Православие в Армении

Православие в Армении — представлено Русской и Грузинской поместными православными церквами.

Армянская апостольская церковь, последователями которой являются 94,7 % граждан республики Армения, относится к группе древневосточных (нехалкидонских) церквей; она отличается по своему вероучению от православных церквей византийской традиции и не состоит с ними в каноническом общении.

История

Раннее христианство начало проникать на территорию современной Армении согласно древним преданиям уже в I веке н. э. Считается что апостол Фаддей после посещения Эдессы направился в Армению с проповедью. Ему удалось обратить в христианство многих местных жителей, в том числе царевну Сандухт. В 301 году царь Трдат III провозгласил христианство государственной религией, таким образом Армения стала первым христианским государством в мире.

Русская православная церковь

Появление первых приходов РПЦ отмечается XIX веком и относится ко времени вхождения Армении в состав России. Церкви в основном основывались в станицах переселенными на границу казаками и военными в местах дислокации гарнизонов. В настоящее время на территории Армении действует пять приходов Майкопской и Адыгейской епархии Русской православной церкви. Главным храмом РПЦ в Армении является находящийся в Ереване храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы.

19 ноября 1943 года определением Священного Синода Русской православной церкви православные приходы на территории Армении были переданы Грузинской Православной Церкви.

С 1991 году русские православные приходы вошли в подчинение Краснодарской и Кубанской епархии Русской православной церкви.

В 2001 году Армению посетил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, объявивший что на территории Еревана будет построен новый православный храм.

Взаимоотношения Армянской апостольской церкви с церквами византийского православия

Кроме христологического вопроса о соединении двух природ во Христе (Божественной и человеческой), в остальном учение Армянской Церкви полностью соответствует вероучению Православной Церкви

В 451 году императором Маркианом в Халкидоне был созван IV Вселенский Собор по поводу монофизитства — ереси Евтихия. Пока в Халкидоне шли обсуждения, армяне отвергшие ультиматум Иездигерда II о переходе в зороастризм, вели смертельную битву за право верить во Христа (См. Аварайрская битва). Находившаяся в разорении по причине кровопролитной войны с Персией, ААЦ не имела возможности следить за развернувшимися в Византии христологическими спорами и высказать свою позицию. Поэтому после окончания войны ААЦ в числе других не присутствовавших на IV Вселенском Соборе церквей не приняла его решения как Вселенского, посчитав его поместным, а значит, его определения считались не общеобязательными для Вселенской Церкви Несмотря на то, что ААЦ осудила Евтихия, учителя монофизитской ереси, из-за которого непосредственно был созван собор в Халкидоне, православные церкви обвинили Армянскую Церковь в ереси монофизитства. В свою очередь Патриархи ААЦ называя византийскую православную церковь диофизитской в числе других представителей древневосточных православных церквей подозревали, что в вероопределении Халкидонского Собора тайно скрывается несторианство.

В середине VI века Византией была захвачена часть Армении, на которой император Юстиниан I начал преследования противников Халкидонского Собора, что привело к отчуждению между греками и армянами, в результате Двинский II Собор созванный в 554 году для обсуждения происходившего на армянских землях подвластных Византии, открыто осудил Халкидонский собор

Таким образом начиная со средневековья и вплоть до последних лет Армянская Церковь называла Православную диофизитской, а Православная Церковь Армянскую — монофизитской. Однако армянские богословы постоянно опровергали попытки приписывать догматическим и культовым особенностям Армянской Церкви монофизитский характер еретического уклона. Укоренившееся мнение греческих и латинских авторов о Древневосточных церквях как о «монофизитских» на сегодняшний день не корректно, и не верно по сути

В 1964 году в Дании в городе Ааргус был начат диалог между богословами Православных и Древневосточных церквей, в результате чего стороны пришли к следующим выводам:

• Православные Церкви не являются диофизитскими, ибо диофизитизм — это несторианство, а Православные Церкви отвергают несторианство:
• Древневосточные Церкви, в том числе и Армянская — не монофизитские, ибо монофизитизм — это евтихианская ересь, которая предана анафеме Армянской Церковью.

В конце 80-х годов XX века на встрече с главой Армянской Апостольской Церкви США митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл заявил:

Армянская Церковь всегда оставалась верной Православию. Она воспринимается Русской Церковью как Православная Сестра-Церковь, ибо разделяет общую веру и догматы отцов Церкви

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/190125.html ЕРЕВАНСКОЕ ВИКАРИАТСТВО] // Православная энциклопедия. Том . — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000-. — С. Н. Т.-М., Л. Масиель Санчес. — 752 с. —  экз. — ISBN

Отрывок, характеризующий Православие в Армении

В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.