Пражская государственная опера

Пражская государственная опера (чеш. Státní opera Praha) — оперный театр в Праге, один из важнейших в Чехии, в репертуаре которого также присутствуют балеты. Репертуар театра сосредоточен на иностранных произведениях (чешский репертуар традиционно ставится в Национальном театре).

Театр был учреждён как Новый немецкий театр (нем. Neues deutsches Theater) в 1883 году по инициативе немецкого меньшинства после открытия масштабного чешского Национального театра.

Проект здания был выполнен в стиле неоренессанса известной венской архитектурной фирмой «Фельнер и Гельмер», специализировавшейся на проектах театров, совместно с Карлом фон Хазенауэром. Статуи были изготовлены Отто Морицем Менцелем и молодым скульптором Йоганом Йозефом Фридтом. Картины нарисованы Эдуардом Файтом.

5 января 1888 года театр открылся постановкой оперы Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры». Под руководством своего первого директора Ангело Нойманна, а затем дирижёров Александра Цемлинского и Георга Селла Новый немецкий театр приобрёл большую известность, в нём ставился не только традиционный репертуар, но и оперы современных немецких композиторов (Кшенек, Хиндемит, Корнгольд, Шрекер), а также немецких композиторов, живших в Чехии, в частности, Ганса Красы. В театре выступали такие известные артисты, как Нелли Мельба, Энрико Карузо, Лео Слезак, дирижировали Густав Малер и Рихард Штраус, Эрих Кляйбер и Отто Клемперер. После установления в Германии нацистского режима театр стал прибежищем для многих музыкантов-эмигрантов. В сентябре 1938 года театр закрылся из-за нехватки средств и политического давления, однако после оккупации Чехии в 1939 году был вновь открыт как Deutsches Opernhaus.

После освобождения Праги в мае 1945 года группа чешских музыкантов, руководимая композитором Алоисом Габой, учредила в здании бывшего немецкого театра Театр 5 мая (чеш. Divadlo 5. května), который должен был стать авангардной альтернативой консервативно-патриотическому Национальному театру. Открылся он в сентябре того же года оперой Бедржиха Сметаны «Бранденбургцы в Богемии», затем последовали нетрадиционное прочтение «Проданной невесты» того же автора, опер Оффенбаха и Прокофьева. Однако после прихода к власти коммунистов Театр 5 мая был в 1948 году объединён с Национальным театром, став одной из его сценических площадок, а с 1949 года получил имя Сметаны (чеш. Smetanovo divadlo). Театр Сметаны стал площадкой для масштабных гастролей зарубежных гигантов — Большого театра и Венской оперы.

После Бархатной революции Театр Сметаны был в 1992 году вновь отделён от Национального театра и получил имя Пражской государственной оперы, сосредоточившись исключительно на зарубежном репертуаре.

Ссылки

• [www.operaprague.com/ Официальный сайт Пражской государственной опере]

Отрывок, характеризующий Пражская государственная опера

– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.