Православие в Польше

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Православие в Польше — вторая по численности религиозная конфессия после католицизма[1].

Христианство на территории современной Польши появилось с проникновением христианства в VIII веке. После заключения Кревской унии (1385) и принятия уний, в особенности Брестской унии (1596), и последовавших притеснений со стороны Римско-Католической церкви Православная церковь оказалась в тяжёлом положении и вплоть до вхождения этих территорий в состав Российской империи была немногочисленной. После обретения Польшей независимости, в 1924 году, была получена автокефалия Польской православной церкви, однако польское правительство начало преследовать православных: были разрушены сотни храмов, в том числе Александро-Невский собор в Варшаве. После Второй мировой войны положение Православной церкви в Польше стабилизировалось, хотя вследствие отхода Волыни к УССР (что влекло включение соответствующих епархий в юрисдикцию РПЦ) стала малочисленнейК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3650 дней].

Ныне на территории Польши действуют 6 православных епархий с 11 епископами, 27 деканатами, 250 приходами и 10 монастырями. Возглавляет Польский православную церковь митрополит Варшавский Савва (Грыцуняк)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3650 дней].





История

Появление христианства

На территории, входящие в состав современной Польши, христианство проникало с разных сторон: с юго-запада — Великого Моравского княжества, с запада — германских земель и с востока — Киевской Руси[2]. Вполне естественно, что польские земли как смежные с Великой Моравией подверглись воздействию миссии святых Кирилла и Мефодия. С расширением Моравского княжества Силезия, Краков и Малая Польша вошли в состав Велиградской епархии[3].

В 966 году польский князь Мешко I приниял христианство, за чем последовало крещение народа[4]. По преданию, Мешко сначала принял христианство восточного греко-славянского обряда[5], но после его женитьбы на княгине Дубравке в Польше усилилось латинское влияние.

Ко времени Крещения Руси земли по западной стороне реки Буга, где находятся города Холм и Перемышль, входили в состав Киевского княжества. В этих краях христианство усиливало своё влияние одновременно с распространением его в других русских землях. В XI веке в Западной Руси возникли два самостоятельных княжества — Галицкое и Волынское, которые в конце XII века были объединены в единое Галицко-Волынское[3].

Первая православная кафедра

В XIII веке при князе Даниила Романовича Галицко-Волынское княжество достигает своего могущества. В его столице — Холме — стараниями князя была основана православная епископская кафедра. Дети и внуки князя Даниила сохраняли верность православию, но во второй четверти XIV век род Галицко-Волынских князей по мужской линии угас. Две галицкие княжны были замужем за Литовским и Мазоветским князьями. Волынь попала во владение Литовского князя Любарта, который исповедовал православие, но с Галицией было иначе. Сын Мазоветского князя Юрий II Болеслав был воспитан матерью в православии, но впоследствии перешёл в католичество. Став Галицким князем он, по установкам папы Римского, притесняет православных[3].

Ухудшение положения Православной церкви

После смерти Болеслава его продолжателем стал польский король Казимир Великий. В середине XIV века он завладел Галичиной. Волынь, несмотря на призывы папы к крестовому походу против «схизматиков», литовскому князю Любарту удалось отстоять. После присоединения Галицких и Холмских земель к польским владениям, положение православных здесь заметно ухудшилось. Православное население подвергалось различного рода дискриминациямК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4963 дня], осложнялась возможность торговой и ремесленной деятельностиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4963 дня].

После вступления великого князя Литовского Ягайло в брак с польской королевой Ядвигой было положено начало объединению Польского королевства и Литовского княжества. Одним из условий брака был переход Литовского князя в католичество. Ещё в 1385 году Ягайло официально отрёкся от православия, а через год после брака в 1387 году он объявил римско-католическую веру господствующей в Литве. Вскоре начались притеснения православных. Крупнейшие насилия происходили в ГаличинеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4963 дня]. В Перемышле католикам был передан православный собор. На Городельском сейме 1413 года, который подтвердил объединение Литвы с Польшей, был издан указ о недопущении православных к высшим государственным должностям[3].

Православие в период уний

В 1458 году униатский Константинопольский патриарх Григорий Мамма, пребывавший в Риме, поставил литовско-галицким митрополитом Григория, бывшего в своё время протодиаконом у митрополита Исидора. Григорий попытался утвердить в своей митрополии унию и начал гонения на православное духовенство, но не нашёл поддержки у польского короля и в 1469 году сам присоединился к православию. Ягеллоны, впрочем, не желали покровительствовать православию и охотно урезали его права и ослабляли материальное положение Православной церкви и верующих[3].

В XV и XVI веках в районах, которые теперь входят в Люблинское, Белостоцкое и Ряшевское воеводства, большая часть населения исповедовала православную веру, или, как называли её в официальных документах, «русскую веру», «греческий закон»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4963 дня].

В Люблинской унии 1569 года политическая программа Городельскаго сейма получила своё завершение. Если к этому Польша и Литва находились только в конфедеративного союзе и имели свои отличия в управлении, то Люблинская уния уничтожила самостоятельность Литовского княжества. Православное население Беларуси и Западной Украины, которое оказалось в составе Польши, начало ощущать систематический гнёт со стороны католицизма. Особенно тяжелым временем для Православной церкви было правление польского короля Сигизмунда III. Этот воспитанник иезуитов, проникнутый крайними католическими взглядами, ставил выше всего интересы Римского престола[3].

Сложное положение было и с православной иерархией. До конца XVI век века большая её часть во главе с Киевским митрополитом Михаилом (Рогозой) приняла провозглашённую на Брестском соборе 1596 года унию и признала над собой власть Римского епископа. Но православные верующие преимущественно не приняли и стали на защиту Православной церкви. В настоящее время создается много полемических произведений, направленных на защиту чистоты веры от посягательств со стороны инославию и прежде всего Римско-католической церкви. Очень важную роль в защите православия от распространителей унии играли православные церковные братства. Необходимо особо упомянуть Львовское и Виленское православные братства, представлявшие собой сплочённые союзы городского населения. Согласно принятым уставам главным своим делом братства считали: открытие и содержание духовных училищ, подготовку образованной православной молодежи, создание типографий и издание необходимых книг. Однако силы в борьбе с наступающим католицизмом были неравны. Православные братства, лишившись поддержки со стороны шляхты, перешедшей в католичество, постепенно сокращали свою деятельность[3].

XVII—XVIII века

До конца XVI века большинство православного населения нынешних восточных областей Польши католики считали уже униатским. С второго десятилетия XVIII века для всего православного населения Западной Украины, которая входила в состав Польши, остался только один православный епископ — Белорусский. Не внёс существенных изменений в положение православных в Польше и Великий сейм 17881792 годов, провозгласивший среди прочего, религиозную свободуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3650 дней].

В конце XVIII века в Польшу попадают греческие православные купцы, поселяются здесь и стремятся поддержать православие. Однако власть не позволяла им обустраивать храмы, поэтому богослужения проходили в молитвенных домах. Священники приглашались из Буковины, Венгрии, Болгарии, Греции[3].

В Российской империи

Ситуация коренным образом изменилась после присоединения польских земель к Российской империи (1795 год — третий раздел Польши; 18141815 года — решение Венского конгресса). Положение православных на землях, вошедших в состав империи, сразу улучшилось без особых мероприятий. Прекратились гонения, насильственные обращения в унию, антиправославная пропаганда. Большинство приходов в присоединённых к Российской империи землях составили одну епархию, получившую в 1793 году название Минская. Число православных стало увеличиваться за счёт возврата униатов в православие. В некоторых местах, например, в тогдашней Брацлавской губернии, это возвращение проходило довольно быстро и спокойно. В 1834 году в Варшаве было основан викариатство Волынской епархии, а в 1840 году самостоятельная епархия. Епископ Варшавский возводится в сан архиепископа Варшавского и Новогеоргиевского, а с 1875 года (после обращения холмских униатов) Холмско-Варшавским. В 1905 году была выделена самостоятельная Холмская епархия[3].

В Польском государстве

После Первой мировой войны, в 1918 году, была возрождено Польское государство. Уже в 1919 году на местах прошли захваты католическим духовенством православных храмов. Например, в Волковыском уезде ксендз и вооруженные полицейские вошли в православный храм, после чего иконостас был изрублен топорами, а иконы выброшены на улицу[6].

Согласно Рижскому договору 1921 года Западная Белоруссия и Западная Украина вошли в состав Польши. В связи с новым политическим положением Священный синод Московской патриархии в сентябре 1921 года назначил на Варшавскую кафедру бывшего Минского архиепископа Георгия (Ярошевского), который в январе следующего года был возведён в сан митрополита. Церкви в Польше было одновременно предоставлено право автономии[3].

В 1922 году при поддержке государственной власти Собор православных епископов в Польше, который состоялся в Варшаве, решительно высказался за установление автокефалии Православной церкви в Польше. За были митрополит Георгий (Ярошевский), епископы Дионисий (Валединский) и Александр (Иноземцев), против — пророссийские архиепископ Елевферий (Богоявленский) и епископ Владимир (Тихоницкий)[3].

8 февраля 1923 года в жизни Польской православной церкви произошло чрезвычайное событие — архимандрит Смарагд (Латышенко), бывший ректор Волынской духовной семинарии, отстранённый от должности и запрещённый в священнослужении митрополитом Георгием (Ярошевский), выстрелом из револьвера убил митрополита[7]. Через два дня после этого трагического события обязанности Митрополита и Председателя Священного Синода принял на себя архиепископ Волынский и Кременецкий Дионисий (Валединский), и 27 февраля того же года Собором православных епископов Польши он был избран Митрополитом Варшавским. Убийство усилило антироссийские и проавтокефальные настроения в Польской церкви, и иерархия начала полноценные переговоры с Константинопольским патриархатом[3].

Русской православной церкви в 1924 году в Польше принадлежали 1480 храмов[8]. Вскоре православие значительно укрепилось в стране. В 1933 году в Польше было уже 2 тыс. православных храмов и 7 православных епископов[8].

Предоставление автокефалии Православной церкви в Польше

Константинопольский патриарх Мелетий IV 13 марта 1923 года утвердил митрополита Дионисия (Валединского) в этом сане предстоятеля и признал за ним титул Митрополита Варшавского и Волынского и всей Православной Церкви в Польше и священноархимандрита Почаевской Успенской Лавры. Митрополит Дионисий обратился к Константинопольскому патриарху Григория VII с просьбой благословить и утвердить автокефалию Польской православной церкви, затем сообщить об этом и всем главам поместных православных церквей. 13 ноября 1924 за три дня до своей кончины патриарх Григорий VII подписал Патриарший и Синодальный Томос Константинопольской Патриархии о признании Православной Церкви в Польше автокефальной. Однако официальное провозглашение автокефалии задержалось почти на год в связи с возникновением проблем в Константинопольской патриархии после смерти Григория VII. Его преемник, Константин VI, в конце января 1925 году был выслан из Константинополя турецкими властями, и патриаршая кафедра до июля того же года оставалась свободной. Новоизбранный Патриарх Василий III сообщил в августе Митрополиту Дионисию, что в следующем месяце он пришлёт в Варшаву делегацию, и привезет Томос об автокефалии Православной церкви в Польше[3].

В середине сентября в Варшаву прибыли представители Константинопольской и Румынской церквей и 17 сентября в их присутствии, а также при наличии всего епископата Польши, представителей епархий, варшавской паствы и членов правительства в митрополичьем храме святой Марии Магдалины состоялось торжественное объявление Патриаршего Томоса. Автокефалию Православной церкви в Польше признали в то время все поместные и автономные церкви, за исключением Русской православной церкви[3].

Новая волна гонений

Опираясь на подписанный в 1927 году польским правительством и Римским папой конкордат, который признавал в Польше католичество господствующим вероисповеданием, римско-католики в 1930 году выступили с судебным иском о возвращении православных храмов, святынь, другого церковного имущества, которое когда-то принадлежало католической церкви. Был предъявлен иск в отношении 700 церковных объектов, среди них были такие православные святыни как Почаевская Лавра и многие другие монастыри, Кременецкий и Луцкий кафедральные соборы, старинные храмы. Основанием для таких претензий католики выдвигали то положение, что упомянутые церковные объекты когда-то принадлежали греко-католикам, но правительством Российской империи были переданы православным[3].

В это время был разрушен Александро-Невский собор в Варшаве, расписанный Виктором Васнецовым и другими русскими художниками (построен в 18921912 годах, вмещал до 3000 верующих). Вскоре Польшу наводнили иезуиты и представители других католических орденов. Одновременно под давлением правительства происходила полонизация духовного образования, делопроизводства и богослужения[3].

К моменту провозглашения автокефалии Православной Церкви в Польше, здесь действовали две духовных семинарии — в Вильно и Кременце и несколько духовных мужских и женских училищ. В феврале 1925 году было открыто высшее духовное учебное заведение — Православный богословский факультет при Варшавском университете[3].

В конце 1936 года появились тревожные симптомы нового наступления на Православную церковь. В этом году в связи с 300-летием со дня смерти греко-католического митрополита Вельямина Рутского в городе Львове собрался съезд греко-католического духовенства. Почётным председателем съезда был греко-католический митрополит Андрей Шептицкий (умер в 1944 году). Решено было, что для украинского народа наилучшей формой церковности является его уния с Римом, поэтому УГКЦ должна получить полную свободу для миссионерской деятельности среди украинцев, белорусов, русских, проживающих в Польши (смотри статью Неоуния)[3].

Продолжением намеченной съездом программы стала публикация 25 мая 1937 года новой инструкции по внедрению «восточного обряда». В этой инструкции обращалось внимание на то, что Ватикан придаёт большое значение «возвращению православных к вере отцов», а между тем работа в этом направлении идет медленно и малоуспешно. В результате 1938 году в Холмщине и на Подляшье православные храмы стали не только закрывать, но и разрушать. Было разрушено около полутора сотен храмов и молитвенных домов. Более 200 священнослужителей и церковнослужителей оказались безработными, лишёнными средств к существованию. В польской прессе не говорилось о подобных бесчинствах, но за некоторое время до указанных событий на Холмщине и Подляшье была проведена соответствующая подготовка. Так, в польских газетах появились сообщения, что на Холмщине и в некоторых других городах есть много православных храмов, построенных царским российским правительством с намерением русифицировать край. Эти храмы выставлялись как памятники рабства, поэтому нужно их разрушить. Никакие протесты православных, в том числе обращения митрополита Дионисия (Валединского) к высшим должностным лицам не помогли[3].

Вторая мировая война

1 сентября 1939 началась Вторая мировая война. Меньше чем через месяц немецкие танки уже находились на улицах Варшавы. Восточные области Польши были заняты Советским Союзом. Польша, таким образом, была разделена между СССР и Германией. На территории бывшей Польши, которая была оккупирована Германией, было создано так называемое Генерал-губернаторство, в котором существовали три епархии: Варшавская, Холмская и Краковская. Земли, занятые советскими войсками в 19391941 годах, вошли в состав Минской епархии. Также в составе СССР оказалась Волынская епархия. Здесь, как повсюду в СССР, Православная церковь терпела притеснения со стороны государства[3].

Вывозили в советские лагеря не только католиков, военных, но и верных православной церкви, а вместе с ними духовенство. В духовной жизни наступили изменения во время немецкой оккупации. Немцы стремились к уничтожению коммунистической идеологии и в этой связи позволяли открывать закрытые ранее храмы. На территории Украины стали действовать украинские епископы Польской православной церкви во главе с митрополитом Поликарпом (Сикорским). Эту структуру традиционно называют Украинской автокефальной православной церковью, хотя формального провозглашения автокефалии не было, епископат считал себя частью бывшей Польской православной церкви (которая после ликвидации государства Польша перестала использовать в своём названии слово «Польская»). Параллельно здесь оставались структуры Московского патриархата — Украинская автономная православная церковь[3].

Послевоенный период

После Второй мировой войны автокефалия Польской православной церкви была признана определением Священного синода Русской православной церкви от 22 июня 1948 года. Предстоятелем стал архиепископ Тимофей (Шрёттер), с 1951 до 1961 года — митрополит Макарий. В 1949 году были основаны три епархии: Варшавская, Белостоцкая-Гданьская и Лодзинское-Вроцлавская. В связи с миграцией людей с востока в центр и на запад Польши был осуществлён новый раздел епархий. К 1952 году в Польской православной церкви было четыре епархии: Варшавско-Бельская, Белостоцко-Гданьская, Лодзинско-Познанская и Вроцлавско-Щецинская. В 1983 году была восстановлена Перемышльско-Новосонченская епархия, а в 1989 году — Люблинской-Холмская[3].

Современное состояние

Польская православная церковь

По состоянию на 2005 год Польская православная церковь насчитывала шесть епархий, более 250 приходов, 410 церквей, 259 священнослужителей и ок. 600 000 верующих. Возглавляет Церковь митрополит Варшавский и всей Польши Савва (Грыцуняк).

Епархии и епископат:

Неканонические церкви

Деятельность неканонических православных церквей на территории Польши не оставила заметного следа.

Напишите отзыв о статье "Православие в Польше"

Примечания

  1. [www.bogoslov.ru/text/110359/index.html Подписано соглашение между правительством Польши и Польской Автокефальной Православной Церковью]
  2. [www.hristianstvo.ru/orthodoxy/churches/poland/ Польская Православная Церковь — Православное христианство]
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 [www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/39512.htm Польская православная церковь] (рус.). Проверено 27 сентября 2014.
  4. Игумен Кирилл (Сахаров). [www.srpska.ru/article.php?nid=18873 Православный остров в католическом море (о православии в Польше)] (рус.). Srpska.ru. Проверено 31 марта 2013. [www.webcitation.org/6FdpVvbvn Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
  5. [www.pravoslavie.ru/cgi-bin/sykon/client/display.pl?sid=629 Pravoslavie.Ru / Польская Православная Церковь]
  6. Микуленок А.А. Положение Русской православной церкви в Польше в 1920-1930-е годы // Aspectus. - 2016. - № 1. - С. 52 - 53
  7. [zarubezhje.narod.ru/rs/s_085.htm Архимандрит Смарагд (Латышенко)]
  8. 1 2 Микуленок А. А. Положение Русской православной церкви в Польше в 1920—1930-е годы // Aspectus. — 2016. — № 1. — С. 55

Литература

  • Свитич А. К. [www.krotov.info/libr_min/s/svitich1.html Православная Церковь в Польше и её автокефалия]. — Буэнос-Айрес: Наша страна, 1959. — 231 с.
  • Широкорад А. Б. Русь и Литва. Рюриковичи против Гедеминовичей. — М.: Вече, 2004. — 400 с. — ISBN 5-9533-0458-7.

Ссылки

  • [www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/page_3126.htm Польская православная церковь] (рус.). Проверено 27 сентября 2014.


Отрывок, характеризующий Православие в Польше

– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.