь церемониальные функции, традиционно осуществляемые в монархиях главой государства: обращение к Парламенту с речью на открытии очередной сессии, принятие верительных грамот от послов иностранных государств, подписание официальных документов.

Высший орган государственной власти в Японии — Парламент (Коккай), состоящий из 2 палат. В состав Палаты представителей (Сюгиин), которая избирается сроком на 4 года, входят 511 членов, в состав Палаты советников (Сангиин) 252 члена. Срок полномочий членов Палаты советников — 6 лет с обновлением половины состава каждые 3 года. Делегаты обеих палат избираются на основе всеобщего избирательного права. Очередные сессии Парламента проводятся раз в год. В случае необходимости правительство может вынести решение о созыве чрезвычайных сессий. Важную роль в работе палат играют постоянные и временные комитеты: каждая палата, прежде чем обсудить внесённый законопроект, должна передать его на рассмотрение постоянному комитету. Правом законодательной инициативы обладают члены палат и правительство. Однако депутаты могут представить законопроект только в том случае, если он будет поддержан хотя бы 20 депутатами нижней палаты или 10 депутатами верхней. Право принятия законов является исключительной прерогативой Парламента. Кроме того, парламент контролирует деятельность исполнительной власти, как правило, в форме интерпелляций и парламентских расследований.

Конституция Японии предусматривает два способа принятия законов. Первый — одобрение законопроекта обеими палатами. Второй — повторное одобрение Палатой представителей (не менее чем 2/3 присутствующих членов) законопроекта, отклонённого Палатой советников. Последнее слово остаётся за Палатой представителей и при решении вопросов о бюджете, и при заключении международных договоров, и при назначении премьер-министра.

Высшим органом исполнительной власти в Японии является правительство — Кабинет министров. В него входят премьер-министр, министры — руководители министерств и ведомств без портфелей. Премьер-министр назначается императором по представлению парламента из числа его членов. Премьер-министр назначает министров, большинство которых должно входить в состав парламента. По требованию премьер-министра они могут быть отстранены от должности.

Полномочия правительства обширны. Оно проводит в жизнь законы, руководит государственными делами, внешней политикой, заключает международные договоры (с одобрения парламента), составляет бюджет и вносит его на рассмотрение парламента, принимает решения об амнистиях, о смягчении и отсрочке наказаний, назначает членов Верховного суда и судей низших инстанций. Кабинет министров наделён также правом законодательной инициативы — он представляет большинство законов, принимаемых парламентом.

Конституция Японии закрепляет принцип коллективной ответственности правительства перед парламентом. Если Палата представителей принимает резолюцию о недоверии, оно должно выйти в отставку в полном составе, либо император, по совету и с согласия Кабинета, распускает Палату представителей.

История права Японии

Правовая система древней Японии (I—VI веков)

История японского права начинается с самых ранних форм японского государства — с периода общин-государств (I—III веков н. э.), которых, по сообщению китайских источников, на островах было около сотни (Хань-шу, Хоу-хань-шу, Вэй-чжи, Цзинь-шу). Системообразующим компонентом тогдашней правовой системы служили сначала правители, или главы общин-государств (яп. кими), а позднее в период государства Ямато (IV—VII вв.). Реконструкция правовой системы бесписьменного периода осуществляется на основе более поздних памятников (Кодзики, Нихон сёки).

Большинство японских историков^[кто?] правовой системы Японии, относят её зарождение к среднему Яёй, то есть I—II векам н. э.

На ранних периодах самоорганизации всё более крупных объединений людей и вплоть до формирования общин-государств право было одним из инструментов социального регулирования, в том числе традиционных религиозных институтов. На этом этапе правовые, моральные, религиозные воззрения были слиты, право мифологизировалось.

Соотношение роли правового и религиозного начал изменялось: религия из основного инструмента социальной регуляции превратилась в фундамент для построения общин-государств, где религия отодвинулась на второй план, а правовые аспекты вышли на передний. Тем не менее, считалось, что земные порядки, власть, правила, установления, дозволения и запреты восходят к некоему божественному источнику и являются воплощением определённого божественного порядка справедливости.

Правовая система периода Яматай (I—III века н. э.)

Общественное устройство древнейшей Японии до появления раннего государства Ямато характеризовалось раннерабовладельческим строем с чертами матрилинейности. Уже в I веке до н. э. (средний Яёй) поселения этнических групп или кровнородственных групп будзоку, обитавшие порознь, имели первоначальные формы политической организации. Общество структурировалось на роды, общины и союзы общин, но уже возникали ранние общины-государства, крупные или прочные союзы общин-поселений — зачаточные формы будущего раннего государства. Объединения общин, территориальные политические образования, в китайских хрониках «Хань-шу», «Хоу-хань-шу», «Вэй-чжи» и «Цзинь-шу» названы «государствами» (кит. трад. 國, палл.: го). Возглавлялись ранние государства правителями (др.-яп. 君, «кими»).

На протяжении этого периода преобладало право отдельных общин-государств. Хранителями и толкователями норм права были сначала главы родов дзокутё, а затем — кими, которые от своего имени провозглашали волю богов.

Строительство раннего государства представляло собой объединение общин, в состав которых входили части кровнородственных групп удзи, во главе которых стояла правительница Химико в раннем государстве Нюй-ван-го (яп. 女王國 дзёо:коку), с центром в общине Яматай (II в.). В Яматай власть осуществлялась при неразделённости религиозного и светского инструментариев правления.

Сформировалось ранее право, регулировавшее вопросы преступления, назначение наказаний и их исполнения. Категории были таковы:

• цуми (яп. 罪) — преступление;
• цуми какусу (яп. 罪隠す) — сокрытие преступления;
• хараэ или хараи (яп. 払え/払い) — очищение;
• мисоги (англ.) (яп. 禊) — другая форма очищения (церемониальное погружение в реку).

Существовала солидарная ответственность перед богами: наряду с возложением санкций на совершившего преступление индивида, сообщество, к которому он принадлежал (включая главу рода), должно было для снятия загрязнения (преступления) совершить в качестве искупления общий обряд.

В уголовном праве древней Японии преступления разделяли на две группы: преступления против неба и преступления против племенного союза.

Право Японии эпохи раннего государства Ямато (IV—VII веков)

Период истории правовой системы монархов раннего государства Ямато (IV в. н. э.—604 г. н. э.) начался с образованием в IV в. раннерабовладельческого государства Ямато, когда право монархов Ямато стало противопоставляться обычному праву общин.

Раннее государство представляло собой объединение кровнородственных групп и союзов общин в составе федерации. В Ямато была рабовладельческая социальная структура, сильная политическая власть, культ богини солнца Аматэрасу, большое влияние на общество оказывал Китай. На этом этапе в общественное сознание проникают буддизм и конфуцианство.

В данный период начинает формироваться право монархов (яп. 大君 оо-кими) Ямато в противопоставление обычному праву глав родов. Религиозное начало, на первой стадии широко использовавшееся правителями Ямато в политическом и правовом плане, затем было лишено всеобъемлющего присутствия.

Правовая система эпохи раннесредневековой Японии (середина VII—X века)

Этап древнего права в правовой системе древней Японии продолжался с 604 года по 969 год н. э., то есть от появления «Законоположений в 17 статьях принца-регента Умаядо (Сётоку-тайси)» и до установления режима регентов и верховных канцлеров сэккан.

Этот этап истории правовой системы Японии сопоставляется в общей истории с периодами Асука (592—710 гг. н. э.), Нара (710—794 гг. н. э.) и Хэйан (794—1185 гг. н. э.). Периоды Асука и Хэйан входят в данный этап истории правовой системы лишь частично (Асука — без начальной части, поскольку до «Конституции Сётоку» не было поворота к кардинальному изменению правовой системы, а Хэйан — без заключительной части, когда режим сэккан уже придал древней правовой системе принципиально новое качественное отличие).

С точки зрения истории японского права данный период можно разделить на два подпериода: законов типа рицурё (604—810 гг. н. э.) и законов кякусики (810—969 гг. н. э.)

Период преобладания законов типа рицурё

Государство рицурё (яп. 律令国家 рицурё: кокка) получило название по наименованию правовых актов, лежавших в её основе. Само слово рицурё, или более полно — рицурё кякусики, состояло из четырёх компонентов:

• рицу (яп. 律, приказ) — наказание зла,
• рё (яп. 令 рё:, распоряжение) — поощрение праведности. «Кяку» вносили в рицу и рё дополнения и изменения, а «сики» представляли собой подробные правила применения законов.

Начало важнейших государственных перемен в Японии связано с именем принца Умаядо, посмертное имя — Сётоку (Сётоку-тайси), занимавшего пост регента. Именно ему приписывается авторство «Законоположений Сётоку» («Законоположений 17 статей», «Законоположения из 17 статей» 604 года н. э.), которая рассматривается^[кем?] как первый сохранившийся в истории Японии акт писаного права. Однако «Законоположения Сётоку» не были нормативным актом в полном смысле слова и сочетали в себе элементы как закона, так и трактата в форме предписаний и поучений, адресованных властям и народу.

Следующим важнейшим этапом в становлении государства рицурё стала Реформа Тайка, которая была проведена при императоре Котоку. Благодаря этой реформе были определены основные очертания централизованного государства.

Реформу осуществили следующие основные акты:

• клятва Котоку осуществлять принцип единого правления (отказ в признании публичной власти глав удзи);
• императорский эдикт о реформе из четырёх статей (646 год);
• декретирование структуры центрального правительства из «восьми министерств и ста должностей» (яп. 八省百官 хассё: хяккан, 649 год).

В последующее время возникло писаное право в форме первых японских писаных законов «Оми рё» и «Тэмму рё».

Первым в Японии актом чисто правового характера, появление которого означало оформление зрелой стадии государственного правления по типу рицурё, стал свод законов «Тайхо рицурё». Он относится к периоду, когда Реформа Тайка шла полным ходом. Это нормативный акт, который отразил идеи реформаторов в наиболее сформулированном виде и развивал концепции, заложенные в «Конституции Сётоку» и «Манифесте Тайка».

Вероятно, основная часть «Тайхо рицурё» была подготовлена при императоре Тэмму. Составлявшие его шесть томов рицу и одиннадцать томов рё были закончены в 701 г. н. э., при императоре Момму, и в 702 году вступили в силу.

Появление следующего свода законов — «Ёро рицурё» — стало результатом внесения изменений в «Тайхо рё». Однако, по имеющимся^[где?] данным, корректировка носила характер лишь редакционной правки, и кардинальных отличий от текста «Тайхо рё» не имелось. Подготовка свода была закончена в 718 году, при императоре Гэнсё. Однако по невыясненной причине «Ёро рё» ввели в действие вместо «Тайхо рё» лишь после 757 года — почти через сорок лет.

«Ёро рицурё» — самый древний из сохранившихся доныне японских сводов законов, насчитывающий 10 томов.

Эпоха кякусики

Кякусики как форма законодательства были сборниками законов, объединявшими законодательные акты двух видов — кяку и сики. Кяку представляли собой дополнительный материал к рицурё для изменения последних и заполнения в них лакун, сики содержали детальные правила ввода в действие и исполнения рицу, рё и кяку. Период преобладающего значения кякусики, второй период древнего этапа истории японской правовой системы, продолжался с 810 по 969 годы н. э. Роль кякусики в развитии японской государственной и правовой системы была неоднозначной. Они были одновременно как средством замедления процесса начавшегося упадка системы рицурё, так и отражением этого процесса.

Для государственной и социальной жизни Японии того времени были характерны:

• принятие буддизма;
• прекращение официальных связей с Китаем;
• модификация на японский лад системы управления государством, то того близкой к китайской (танской);
• разрушение надельной системы, распространения частновладельческих феодальных вотчин сёэн;
• превращение известных храмов в крупных землевладельцев;
• подчинение императорского двора родом Фудзивара, а также занятие членами этого рода ключевых позиций в правительстве.

На перестройку государственного механизма накладывалось проводившееся в то время составление кякусики как законодательных актов, благодаря чему можно было бы более гибко применять положения рицурё в соответствии с обстоятельствами.

С 947 года (с перерывами по XIII в.) принимались новые законы, основанные на рицурё и получившие общее наименование синсэй. В отличие от кяку и сики, они не просто ревизовали предыдущие законы, а скорее вводили институциональные новации в управление страной. Свою основную роль законы синсэй сыграли уже в следующую историко-правовую эпоху.

Японское право в эпоху феодализма

Данный этап японской правовой системы, когда её системообразующим компонентом было право средневековой Японии (яп. 中世法 тю:сэй хо:), продолжался в течение 969—1582 гг., то есть от установления режима сэккан (с событий, известных как Анна-но хэн) до момента, когда Тоётоми Хидэёси приступил к практической работе по обмеру земель для составления земельного кадастра и проведения аграрной реформы.

Рассматриваемый этап может быть разделён на три периода.

1. Правовые системы императорского дома и владений сёэн.
2. Правовые системы сёгунатов Камакура и Муромати.
3. Правовая система «разделённых» или «воюющих провинций».

Правовые системы императорского дома и владений сёэн

Хронологическими рамками данного периода можно считать установление режима сэккан в 969 году и принятие «Госэйбай сикимоку» в 1232 году.

Суть системы правления сэккан, ставшей знаковой для политической системы Японии второй половины IX века, заключается в том, что, в отличие от рицурё, государством фактически правили регенты и верховные советники при императоре — сэссё и кампаку. управления от системы рицурё, но не настолько, чтобы можно было говорить о полном отказе от неё.

Фактическое установление режима сэккан произошло, когда могущественный феодальный дом Фудзивара полностью подчинил себе другие дома. На постоянной основе были учреждены посты сэссё и кампаку, а представители рода Фудзивара монопольно заняли эти посты. Таким образом, получила развитие концепция освобождения монарха от практического управления страной, возникшая ещё в древнейшей Японии. В свою очередь, дом Фудзивара сочетал управление страной от имени императорского двора и проведение специфической политики на основе самобытного права внутри рода.

В 967 году, то есть почти одновременно с установлением режима сэккан, был введён в действие «Энги сики». Этот акт одновременно был и завершающей ступенью рицурё, и отправным пунктом придворной правовой системы. В ту же пору появлялись законодательные акты типа синсэй, которые формально и содержательно продолжали линию, идущую от кяку. Они издавались уже не так, как раньше, не в форме указов правительства дадзёкана, а упрощённым образом, зачастую в виде «всемилостивейшего повеления» императора. В каждом случае объединялось несколько статей запрещающего характера.

Синсэй представляли собой письменное право. Однако в то же время с новой силой получило развитие и обычное прецедентное право, основанное на ведомственных правилах. Составлялись сборники таких прецедентов. Большое значение приобрели также заключения специалистов, толкователей законов, даваемые в ответ на запросы свыше.

В эпоху сёэн главным предметом судебных разбирательств были различные виды и уровни притязаний и обязанностей, связанных с земельными отношениями. Например, существовали сики относительно владения землёй, управления ею, обработки и так далее.

Правовая система сёгуната Камакура

Этот период длился с 1232 по 1338 г. Наиболее значимым событием в истории права Камакура является принятие в 1232 году «Госэйбай сикимоку» (или «Дзёэй сикимоку») благодаря чему прочные позиции заняло «право воинов».

Каждая из 51 статьи «Госэйбай сикимоку» была закреплением сложившегося в стране дуалистического государственного строя, в котором существовали институты императора и военного правителя сёгуна, опиравшегося на реальную силу самурайского сословия и имевшего наибольшую власть. «Госэйбай сикимоку» играл роль основного закона самурайского сословия. Он был принят по распоряжению виднейшего из всех Ходзё, занимавших пост сиккэн, Ходзё Ясутоки. К его составлению имели отношение одиннадцать членов Государственного Совета хёдзёсю и два представителя дома Ходзё — сам Ясутоки и его дядя Токифуса.

«Госэйбай сикимоку» воплотил немало прогрессивных для того времени правовых идей — о более жёсткой регламентации деятельности местных администраторов, об институте давности, об ограничении солидарной уголовной ответственности, о более мягком подходе к оценке вины рядовых участников выступлений против режима и тому подобное.

Правовая система бакуфу Муромати (1338—1477 гг)

Период Муромати, особенно его вторая половина (1392—1573), отличался ожесточёнными сражениями между воинственными феодалами, после чего началось объединение Японии благодаря усилиям Оды Нобунаги и Тоётоми Хидэёси. В период Муромати продолжалось сосуществование императорского двора и правительства (бакуфу) военного правителя страны сёгуна — из дома Асикага.

В 1336 году был принят новый закон «Кэмму сикимоку», который состоял из вступительного раздела, посвящённого вопросу оптимального местонахождения бакуфу, и семнадцати статей об основах управления страной. Согласно господствующему^[где?] мнению, форма сикимоку была избрана для этого законодательного акта в знак преемственности по отношению к «Госэйбай сикимоку», а количество основных статей должно было указывать на связь с «Конституцией из семнадцати статей» Сётоку Тайси.

Муромати бакуфу сохранило и продолжило камакурскую идею обособления трёх видов судебного процесса — сёмудзата (земельные вопросы), дзацумудзата и кэндандзата. Более того, при Муромати для каждого из этих видов процесса были созданы отдельные суды. Со временем эти три вида процедуры стали именоваться в соответствии с названиями судов, в которых эти процедуры осуществлялись. Процессы по делам, возникшим из-за ошибок в документах, назывались монтюдзёдзата.

При муромати бакуфу в процессах по определённым видам дел часто использовалось физическое испытание лица для выяснения воли богов. Под названием югисё применялось испытание кипящей водой, подобное прежнему способу кукадати.

Правовая система «разделённых» или «воюющих» провинций

В период существования системы «разделённых» (бункоку) или «воюющих» провинций (сэнгоку) (1477—1582 годы) основным содержанием государственной и социальной жизни страны были затяжные междоусобные феодальные войны.

Время после «смуты годов Онин» 1467—1477 характеризовалось ослаблением власти Муромати бакуфу. Свою опору утратили и бакуфу, и императорский двор, и аристократия. Соответственно право, получившее наименование права «разделённых» или «воюющих» провинций, находилось в совершенно разобщённом состоянии.

Особенность Японии в эпоху развитого средневековья заключалась в том, что здесь отсутствовала характерная для многих стран Востока гипертрофия государственной власти. Постепенно к XV—XVI вв. создаются условия для выявления творческих способностей личности, индивидуума, который в средние века, естественно, мог проявить их как член общины, территориальной или профессиональной организации и тому подобное.

Право было разобщено, хотя общность территории, общение между феодальными образованиями порождали сходство в юридических концепциях и нормативном материале.

Самопроизвольная, то есть устанавливавшаяся на местах независимо от центра власть достигла развития с началом эпохи Средневековья. Одновременно с этим её носители вступили между собой в нечёткие договорные отношения, сформировалось японское средневековое общество, в некоторой степени напоминавшее западное.

Центральная власть закладывала в право концепцию своего господства, а местные феодалы формировали своё локальное право как инструмент сохранения независимости от центра. И те, и другие проводили через право постулат абсолютного подчинения низов верхам, вассальной преданности, но при этом выдвигалось требование разумного правления, недопущения произвола, и прочие.

Сёгунаты Камакура и Муромати издавали правила, касавшиеся главным образом проблем их собственных приближённых самураев, которые приобретали всё возрастающую административную власть на местах. Эти люди из военно-служилого сословия стали особенно широко выполнять административные функции гражданского характера в эпоху позднего Муромати, после войны Онин 1467—1477. Самурайский контроль над всей гражданской деятельностью и прямое применение военного права ко всем невоенным секторам общества, включая религиозные объединения, крестьянство, ремесленничество и коммерцию, послужили предпосылкой к установлению в XVI веке на три столетия такой формы правления, как полновластный токугавский сёгунат с правительством в виде военной полевой ставки. Таким образом, рост централизации в сфере правовой системы при Токугаве возник не на голом месте.

Правовая система Японии на этапе перехода к Новому времени

Этап перехода правовой системы феодальной Японии к новому времени открывается в 1582 году обмером земель в Ямасиро, что было началом практической работы Тоётоми Хидэёси (в то время он ещё носил фамилию Хасиба) над составлением земельного кадастра. Продолжался он почти триста лет — до 1868 года, до конца эпохи Токугава, то есть до Реставрации Мэйдзи.

Этот этап может быть разделен на четыре периода.

1. Правовая система режима (сэйкэн) Тоётоми Хидэёси (1582—1598 гг.).
2. Создание и упрочение токугавской правовой системы типа бакухан (1603—1651 гг.).
3. Развитие токугавской правовой системы и начало её упадка (1651—1853 гг.).
4. Разрушение токугавской правовой системы (1853—1868 гг.).

Правовая система режима Тоётоми Хидэёси

Этот период продолжался с 1582 по 1598 год.

Созданием земельного кадастра Тоётоми Хидэёси окончательно ликвидировал систему сёэн. Вместо них основной единицей феодальной структуры стала деревня (яп. 村 мура), а на смену отношениям семейного типа между феодалом и его вассаломи пришёл новый стиль отношений, центральным моментом в котором было появление фигуры протектора. Эти изменения ускорили переход к новой форме феодализма в Японии — к токугавскому государству и обществу.　В 1587 году Тоётоми завершил распространение своей власти на независимых ранее сэнгоку даймё, приняв капитуляцию дома Симадзу, в течение длительного срока сохранявшего значительную силу на острове Кюсю. Для закрепления результатов он восстановил систему заложничества санкин котай, при которой члены семей даймё были обязаны проживать в его замке. Однако титул сёгуна Тоётоми не принял.

Основным содержанием правовой жизни при режиме Тоётоми было оформление новой системы феодального господства над крестьянами, основанной на земельном кадастре (составлялся в масштабах страны в течение 1582—1598 годов). Наиболее значительными явлениями в этой области были, прежде всего, принятие в 1594 году положения об обмере полей в масштабах всей страны, а также принятие правила о запрещении крестьянами ношения мечей (1588) и введение институтов пятидворок и десятидворок (1597). Обмер полей начался в 1582 году в двух общинах, но в июне 1594 года было принято положение, в соответствии с которым он начал распространяться на всю территорию страны. Встречающееся наименование «Указ об обмере полей» («Кэнтирэй») относится именно к упомянутому положению.

Нормативный акт Хидэёси о запрещении крестьянам ношения мечей был принят 6 июля 1588 года и имел форму «окитэ», что, вероятно было бы правильнее переводить как «правило» или даже «закон». Однако в японской литературе этот документ обычно называют «Указом о запрещении крестьянам ношения мечей» («Катанагарино рэй»), соответственно, это название таким же образом переводится на русский язык. Основной социально-политический смысл этого акта состоял в установлении и закреплении ясного разделения общества по сословному признаку на вооружённых воинов и невооружённых крестьян, поскольку до этого крестьяне, имевшие оружие, порой вливались в самурайские дружины, что влекло за собой определённое размывание межсословной границы.

В 1597 году, опять же в форме окитэ, был принят акт, согласно которому под предлогом предотвращения преступной деятельности шаек разбойников, а в действительности для установления жёсткого контроля над населением самураи, находящиеся на службе у феодалов, сводились в пятидворки, а простой народ в десятидворки. При этом члены такой структуры давали письменное обязательство, скреплённое каждым из них, о недопущении мятежа и т. п. Если пятидворка (десятидворка) делала заявление о том, что её член совершил преступление, ответственность за содеянное нёс единолично преступник, но если такое заявление поступало извне, на каждого из её членов возлагалась обязанность выплатить заявителю денежную компенсацию. Тогдашняя система пятидворок и десятидворок была прообразом института пятидворок (гонингуми) токугавского сёгуната.

Создание и упрочение токугавской правовой системы типа бакухан

К этому периоду относится отрезок времени с 1603 по 1651 год.

Гражданское право Японии

Гражданский и Торговый кодексы конца XIX века действуют в Японии и поныне, несмотря на большое число внесённых в них изменений. Особенно значимы преобразования японского законодательства после Второй мировой войны, когда в Конституции 1946 года было провозглашено равенство в правах супругов, а в области торговых отношений и деятельности компаний в весьма существенной мере стало сказываться влияние американского права (что отчасти проявилось уже в принятом в 1922 году Законе о доверительной собственности, преследовавшем цель привлечь в страну англо-американский капитал).

Гражданский кодекс Японии состоит из Общей части и 4 разделов, посвящённых вещному, обязательственному, семейному и наследственному праву.

Торговый кодекс Японии состоит из 4 разделов, в которых регулируются следующие вопросы: общая часть, торговые компании, торговые сделки, морская торговля. В него, как и в Гражданский кодекс, после издания неоднократно вносились изменения, однако значительно чаще издавались дополнительные законы, не включаемые в эти кодексы. Среди наиболее важных из них — изданные в 1899 году законы о лицензиях, о торговых знаках, об авторском праве, законы об аренде земли и об аренде жилища, а также принятые после Второй мировой войны законы об обороте ценных бумаг, о восстановлении компаний и о возмещении ущерба, связанного с движением автомобильного транспорта.

Источниками гражданского и торгового права в Японии наряду с кодексами и отдельными законодательными актами признаю́тся действующие обычаи и нормы морали, хотя сфера их применения постепенно сокращается.

Решения японских судов формально не считаются источником права, однако на практике постановления вышестоящих судов, и в особенности Верховного суда, воспринимаются судами как нормативные акты, подлежащие неукоснительному исполнению.

Гражданский процессуальный кодекс Японии был издан в 1926 году по австрийскому образцу и предусматривал активную роль суда в ходе разбирательства дела.

Уголовное право Японии

Уголовный кодекс Японии действует с 1907 года, в редакции 1947 года. Кроме того в качестве источников уголовного права наряду с Уголовным кодексом 1907 года выступают Закон о малозначительных преступлениях 1948 года, Закон о несовершеннолетних 1948 года и другие периодически изменяемые и дополняемые акты.

Судебная система Японии

Современная судебная система Японии сложилась в результате послеконституционных реформ 1947—1948 годов. Она включает Верховный суд, высшие, территориальные, семейные и первичные суды.

Возглавляет японскую судебную систему Верховный суд, наделённый самыми широкими полномочиями в качестве высшей судебной инстанции, высшего органа конституционного надзора и органа руководства всеми нижестоящими судами.

Высшие суды выступают главным образом в качестве судов апелляционной инстанции и рассматривают в коллегиях из 3 судей жалобы на решения и приговоры нижестоящих судов по гражданским и уголовным делам, в том числе и на решения, вынесенные по второй инстанции.

Территориальные суды рассматривают по первой инстанции основную массу гражданских и уголовных дел. Эти суды могут разбирать жалобы на решения и постановления первичных судов, вынесенные ими по гражданским делам.

Семейные суды разбирают споры имущественного и неимущественного характера между супругами, дела о наследстве, а также о правонарушениях лиц в возрасте до 20 лет.

Первичные суды являются низшими судами и рассматривают гражданские дела с небольшой суммой иска, пределы которой периодически пересматриваются Верховным судом, и уголовные дела, по которым может быть назначено наказание в виде штрафа, а также дела о некоторых категориях преступлений, караемых лишением свободы

Литература

• Давид Р., Жоффре-Спинози К.. Основные правовые системы современности. — М., 2009.
• Леже Р. Великие правовые системы современности. — М., 2009.
• Саидов А. Х. Сравнительное правоведение. — М., 2000.
• Попов К. А. Законодательные акты средневековой Японии. — М.: Наука, 1984.
• Воробьев М. В. Японский кодекс «Тайхо Ёро рё» (VIII в.) и право раннего средневековья. — М.: Наука, 1990. — 384 с.
• Суровень Д. А. К вопросу о сущности варварского общества и государства на примере древней Японии (конец III—V века) // Исседон: альманах по древней истории и культуре. Т. 1. — Екатеринбург, 2002. — С. 104—132.[elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/3646/1/issedon-01-11.pdf]
• Суровень Д. А. Возникновение права и источники права древней Японии // Проблемы курса истории государства и права. — Екатеринбург: Изд-во УрГЮА, 2004. — С.198—226.[cdn.scipeople.com/materials/12513/%D0%92%D0%BE%D0%B7%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5%20%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B0.pdf]
• Суровень Д. А. О китайском влиянии на классификацию тяжких преступлений в раннесредневековой Японии // Кросс-культурные взаимодействия в политико-правовой сфере: история, теория, современность. Доклады и сообщения. Материалы Уральских юридических чтений (научная конференция). Екатеринбург: Уральская государственная юридическая академия, 2010. С.69-70. [cdn.scipeople.com/materials/12513/%D0%A2%D1%8F%D0%B6%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%BF%D1%80%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%83%D0%BF%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F.pdf]
• Суровень Д. А. Государственные преступления в древней Японии // Историко-правовые проблемы: новый ракурс. Вып. 4, ч. 2. — Курск, 2011. — С. 111—132.[mynippon.ru/uploads/article/d4faa2dc1de532459f017b78613c7abd8d60f079.pdf]
• Суровень Д. А. Должностные преступления в древней и раннесредневековой Японии // История государства и права. 2011, № 20. С.39-43 [mynippon.ru/uploads/article/1edddafa0b02dbf1720e88cd45d3227f521746ef.pdf]
• Суровень Д. А. Возникновение и развитие брачно-семейных отношений и их правовое регулирование в древней Японии. Saarbrücken: LAP Lambert Academic Publishing, 2012. — 176 c. ISBN 978-3-659-10819-8

Отрывок, характеризующий Японское право

– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.