Право первой ночи

Право первой ночи (лат. jus primae noctis, нем. Recht der ersten Nacht, Herrenrecht, фр. Droit de cuissage, Droit de prélibation, «право возложения ляжки») — существовавшее в Средние века в европейских странах — право землевладельцев и феодалов после заключения брака зависимых крестьян провести первую ночь с невестой, лишая её девственности. В некоторых случаях крестьянин имел право откупиться от этого уплатой особой по́дати. Такое же право существовало во многих культурах индейцев Южной Америки для колдунов или для вождей, и возможно, существует у отдельных племён и сейчас. Право первой ночи для родственников жениха и невесты существовало в отдельных африканских племенах и у балеаров на Балеарских островах.

Версии происхождения данного явления

Бахофен, Морган, Энгельс видели в праве первой ночи остаток группового брака. В эпоху, когда уже начинала складываться парная семья, мужчины сохраняли ещё право на всех женщин своего племени. С постепенным развитием культуры круг мужчин, имеющих право на женщин, становится все меньше, осуществление этого права ограничивается и во времени, и, наконец, оно сводится к одной лишь брачной ночи, сначала для всех, потом только для главы семьи, для жреца, военачальника и для сеньора — в Средние века. По данным, приводимым Фридрихом Энгельсом, у некоторых народов друзья и родственники жениха и невесты предъявляли свои исконные права на невесту в брачную ночь, и жених стоял только в конце этого ряда. Так было в древности у балеаров, у некоторых африканских племён (авгилов); по крайней мере до конца XIX в. этот обычай существовал у племени бареа в Абиссинии. У других должностное лицо, представитель племени или рода — касик, шаман, жрец, князь — заступает место общественной группы и пользуется правом первой ночи. Появление обычая, вероятно, связано со страхом пролития крови при лишении девственности. Считалось, что данный акт связан с утратой большого количества маны, и оттого вредит обычному человеку. Именно поэтому приглашали колдуна или вождя (в зависимости от обряда).

Средневековая Европа

Доказательства существования

В качестве доказательства существования права первой ночи указывали на Jungferzins (по́дать девственности), сохранившуюся до самых последних дней господства феодализма, а также на обряд, по которому господин в день свадьбы своих крепостных после венчания должен был перешагнуть через брачную кровать или поставить на неё свою ногу.

В каталонском оригинале у Зугенхайма (Sugenheim, «Geschichte der Aufhebung der Leibeigenschaft», СПб., 1861, стр. 35) цитируется указ 1486 года, изданный Фердинандом Католиком: «мы полагаем и объявляем, что господа (сеньоры) не могут также, когда крестьянин женится, спать первую ночь с его женой и в знак своего господства в брачную ночь, когда невеста легла в кровать, шагать через кровать и через упомянутую женщину; не могут также господа пользоваться против воли дочерью или сыном крестьянина, за плату или без платы».

Коллен де Планси в своем «Dictionnaire féodal» (Paris, 1826) указывал, что каноникам собора Сен-Виктор в Марселе официально разрешалось пользоваться правом первой ночи в отношении их крепостных девушек. Тот же Колен де Планси приводит факт продажи права первой ночи одним владельцем в Орлеане за 5 су, другим феодалом — за 9½ су.

Сведения о существовании явления в истории России

Косвенное указание на существование права первой ночи в России ряд историков XVIII — начала XIX века (Шлёцер, Эверс, Татищев, Елагин) видели в рассказе летописи о замене княгиней Ольгой «княжьего» чёрной куной. Сам обычай давать выкуп помещику перед свадьбой удержался до отмены крепостного права; подать эта известна была под названием «выводной куницы».

Возрождение в XVIII-XIX вв. «права первой ночи» в России связано с развитием крепостного права и являлось исключительно результатом насилия помещиков над крепостными женщинами, а не проявлением какого-то обычая или закона. Во всяком случае, по законам Российской империи помещики не имели права на насилие над новобрачными из крепостных и за подобные факты должны были привлекаться и иногда, но крайне редко, действительно привлекались к судебной ответственности. Князь Васильчиков в своей книге «Землевладение и земледелие» удостоверяет, что в бытность предводителем дворянства ему не раз случалось встречаться с фактами подобного насилия помещиков над крестьянками.

Однако законы, защищавшие половую неприкосновенность крепостных женщин от насилия со стороны их владельцев, в царской России соблюдались редко ввиду полного бесправия крестьян перед лицом произвола владельцев крепостных. Зачастую русские помещики очень широко пользовались этой возможностью, вплоть до того, что нередко все женское население какой-нибудь крепостной усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти.

Споры о реальности права первой ночи

Некоторые историки сегодня придерживаются мнения, что право первой ночи — это миф, и такое право никогда не существовало. Они объясняют его возникновение языковой двусмысленностью некоторых исторических текстов, подлинность которых не вызывает сомнений. Например, «Книга бургундских обычаев» (фр. Coutumier bourguignon), составленная и снабженная комментариями в конце XIV века, утверждает, что, согласно одному из таких «обычаев» (речь идёт о крепостных крестьянах), «когда мужчина женится в чужом поместье и приводит жену к себе, то если он в первую ночь заставит её лечь под господина, то ничего не теряет, ибо приобретает женщину для господина и включает её в его состояние». Для понимания этого текста нужно вспомнить о праве на брачный выкуп (фр. formariage), которое компенсировало помещику потерю будущего потомства супружеской четы, если крепостной крестьянин или крестьянка «вступали в брак за пределами его владений». Согласно «Книге бургундских обычаев», крепостной может избежать уплаты такого выкупа, заставив свою невесту (фр. gésir soubs le seigneur — букв.: «лежать под господином»). Однако, согласно вышеназванным историкам, это означает всего лишь то, что муж переводит жену «в подчинённое положение» по отношению к своему господину, вследствие чего он получает право на владение будущим потомством новобрачных, отказываясь от традиционного возмещения убытков с помощью formariage.

Право первой ночи никогда не упоминается в документах само по себе, без компенсирующих его субститутов. Так, в документе, датированном 1419 годом, владелец Ларивьер-Бурде (в Нормандии) объявлял: «В названном случае я также имею право взимать с моих людей и других, когда они женятся в моём владении, 10 турских су и филейную часть свиньи вдоль всего хребта и вплоть до уха, а также галлон любого напитка, присовокуплённого к этой провизии, либо же я могу и должен, ежели сочту за благо, лечь с невестой в том случае, когда её муж или его посланец не передаст мне или моему уполномоченному одну из вышепоименованных вещей». Историк Ален Буро считает, что это более или менее шутливая угроза, цель которой — подчеркнуть символическую власть феодала тогда, когда изначальные формы крепостной зависимости в значительной степени уже ослабли.

Буро полагает, что ссылки на право первой ночи использовались феодалами как приём для получения экономических или политических выгод. Так, в 1538 году владелец поместья Луви-Субирон, взыскивал с крестьян различные сборы и пошлины, в том числе и cuissage, — и всё это с целью как можно выгоднее продать свой феод. В другом случае ссылка на cuissage также была использована помещиком для того, чтобы увеличить список своих законных прав и тем самым взимать с крестьян как можно больше.

Предполагаемое существование права первой ночи превратилась в символ средневекового варварства и сыграло немаловажную роль в формировании представления о Средних веках — как в восприятии широких масс, так и среди учёных-историков. В 1854—1858 годах во Франции происходила продолжительная дискуссия о реальности существования права первой ночи. Жюль Дельпит в 1857 году опубликовал семьдесят два доказательства существования cuissage. Католические же публицисты доказывали, что в действительности этого обычая не существовало.

Африка

По данным, приводимым Фридрихом Энгельсом, у некоторых народов друзья и родственники жениха и невесты предъявляли свои исконные права на невесту в брачную ночь, и жених стоял только в конце этого ряда. Так было в древности у балеаров, у некоторых африканских племён (авгилов); по крайней мере до конца XIX в. этот обычай существовал у племени бареа в Абиссинии

Южная Америка

Во многих культурах индейцев Южной Америки существовало право первой ночи, принадлежавшее колдунам, вождям. Оно отражало социальный примат человека, занимающего привилегированный пост, но чаще всего это объяснялось стремлением отогнать злых духов лицами, обладающими необходимой для этого силой. У ика чародей наблюдал за ходом брачной ночи, у патангоро другие мужчины имели право сожительства с молодой женщиной. У отомак молодые мужчины должны были заключать браки со старыми женщинами для того, чтобы познать тайны интимных отношений. Эти обычаи продолжали существовать у индейцев и после прихода европейцев.

В культуре

• В «Ста новых новеллах» — сочинении 1462 года, написанном по заказу бургундского герцога Филиппа Доброго в тридцать второй новелле рассказывается о францисканских монахах из Каталонии, взимавших с женщин «десятину» в зависимости от числа половых сношений, которые те имели со своими мужьями. Но поскольку францисканцам было запрещено прикасаться к деньгам, они были «вынуждены» получать свою десятину «натурой», то есть в виде тех же половых сношений. Все женщины без исключения платили свою десятину, и лишь несколько старушек заявили о своем нежелании это делать, предложив братьям-францисканцам получать её «тканями, простынями, думками, покрывалами, подушками и прочими подобными вещами».

• В пьесе Бомарше «Женитьба Фигаро» (1784), действие которой происходит в современной автору Испании, граф Альмавива особым постановлением отказывается в честь своей юной невесты от права первой ночи относительно своих подданных.

• В фильме «Храброе сердце» (англ. Braveheart) Мэла Гибсона (1995) феодал шотландского борца за независимость Уильяма Уоллеса заявляет своё «право первой ночи». Чтобы избежать притязаний тирана, Уоллес и его невеста Маррон венчаются тайно. Уоллес отбивает Маррон у пытающихся её изнасиловать английских солдат. Однако Маррон не успевает убежать из деревни и местный шериф перерезает ей горло. Уоллес является с повинной, но вместо того чтобы сдаться, начинает бой с солдатами.
• В картине «Le Droit Du Seigneur (The Right of the Lord)» художника Jules Arsene Gardier.

См. также

• Снохачество
• Левират
• Ритуальное лишение девственности
• Сексуальное рабство
• Сексуальное домогательство
• Сексуальное злоупотребление
• Половые преступления:
  • Понуждение к действиям сексуального характера (в том числе в уголовном праве России — ст. 133 УК РФ)
  • Изнасилование

Литература

• Schmidt, «Jus primae noctis» (Фрейбург, 1881);
• его же, «Slavische Geschichtsquellen zur Streitfrage des jus primae noctis» (Познань, 1886);
• Bachofen, «Das Mutterrecht»;
• M. I. Kulischer: «Die communale Zeitehe und ihre Ueberreste» (в «Archiv für Anthropologie» tom 11, otd. 7 (Braunschweig), Стр. 215-22).
• Энгельс, «Происхождение семьи и собственности».

Источники

• [if.russ.ru/issue/2/20010504_schpig-pr.html Габриэлла Шпигель. Феодализм против феодала]
• Первая ночь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Право первой ночи

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.