Пражские куранты

Часы
Пражские куранты чеш. Pražský orloj
Страна	Чехия
Местоположение	Прага
Строитель	Микулаш из Каданe, Ян Шиндель
Первое упоминание	1410
Строительство	1410—??? годы

Пражские куранты, или орлой (чеш. Pražský orloj, также чеш. Staroměstský orloj) (от лат. horologium – часы) — средневековые башенные часы, установленные на южной стене башни Староместской ратуши на Староместской площади в Праге. Они являются третьими по возрасту астрономическими часами в мире и старейшими, которые всё ещё работают.

Орлой состоит из трёх основных компонентов, расположенных на башне по вертикали. В центре находится астрономический циферблат, который показывает старочешское, вавилонское, центральноевропейское (современное) и звёздное время, время восхода и захода Солнца, положение Солнца и Луны среди созвездий, входящих в зодиакальный круг, а также фазы Луны. По сторонам от астрономического циферблата расположены движущиеся каждый час фигуры, среди которых особенно выделяется фигура Смерти в виде скелета человека. Наверху по сторонам от центральной каменной скульптуры ангела имеются два окошка, в которых каждый час, когда бьют часы, показываются фигуры 12 апостолов, сменяя друг друга. Над каменной скульптурой ангела находится фигура золотого петуха, который кричит по окончании процессии апостолов. Под астрономическим циферблатом расположен календарный циферблат, позволяющий определить день и месяц календарного года, день недели, нерабочие дни, а также постоянные праздники христианского календаря. По сторонам от него также расположены скульптурные фигуры.

История

Пражский орлой находится на башне Староместской ратуши. После того, как король Ян Люксембургский в 1338 году даровал жителям Старого города привилегию иметь собственную ратушу, для городских нужд у купца Волфлина из Камене (чеш. Wolflin od Kamene) был приобретён частный дом. Дом начали переоборудовать, чтобы приспособить к нуждам городского совета, и в 1364 году к нему пристроили башню. Часы были установлены на башне, видимо, в 1402 году, когда они впервые упоминаются. Однако, очевидно, вследствие недобросовестного ухода, в скором времени их потребовалось заменить, вследствие чего и был изготовлен Орлой.

Самая старая часть Орлоя – механические часы и астрономический циферблат – была создана в 1410 году. Эти элементы были изготовлены часовым мастером Микулашем из Кадани по проекту математика и астронома Яна Шинделя. Скульптурное оформление астрономического циферблата происходит из мастерской знаменитого чешского архитектора и скульптора Петра Парлержа. Первый документ, в котором упоминается Орлой, датирован 9 октября 1410 года. В нём говорится о Микулаше из Кадани как об именитом и признанном часовом мастере, который изготовил куранты с астролябией для Старого Места Праги; староста и совет города упрекают мастера Альберта (предыдущего смотрителя) за недобросовестный уход за предшествующими часами и хвалят Микулаша за выдающуюся работу. Согласно документу в качестве вознаграждения за работу мастер получил дом у Гавельских городских ворот, 3000 пражских грошей единовременно. и регулярное ежегодное пособие в 600 пражских грошей.

Следующие документальные сведения об Орлое относятся к 1490 году, когда пражский часовщик Ян Руже (чеш. Jan Růže), известный также как мастер Гануш (чеш. Hanuš), отремонтировал механизм, добавил нижний календарный циферблат и первую движущуюся фигуру – Смерть. Эти заметные усовершенствования и 80 лет забвения первых авторов. способствовали тому, что следующие 450 лет именно мастера Гануша считали автором Орлоя. Историческая ошибка даже нашла своё отражение в легенде, согласно которой мастер Гануш был ослеплён по приказу членов Пражского совета, чтобы он нигде более не смог повторить свою работу. Эта легенда была особенно популяризирована среди широкой общественности благодаря писателю Алоису Йирасеку, включившему её в свои "Старинные чешские сказания" (1894 года). Многолетний помощник Яна Руже, Якуб, вероятно, его сын, обслуживал Орлой до 1530 года. Этого часовщика отождествляют с Якубом Чехом, автором первых переносных часов в Чехии. У Якуба не было последователя, и Орлой оставался без надлежащего ухода.

В 1552 году смотрителем Орлоя был назначен Ян Таборский. Он отремонтировал и усовершенствовал механизм, а также составил подробное техническое описание Орлоя. Именно в этом описании Ян Таборский впервые ошибочно называет автором Пражского орлоя Яна Руже. Ошибка произошла из-за некорректной интерпретации записей того периода. Её исправил в 1962 году чешский историк и астроном Зденек Горски, специализировавшийся на истории науки.

В последующие столетия куранты неоднократно останавливались вследствие отсутствия опытных смотрителей и несколько раз ремонтировались. В ходе ремонта 1629 или 1659 года отбивающий механизм часов был перемещён из башни вниз к самому Орлою, а в дополнение к фигуре Смерти появились и другие деревянные фигуры. К этому же ремонту относится создание уникальной скрытой системы вращения Луны, показывающей её фазы.

В XVIII веке Орлой целыми десятилетиями стоял без движения и находился в таком критическом состоянии, что, когда в 1787 году проводили перестройку ратуши, его хотели выбросить в железный лом. Часы были спасены от гибели служащими из пражского Клементинума: управляющий обсерваторией профессор Антонин Стрнад добился финансирования ремонта и совместно с часовщиком Симоном Ландспергером (чеш. Šimon Landsperger) к 1791 году частично починил их (запустить удалось часовой механизм, а астролябия так и осталась в нерабочем состоянии). В это же время были добавлены движущиеся фигуры апостолов. В 1865-1866 годах был проведён капитальный ремонт Орлоя: исправлены все части его механизма, включая астролябию, для контроля за точностью хода в часовой механизм установлен. хронометр Ромуальда Божека, добавлена фигура петуха, а художник Йозеф Манес расписал нижний календарный циферблат.

В самом конце Второй мировой войны Орлою был нанесён значительный ущерб. 5 мая 1945 года в Праге вспыхнуло антинацистское восстание. В городе были сооружены баррикады и повсюду шли бои, особенно упорные в центре Праги, у здания Чешского радио, занятого повстанцами. Радиопередатчик восставших, размещённый на башне Староместской ратуши, передавал воззвания к чешскому народу. Находившиеся в городе части немецкой группы армий "Центр" предприняли попытку подавить восстание и прежде всего прекратить вещание чешского радио. Немецкие войска расстреливали здание Староместской ратуши из зенитных орудий, и 8 мая 1945 года в него попал зажигательный снаряд, в результате чего в Староместской ратуше произошёл пожар. Орлой также пострадал от огня: деревянные фигуры апостолов и календарный циферблат сгорели, астрономический циферблат рухнул вниз.

Однако к 1 июля 1948 года куранты были полностью восстановлены: братья Рудольф и Йиндржих Весецкие (чеш. Rudolf and Jindřich Vesecký) отремонтировали изогнутые и поломанные детали часового механизма и снова его собрали, а мастер по дереву Войтех Сухарда вырезал новые фигуры апостолов. Последний незначительный ремонт Орлоя был осуществлён в 2005 году. В настоящее время Пражский орлой на ¾ состоит из старых первоначальных деталей.

• Prague Clocktower by Koch c. 1791.jpg

  Пражский орлой около 1791 года

• Staromestsky orloj 1808.jpg

  Башня Староместской ратуши с орлоем в 1808 году

• Orloj 1837.jpg

  Пражский орлой в 1837 году

• Orloj 1860.jpg

  Пражский орлой около 1860 года

• Praha Staroměstský orloj 001.jpg

  Пражский орлой в 1967 году

Астрономический циферблат

Астрономический циферблат Пражского орлоя представляет собой астролябию с приводом от часового механизма. Орлой отражает Птолемеевскую геоцентрическую систему мира: в центре находится Земля, вокруг которой вращаются Солнце и Луна. По цветному неподвижному фону астрономического циферблата, изображающему Землю и небо, перемещаются следующие компоненты: внешнее кольцо, зодиакальное кольцо, указатели с символами Солнца и Луны и две часовые стрелки с золотой рукой и золотой звёздочкой на конце. В отличие от обычных часов, здесь отсутствует минутная стрелка.

Неподвижный фон астрономического циферблата. Синий круг в самом центре неподвижного фона представляет собой стилизованное изображение Земного шара, но несколько нестандартно, северным полюсом вниз. К центру изображения Земли прикреплены оси движущихся по циферблату указателей. Всё остальное пространство неподвижного фона является небом, причём на нём цветом выделено несколько секторов. Синий цвет вверху – часть неба, которая находится выше линии горизонта; чёрная область внизу – часть неба ниже этой линии. Пограничными между этими двумя областями являются сектора, окрашенные в бледно-синий и тёмно-оранжевый цвет, с латинскими надписями. Указатель с символом Солнца в дневное время передвигается по синей части фона, ночью – по чёрной, а во время рассвета или заката – последовательно по бледно-синей и тёмно-оранжевой. На западной (правой) части небесного фона написано OCCASUS (с лат. — «закат») и CREPUSCULUM (с лат. — «сумерки»), а на восточной (левой) части – AURORA (с лат. — «рассвет») и ORTUS (с лат. — «восход»). Чёрный круг ночи не касается края циферблата, и между ними образуется оранжевый промежуток для движения Солнца в период кульминационного лета. Солнце в это время движется около тропика Рака (северного тропика), астрономическая ночь не наступает, и высоко расположенный солнечный диск может пройти по оранжевому промежутку, не попав на чёрную область ночи. На широте Праги (51° с.ш.) это происходит в период между 1 июня и 13 июля календарного года.

На синей части неподвижного фона выделяются три окружности, обозначенные золотыми линиями. Сразу возле изображения Земли в центре циферблата расположена самая маленькая окружность, обозначающая южный тропик (тропик Козерога). По внешнему краю неподвижного фона (вблизи римских цифр) находится самая большая окружность, представляющая северный тропик (тропик Рака). Между ними на циферблате видна средняя окружность, обозначающая экватор. Символ Солнца, указатель которого делает один оборот вокруг оси циферблата за сутки, то удаляется от центра циферблата, то приближается к нему, показывая высоту светила в кульминации над горизонтом в разное время года. Летом Солнце, будучи в кульминации, наиболее высоко над горизонтом и поэтому приближается к линии тропика Рака (северного тропика). Зимой, наоборот, символ Солнца движется возле линии тропика Козерога.

Вавилонское время. Синяя часть неподвижного фона на циферблате также разделена изогнутыми золотыми линиями на 12 неравных частей, служащих для указания вавилонского времени. Вавилонское время является исторически самым старым временем, отображённым на Орлое, и увязано с восходом и закатом Солнца; период времени между этими двумя моментами разделён на 12 "часов". На рассвете Солнце показывает первый час, на закате – конец 12-го. Полдень наступает в 6 часов вавилонского времени. Длина одного вавилонского часа в течение года непостоянна: летом самая большая, а зимой, наоборот, самая короткая. Стержень с символом Солнца служит указателем вавилонского времени. Двигаясь зимой вдоль линии тропика Козерога, он преодолевает "часы" вавилонского времени гораздо быстрее, чем когда движется летом вблизи линии тропика Рака, где промежутки между изогнутыми линиями больше.

Старочешское время. Внешнее тёмно-синее кольцо астрономического циферблата диаметром 300 см показывает старочешское (итальянское) время, по которому жители Праги жили во время создания Орлоя. Для отображения часов здесь используются 24 золотые швабахерские цифры, стилизованные под немецкое готическое письмо XV – XVI веков. Началом суток по старочешскому времени служила не полночь (как в современном времяисчислении), а заход Солнца. Так как в зависимости от времени года заход Солнца происходит раньше или позже (варьируется от 16.00 зимой до 20.16 летом), но внешний круг вращается то влево, то вправо (в угловом выражении на 60° за год) относительно неподвижного фона астрономического циферблата, чтобы совпадать с моментом захода.

Центральноевропейское время. По внешнему краю неподвижного циферблата (его диметр 260 см) расположены золотые римские цифры, которые показывают центральноевропейское (немецкое, или современное гражданское) время. В отличие от обычных часов, на астрономическом циферблате два набора римских цифр: каждый от I до XII. Указателем как для старочешского, так и для центральноевропейского времени служит стрелка с золотой рукой, которая делает полный оборот вокруг циферблата за одни сутки. Немецкое время было внедрено в чешских землях императором Фердинандом I в 1547 году.

Звёздное время. На синем фоне неподвижного циферблата ещё можно увидеть 12 арабских цифр. Они находятся в верхней части циферблата и служат для измерения звёздного (сидерического) времени. Звёздное время в повседневной жизни не применяется, а используется в астрономии и астрологии. Указателем звёздного времени служит стрелка с золотой звёздочкой на конце. Она вращается вокруг оси астрономического циферблата несколько быстрее, чем стрелка с золотой рукой, совершая полный оборот за 23 часа 56 минут 4 секунды.

Зодиакальное кольцо. Вращающееся по циферблату зодиакальное кольцо со смещённым геометрическим центром в совокупности с указателями Солнца и Луны показывает, в каком зодиакальном созвездии находятся эти небесные тела. На зодиакальное кольцо нанесены символы знаков Зодиака, а также 72 луча, которые служат для разделения месяцев на дни. Промежуток между лучами обозначает примерно 5 дней. Таким образом, глядя на зодиакальное кольцо, можно определить, не только в каком знаке Зодиака, но и в каком секторе знака Зодиака находятся Солнце и Луна, а, значит, определить ориентировочную календарную дату. Зодиакальное кольцо обращается вокруг оси астрономического циферблата, делая полный оборот за один год.

Указатель Солнца. Указатель с символом Солнца выполнен из позолоченной жести и движется на одном рычаге с часовой стрелкой. Однако в отличие от часовой стрелки, ось вращения указателя Солнца (так же как и указателя Луны) закреплена не в геометрическом центре циферблата, а в геометрическом центре зодиакального кольца. Солнце на Пражском орлое является одним из самых информативных указателей. Оно показывает:

• день, рассвет, сумерки и ночь (по положению указателя Солнца в синем, тёмно-оранжевом или чёрном секторах неподвижного фона);
• высоту Солнца в кульминации над горизонтом (по расстоянию указателя Солнца от геометрического центра циферблата);
• положение Солнца среди знаков Зодиака (по положению указателя Солнца по отношению к зодиакальному кольцу);
• ориентировочную дату календаря (по положению указателя Солнца среди 72 лучей зодиакального кольца);
• час по вавилонскому времени (по положению указателя Солнца между изогнутыми золотыми линиями синего сектора неподвижного фона).

Указатель Луны. Указатель с символом Луны представляет собой полый шарик диаметром 130 мм, состоящий из двух частей – чёрной и серебряной. Внутри расположен скрытый механизм, который изнутри поворачивает корпус шара. В результате, в зависимости от фазы Луны шарик поворачивается разными сторонами, и можно увидеть в какой фазе находится Луна в текущий момент времени: новолуние (чёрный шарик), полнолуние (серебряный шарик), первая или последняя четверть (чёрно-серебряный шарик). Корпус шарика совершает один оборот вокруг своей оси за синодический месяц – 29 суток 12 часов 44 минуты 3 секунды. Указатель Луны, так же как и указатель Солнца, обращается вокруг оси астрономического циферблата, но несколько медленнее.

В Чехии, как и в других европейских странах, принято переводить часы на летнее время. Однако время на Орлое при этом не переставляют, в результате чего летом он показывает время на один час раньше гражданского времени. При этом прочие часы на Староместской башне переставляют в соответствии с переводом часов на летнее время.

Календарный циферблат

Сначала Орлой состоял только из астрономического циферблата. Календарный циферблат Орлоя впервые был сконструирован Яном Руже, известном также как мастер Гануш, в 1490 году. Первоначальный диск календарного циферблата не сохранился. Нынешний вариант календарного циферблата был спроектирован пражским архивариусом К.Я. Эрбеном во время реконструкции 1865-1866 годов на основе сохранившейся копии 1659 года, в свою очередь основывающейся на более поздних по сравнению со временем постройки гравюрах. Календарный циферблат в 1865-1866 годах был расписан художником Йозефом Манесом, вследствие чего часто называется циферблатом Манеса.

Создание календарного циферблата. Считая заказ очень престижным, Й. Манес согласился выполнить его за относительно небольшой гонорар, составлявший половину стоимости работ такого рода. Он хотел изобразить на Орлое чешскую сельскую жизнь в средневековье, что было популярной темой в то время. В результате такого подхода Й. Манес существенно отклонился от прежнего оформления циферблата. Во время работы он постоянно сталкивался с возражениями и замечаниями членов Комитета по организации реставрационных работ курантов. Его периодически критиковали за медлительность и отступление от предыдущего художественного оформления и председатель Комитета, директор Пражской обсерватории Йозеф Бём (Josef Georg Böhm, 1807-1868), и бургомистр города (1863-1867) Вацлав Бельский (Václav Bělský, 1818–1878). Известно, что после большого путешествия по Италии в начале 1860-х годов художник, и так не отличавшийся хорошим здоровьем, вернулся болезненным и нервозным человеком, поэтому периодические придирки и выяснения отношений мешали работе и оказывали негативное влияние на психическое здоровье Й. Манеса. При этом он не хотел отказываться от своего художественного видения. Бургомистр постоянно торопил художника, поскольку открытие курантов было уже назначено на 1 января 1866 года. В результате, к новому 1866 году календарный циферблат для Орлоя был ещё не готов, и куранты были запущены без него. Работа была завершена художником в мае, "презентацию" запланировали на середину месяца, но её пришлось отложить из-за надвигавшейся австро-прусской войны. Вскоре Прага была занята прусской армией. Однако война долго не продлилась, и после поражения в решающей битве при Садове Австрия вынуждена была пойти на перемирие в Никольсбурге (26 июля 1866 года). Поэтому открытие Пражского орлоя состоялось после двухмесячной оккупации 18 августа 1866 года. Был проведён большой праздник с мессой, парадом бригад пожарных и стрелков, концертами и гуляниями, но на этом торжественном событии не было автора – уже больного Йозефа Манеса.

Вскоре после открытия Орлоя выяснилось, что роспись Й. Манеса страдает от климатических условий. Поэтому оригинал календарного циферблата было решено перенести в Национальную галерею Праги, а на Орлое установить копию. Копия была выполнена чешским художником Э.К. Лишкой, причём за сумму, превышавшую гонорар самого Й. Манеса. Копию циферблата установили в 1880 году.

После того, как в мае 1945 года календарный циферблат сгорел, художником Богумиром Чила (чеш. Bohumír Číla, 1895-1973) была выполнена его очередная копия, которая находится на Орлое по сей день.

Структура календарного циферблата. Календарный циферблат состоит из нескольких дисков общим диаметром 220 см. В центре внутреннего неподвижного позолоченного диска изображён герб Праги времён короля Владислава II. Вокруг него расположен позолоченный диск с циклом из 12 круглых медальонов со стилизованными знаками Зодиака (диаметром по 24,3 см) и 12 бо́льших круглых медальонов с серией картин "12 месяцев" (диаметром по 42,5 см). Наконец, снаружи находится медный диск, разделённый на 365 секторов с указанием дней календарного года. Все диски, кроме центрального, вращаются по часовой стрелке, совершая полный оборот за один год. Сверху над циферблатом свисает небольшая стрелка, показывая текущий день. В былые времена смотритель Орлоя вручную поворачивал диски на одно деление в день.

На больших круглых медальонах серии "12 месяцев" изображены сцены чешской сельской жизни в средневековье. Они олицетворяют события в жизни крестьян, которые характерны для соответствующих месяцев календарного года:

• январь (Leden) – рождение ребёнка как символа нового года;
• февраль (Únor) – крестьянин греет ноги у огня, а жена несёт дрова;
• март (Březen) – крестьянин пашет поле на быках;
• апрель (Duben) – селянин подвязывает деревья;
• май (Květen) – парень украшает свою шапку к празднику, а девушка собирает цветы;
• июнь (Červen) – крестьяне косят траву;
• июль (Červenec) – крестьянка серпом жнёт пшеницу;
• август (Srpen) – крестьяне обмолачивают зерно нового урожая;
• сентябрь (Září) – осенний сев зерновых;
• октябрь (Říjen) – сбор винограда;
• ноябрь (Listopad) – рубка деревьев и заготовка дров;
• декабрь (Prosinec) – забой поросёнка к новогоднему празднику.

Внешний медный диск календарного циферблата разделён на 365 секторов (по числу дней в году) и 4 кольца.

На внутреннем кольце цифрами обозначено число дня каждого месяца (от 1 до 31).

На следующем кольце диска написан повторяющийся цикл из букв от А до G, начиная с 1 января. Первому января соответствует A, второму января – B, третьему января – C, седьмому января – G, и далее сначала: восьмому января – A и т.д. Для того, чтобы определить соответствие между числом месяца и днём недели, необходимо знать т.н. "воскресную букву" (лат. litera dominicalis, чеш. nedělní písmeno), т.е. букву, на которое приходится первое воскресенье календарного года. Если, к примеру, первое воскресенье 2014 года приходится на 5 января (буква E), то все воскресенья в 2014 году будут обозначаться буквой E, а, следовательно, все понедельники – буквой F, вторники – G, среды – A и т.д. Таким образом, глядя на календарный циферблат, можно определить не только текущий день в месяце, но и день недели.

В самом широком третьем кольце медного диска написаны названия праздников христианского календаря или имена важнейших святых. Если надпись сделана красным цветом, то это нерабочий день.

Наконец, на внешнем кольце медного диска нанесены слоги т.н. цисиояна (лат. cisiojan). Цисиоян представляет собой мнемонический приём для запоминания неподвижных праздников христианского календаря, использовавшийся в средние века. В Чехии цисиояны использовались в XIII – XVII вв., а с появлением печатных календарей были почти забыты. Цисиояны обычно принимали форму несколько шероховатых, но запоминающихся силлабических стихов для каждого месяца года. Каждый день помечался определённым слогом; при этом дни, приходящиеся на праздники христианских святых, помечались первым слогом имени соответствующего святого, а промежутки между этими слогами заполнялись произвольными слогами так, чтобы в месяце формировалась осмысленная фраза. Например, цисиоян в декабре состоит из 31 слога и выглядит следующим образом (слоги, относящиеся к именам святых и названиям праздников, выделены курсивом, а первые слоги этих слов обозначены полужирным шрифтом):

Po sně – hu Bá – ra s Mi – ku – lá – šem šla, v no – ci Luc – ka len pře – dla, po – vě – děl To – máš tre – stán: Na – ro – dil se Kri – stus Pán.

По снегу Варвара с Николаем шла, ночью Люсия просто мурлыкала, апостол Фома поведал: "Родился Господь Христос".

В данном случае первый слог имени Святой Варвары (чеш. svatá Barbora) – Bá – является четвёртым в декабрьском цисиояне, и 4 декабря католическая церковь отмечает день Святой Варвары. Первый слог имени Святого Николая (чеш. svatý Mikuláš) – Mi – является шестым в декабрьском цисиояне, и 6 декабря католическая церковь отмечает день святителя Николая Чудотворца. Первый слог имени Святой Люсии (чеш. svatá Lucie) – Luc – является тринадцатым в декабрьском цисиояне, и 13 декабря католическая церковь отмечает день Святой Люсии. Первый слог имени Святого Фомы (чеш. svatý Tomáš) – To – является двадцать первым в декабрьском цисиояне, и ранее 21 декабря католическая церковь отмечала день апостола Фомы (в настоящее время память апостола Фомы отмечается большинством католиков 3 июля). Наконец, первый слог чешского слова Narodil se (родился) – Na – является двадцать пятым в декабрьском цисиояне, и на 25 декабря у католиков приходится праздник Рождества Христова.

Весь годовой цисиоян состоит из 365 слогов (по количеству дней в году). Сам термин "цисиоян" происходит от латинских слов, обозначающих 1 января: Circumsio (Обре́зание Господне, отмечаемое 1 января) и januarius (январь). Тексты цисиояна для Орлоя были созданы в 1866 году архивариусом Праги К.Я. Эрбеном.

Скульптурное оформление Орлоя

Скульптуры, украшающие Пражский орлой, создавались постепенно, в течение нескольких столетий, так что они не охвачены единым творческим замыслом. Считается, что каменный ангел в верхней части Орлоя и резной каменный декор по периметру астрономического циферблата являются произведениями мастерской Петра Парлержа. Остальные скульптуры и декор появились позднее. Время от времени фигуры Орлоя реставрировались, иногда изготавливались заново, что стирало их первоначальный смысл. В результате, зачастую в настоящее время уже практически невозможно интерпретировать значение тех или иных аллегорий скульптурного оформления пражских курантов.

Верхняя часть Орлоя. Согласно средневековому мышлению любая постройка поддаётся неблагоприятному влиянию сверхъестественных сил и поэтому её нужно декорировать различными охранными элементами. Поскольку Орлой расположен на фасаде светского здания и тем самым не защищён храмовым пространством, необходимость в амулетах возрастает. В верхней части пражских курантов роль этих амулетов играют василиски, петух и ангел.

• 13-03-30-praha-by-RalfR-043.jpg

  Василиск на крыше Пражского орлоя

• Anděl mezi apoštoly.jpg

  Ангел Пражского орлоя

• Kohout na orloji.jpg

  Петух на Пражском орлое

На покатой крыше Орлоя разместились два василиска – мифических существа, которые одним лишь взглядом способны превратить в камень всё живое. У василиска птичий клюв, корона, два крыла, змеиное тело и стреловидный хвост. Василиск имел титул змеиного короля. Под самой крышей курантов расположился позолоченный петух – древний символ смелости и бдительности, встречающий новый день и Солнце. По поверьям, именно с первым криком петуха исчезает нечистая сила, господствующая в ночное время. Центральной фигурой в верхней части Орлоя является каменный ангел с крыльями и посланием на развевающейся ленте, которое сейчас уже невозможно прочесть. Ангел является борцом с тёмными силами и считается самой старой статуей пражских курантов. Ангел опирается на карниз, под которым находится однозначно не идентифицируемая каменная лента. Возможно, это – стилизация змеи – символа мудрости, а, возможно, свиток с неизвестным текстом.

По обе стороны от фигуры ангела расположены два окошка, в которых каждый час можно увидеть фигуры 12 апостолов.

Декорирование астрономического циферблата. По периметру астрономического циферблата можно увидеть множество каменных скульптур, изображающих частично реальных существ, а частично – вымышленных. По причине воздействия неблагоприятных условий не все они могут быть в настоящее время идентифицированы.

В самой верхней точке над циферблатом расположена фигура льва. На языке символики и мифологии лев считается королём зверей и защитником. Справа от льва расположена фигура собаки, являющейся символом верности и бдительности. В легендах собаки охраняли клады от воров и разбойников. На надгробии собака у ног рыцаря символизирует естественную смерть. Следующая фигура, пригодная для идентификации, – кошка (возле правой римской цифры VII). Кошка является символом независимости, а также спутником магов и чародеев. Это единственная фигура, голова которой обращена к зрителю. Далее, следуя по часовой стрелке, можно увидеть маскарон – фантастическое лицо с дьявольским выражением. Такого рода маскароны часто помещались на готических кафедральных соборах с целью отпугивания опасных внешних сил.

В самом низу астрономического циферблата, как бы на границе круга мира, виднеется лицо дьявола с торчащими ушами и глазами навыкат. Справа от него находится фигура ёжика, а слева – жабы. Они являются как бы спутниками дьявола. Жаба – христианский символ греха и еретиков, которые, как жабы, пребывают в грязи и квакают свою неправду. Ёжик – ночное животное, относящееся к тёмным силам. Затем по часовой стрелке следует ещё один маскарон.

Наконец, в самом верху, слева от льва, расположена фигура змеи с фригийским колпаком. В античном Риме фригийский колпак являлся символом освобождения. Змея в христианстве – низкое, грешное существо. Возможно, автор задумывал эту фигуру как символ очищения, перевоплощения ползающей нечистой змеи в более совершенное существо. Внизу панель астрономического циферблата как бы поддерживают два маленьких дракона. Рядом с одним из них виднеется лицо лешего (справа), рядом с другим – неизвестное лицо, которое невозможно как-либо идентифицировать (слева).

По сторонам астрономического циферблата находятся 4 крупные аллегорические деревянные раскрашенные скульптуры: слева – Тщеславие (чеш. Marnivec) и Скупость (чеш. Lakomec), справа – Смерть (чеш. Smrtka) и Турок (чеш. Turek). Эти фигуры появились на Орлое в различное время, и сейчас их интерпретация серьёзно затруднена.

Самая левая фигура – человек, смотрящий в зеркало, которое держит в руке. По наиболее распространённой трактовке эта фигура представляет грех тщеславия, рассматривает своё изображение в зеркале. Другое объяснение рассматривает фигуру как мага, который с помощью зеркала смотрит за границы мира ощущений. В таком случае этот человек занимается благородным духовным делом, в противоположность соседствующему с ним скряге, который занят накоплением имущества.

Вторая слева фигура – человек, держащий в руке мешочек с деньгами. Практически однозначно он интерпретируется как олицетворение скупости.

Следующая фигура – Смерть в виде скелета человека одной рукой держится за звонок с колокольчиком, в другой его руке – песочные часы. Это самая старая фигура этого ряда, появившаяся на пражских курантах. Она олицетворяет популярный в средневековье сюжет memento mori – о тленности всего сущего вокруг.

Наконец, самая правая фигура – человек в турецком тюрбане держит в руке струнный музыкальный инструмент. Это самая неоднозначная с точки зрения толкований скульптура. Традиционно её называют Турком и считают напоминанием о турецкой угрозе, существовавшей для Священной Римской империи, в состав которой входила Чехия. По другой версии, данная фигура символизирует грех наслаждения и земных удовольствий, что представляется не очень убедительным.

Декорирование календарного циферблата. Основной идеей оформления календарного циферблата по периметру являются растительные мотивы. Циферблат обрамлён резной виноградной лозой. В правом верхнем углу рядом с циферблатом находятся скульптуры обезьяны и мифической птицы-феникса, обращённые друг к другу и как бы ведущие беседу. В средневековье обезьяна символизировала греховность и жадность. Птица-феникс с античности почиталась как олицетворение вечного цикла рождения и умирания, воскресения после смерти и обновления. Данную композицию дополняют лесной гном и птицы.

Внизу панель с календарным циферблатом как бы поддерживают фигуры двух средневековых каменщиков. По их одеянию эти фигуры обычно интерпретируются как мастер и подмастерье.

Так же как и астрономический, календарный циферблат фланкируют 4 крупные аллегорические деревянные раскрашенные скульптуры: слева – Философ (чеш. Filosof) и Архангел Михаил (чеш. Archanděl Michael), справа – Астроном (чеш. Astronom или Hvězdář) и Летописец (чеш. Kronikář). В руках у Философа – перо и свиток. Архангел Михаил изображён со своими традиционными атрибутами – крыльями за спиной, щитом, жезлом и огненным мечом. В руке у Астронома находится подзорная труба, а у Летописца – книга.

Процессия апостолов. Каждый час с 8 утра до 8 вечера на пражских курантах происходит представление в духе средневековья. Верхние окошки по сторонам от каменного ангела открываются и в них один за другим попарно появляются деревянные раскрашенные фигуры 12 апостолов. Каждый апостол держит в руках свой традиционный атрибут или символ своих страстей. Апостолы шествуют в следующей последовательности (соответственно, в левом и правом окне):

• Святой Иаков Алфеев (с палкой и книгой) и Святой Пётр (с ключом);
• Святой Андрей (с косым крестом) и Святой Матфей мытарь (с топором);
• Святой Фаддей (с палицей) и Святой Филипп (с крестом);
• Святой Фома (с копьём) и Святой Павел (с мечом и книгой);
• Святой Иоанн Зеведеев, или Иоанн Богослов (с чашей и змеёй) и Святой Симон Зилот, или Кананит (с пилой);
• Святой Варнава (со свитком и камнем в руке) и Святой Варфоломей (с ножом и сложенным куском кожи).

Несмотря на то, что апостолов 12, они не в полной мере соответствуют 12-и апостолам, перечисленным в евангелиях. Так, в число 12 апостолов, согласно евангелиям, не входят Святой Варнава и Святой Павел, присутствующие на Орлое, но вместо них входят Святой Иаков Зеведеев, или Старший, и Святой Матфий, избранный взамен Иуды Искариота.

Во время процессии апостолов фигуры, фланкирующие астрономический циферблат, также приходят в движение. Наибольшее внимание привлекает фигура Смерти, которая переворачивает песочные часы, кивает головой и дёргает за колокольчик. Фигура Тщеславия поворачивает голову и смотрит в зеркало с разных сторон. Фигура Скупости встряхивает мешочек с деньгами, а Турок отрицательно мотает головой. Окончание представления знаменуется криком петуха. Звук издаётся при сжатии мехов, направляющих воздух в три трубки. Меха сжимаются при закрывании окошек апостолов. Затем цимбалы отбивают очередной час. Раздаётся столько ударов, сколько часов по центральноевропейскому времени.

Источники

[prahafx.ru/sacred/orloj/ Пражский орлой]

[orloj.eu/ PRAŽSKÝ ORLOJ]

[www.praga-praha.ru/prazsky-orloj/ Пражские куранты]

[www.liveinternet.ru/users/2010239/post331628364/ Серия "Двенадцать месяцев" Йозефа Манеса на часах ратуши в Праге]

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Пражские куранты
• [www.orloj.eu/ru/home1.htm Пражский Орлой]

Отрывок, характеризующий Пражские куранты

– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.