Пражский Град

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Пражский град»)
Перейти к: навигация, поиск

 Национальный памятник культуры Чешской Республики (регистрационный номер 101 NP от  1962 года[1])

Замок
Пражский Град
Pražský hrad

Вид на Пражский град в панораме Праги
Страна Чехия
Дата основания IX—X век
Состояние Открыт
Сайт [www.hrad.cz/ Официальный сайт]
Координаты: 50°05′26″ с. ш. 14°23′59″ в. д. / 50.09056° с. ш. 14.39972° в. д. / 50.09056; 14.39972 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.09056&mlon=14.39972&zoom=12 (O)] (Я)

Пра́жский Град (чеш. Pražský hrad) — крепость в Праге, занимает восточную часть длинного утёса, который тянется от Петршинского холма. На юге соединяется с районом Мала-Страна, на севере ограничен Оленьим рвом. Пражский Град представляет собой комплекс зданий, храмов и фортификационных сооружений, располагающихся вокруг трех главных дворов, площади Святого Георгия и Иржской улицы. Архитектурная доминанта — собор Святого Вита.

Сейчас крепость является резиденцией президента Чехии, раньше была таковой для чешских королей и императоров Священной Римской империи. Самая большая по площади президентская резиденция в мире, возможно, также самый большой в мире замок[2].





История

Прага всегда была центром чешских земель, от которого зависела судьба народа. Соответственно, постоянно приходилось прикладывать усилия для её защиты. Кроме того, в городе находились королевские драгоценности, которые также привлекали неприятелей.

Разные формы фортификационных сооружений были на территории города всегда. Сначала славянские городища, в середине IX века появился Пражский град с земляными валами, в середине XI века он стал укреплён каменными стенами. На другой стороне реки возник Вышеград, появились Старе-Место, Мала-Страна, Градчаны, Нове-Место — четыре «города», так как имели свои крепостные стены; сейчас это исторические районы Праги.

В XVII и XVIII веках всё это постепенно превратилось в комплексную систему бастионных укреплений, которая к XIX века потеряла смысл из-за развития военных технологий.

С другой стороны, Пражский град развивался не только как крепость, но и как резиденция чешских королей и культурный центр.

Появление

Возникновение крепости связано с появлением Праги. Влияние предыдущих эпох меньше отразилось в облике Града, потому что формирование города произошло, когда в VI веке сюда пришли славянские племена и вытеснили своих предшественников. Место лежало на скрещении важных путей. Один приходил с запада и ветвился к бродам через Влтаву и вдоль Градчанского хребта к Граду. Другой путь приходил с севера, у Тройской долины пересекал Влтаву и направлялся к Шарке[3].

Богатая неровностями земля предоставляла широкий выбор для расположения укрепленного поселения. Археологические раскопки это только подтверждают, славянские поселения были обнаружены вокруг в большом количестве[3].

Тем не менее наиболее благоприятным стратегически оказалось именно место Пражского Града. С этой точки замок господствовал над всей долиной, в которой лежали важнейшие подходы к бродам через Влтаву. Эти преимущества оказались важнее того, что сам холм, на котором стоит Град, довольно тесно ограничен ручьём Бруснице[3].

На противоположном берегу аналогичным образом возник Вышеград, но он расположился на широком холме, поэтому с точки зрения обороны не мог конкурировать с Пражским Градом[3].

Тогда Борживоем была возведена первая каменная церковь Святой Марии (885(?) год, её остатки были обнаружены археологами под первым и вторым двором). До 921 года датируется церковь Святого Георгия, предшественница своего ренессансного аналога. В 930 году князь Вацлав основал ротонду Святого Вита, предшественницу главного собора Пражского Града[4].

Крепостные стены тогда ещё не появились, территорию защищали только земляные валы[5], армированные деревянной решётчатой системой, снаружи укрепленные камнями. Их оборонительные свойства улучшил Бржетислав I около 1050 года. Около южной башни лежал каменный княжеский дворец, севернее, на месте ротонды, появился собор, перестроенный в 1061—96 годах в базилику. Севернее от него стоял дом капитула, с западной стороны епископский дворец с часовней. На востоке появились строения монастыря Святого Георгия[4].

Романские постройки

Романский стиль стал проявляться в облике Града только при Пржемысловичах Собеславе I и Владиславе II.

Из числа укреплений лучше всего сохранилась южная крепостная стена, усиленная цельными башенками, а также западная между третьим и четвёртым двором. Чёрная башня на восточном конце Града сохранилась полностью[4].

К XII веку Прага переживала период активного строительства. В 1135 году[6] Собеслав I построил первый каменный княжеский дворец. По примеру императорских пфальцей он был снабжён галерейными окнами. Также был перестроен дворец Епископа, стоявший на месте старого дома пробстов и частично сохранившийся в его стенах. Обширные работы были произведены и в монастыре святого Георгия[4].

В таком виде крепость находилась, пока Пржемысл Отакар II не повелел расширить Королевский дворец и усилить стены и укрепления. При Яне Люксембургском Град не содержался должным образом. Королевский дворец был повреждён пожаром в 1303 году, после чего так и стоял не отремонтированный[4]. Вышеград в это время переживал период расцвета, он считался лучше укрепленным и служил резиденцией правителей[3].

Готическая крепость

В XIV веке Карл IV начал перестройку Града по примеру королевских резиденций в Париже[4]. При своем приезде в Прагу в 1333 году он начал строить готический двухэтажный дворец с тронным залом на месте старого романского дворца, который уничтожил пожар 1303 года. Чуть позже постройка была дополнена Капеллой всех святых. Дворец стоял непосредственно около новостройки Собора Святого Вита, их соседство было подчеркнуто ориентацией главного входа и положением Капеллы Святого Вацлава. Вся территория Града была вновь укреплена стенами, на двух главных башнях при входе были позолочены крыши, что было вдохновлено библейским Новым Иерусалимом[3]. Большинство работ было произведено под руководством Петра Парлера.

Строительные работы не утихли и при Вацлаве IV, даже несмотря на то, что в основном он жил в Старе-Месте[4].

Позднеготический облик Град получил во время правления Владислава Ягеллонского, который затеял обширную перестройку в 1483 году. Работы вёл самый известный архитектор того времени Бенедикт Рид. Он построил Владиславский зал, наездническую лестницу, Людвиково крыло. Вместе с готическим стилем Рид принёс множество форм архитектуры возрождения[4].

Также прогрессивными являются укрепления, произведенные Бенедиктом с севера. С внутренней стороны он усилил стены глубокими аркадами для стрельцов, позднее использованными для проживания стражи. Впоследствии на месте этих аркад появилась живописная Золотая улочка. Со стороны Оленьего рва архитектор построил три башни, выступающие из стены, для пушечного обстрела — Белая, Далиборка и Мигулка[4].

Приход архитектуры возрождения

Несмотря на то, что в архитектуре Бенедиктома Рида ярко выражен стиль поздней готики, он впервые принёс в Чехию формы ренессанса. Мотивы возрождения пришли из Италии через работы венгерских мастеров и сделали Прагу центром нового стиля в средней Европе[4].

После строительных работ, проведённых Ягеллонами, оказалось, ренессанс принёс новые требования к репрезентативности королевской резиденции, которым Град уже не соответствовал. В 1526 году на трон взошёл Фердинанд I. Град подвергся большим изменениям даже несмотря на то, что Прага не была местом постоянного пребывания императора. Он повелел соорудить новые дома на южной стороне третьего двора, а также с северной стороны ареала. Уже с 1534 года началось создание Королевского сада. Наличие парка при резиденции — новое веяние ренессанса, впоследствии же оно стало неотъемлемым атрибутом домов знати. Для благоустройства сада было приглашено много специалистов, были заказаны фонтаны. В 1538 году в Прагу доехала бригада 13 каменщиков во главе с Паоло делла Стелла. Началось строительство летнего дворца королевы Анны. До 1552 года (смерть Паоло делла Стелла) был готов только первый этаж с аркадами. Достраивал дворец Бонифац Вольмут с 1557 года. В течение следующего столетия за Оленьим рвом появилось ещё множество зданий, как чисто практического назначения, так и репрезентативных (например, зал для игры в мяч)[4][7].

При Рудольфе II

Время правления Рудольфа II характеризуется бурным развитием Града. В 1583 году он превратил Прагу в метрополию Священной римской империи[8].

С детства Рудольф рос в среде, где господствовал интерес к коллекционированию предметов искусства. Император сам не был художником, однако был большим ценителем искусства, поэтому для Чехии он остался одним из крупнейших меценатов и покровителей науки и искусства. Его коллекция быстро росла, и вскоре для неё понадобились новые просторы. Поэтому в 1585 году, когда в Прагу приехал архитектор Джованни Гарджоли (Giovanni Gargioli), началось строительство «Длинного здания» (чеш. Dlouhá stavba), законченного перед 1600 годом[8].

При Рудольфе II продолжалось строительство на южной стороне 3-го двора, а также около так называемой «Белой башни» (отделяющей 2-й и 3-й двор)[4].

Немного позже начались работы над северной полосой построек (чеш. Severní trakt). К более старым конюшням Фердинанда были пристроены «Испанские конюшни» (чеш. Španelská stáj). На верхнем этаже над ними возникли два монументальные залы — Новый зал в несколько этажей с кассетным потолком и более узкий Испанский, в котором сейчас располагается картинная галерея Пражского Града. Идея продолжения полосы зданий на запад не была реализована. 2-й двор с западной стороны был ограничен массивными воротами Матиаша 1614 года. Соседние здания тогда были значительно ниже, масштаб современного ансамбля не соответствует первоначальной задумке. Своей первоначальной монументальностью ворота свидетельствуют о начинающемся влиянии барокко[4].

XVII век

В XVII веке Чехия стала частью монархии Габсбургов, и строительная деятельность утихла. В 1631 и 1648 годах Град был занят вражескими войсками. Большая часть коллекции Рудольфа быда увезена в качестве трофеев в Швецию[4].

Самым значительным изменением на территории крепости в XVII веке было появление летнего и зимнего манежа, спроектированного архитектором Жаном-Баптистом Матэ (англ.) в 1694—98 годах[4].

При Марии Терезии

В XVIII веке усилилась централизация вокруг Вены, было принято официальное решение, что Прага не станет главным городом, и её значение ещё сильнее упало. Парадоксально, но в это время в Граде были произведены масштабные работы[4].

В 1753—1775 годах по приказу Марии Терезии Венский архитектор Николо Пакасси (англ.) занимался перестройкой фасадов по единому образцу, возведением курдонёра со стороны Градчанской площади (в сотрудничестве со скульптором Игнацем Платцером) и преобразованием Дворца Рожмберков в Институт благородных девиц. Пражский Град получил единый стиль рококо, почти перешедший в форму классицизма, и сохранил этот облик до сих пор[4].

После

После реформ Иосифа II значение Праги и Пражского Града всё падало. Некоторые здания были отданы в распоряжение штабу армии (летний дворец королевы Анны, зал для игры в мяч, здания монастыря святого Георгия)[4].

В 1860-х годах были адаптированы интерьеры Испанского зала (его прежний облик был работой Килиана Игнаца Динценхофера) и галереи Рудольфа в связи с подготовкой коронации Франца Иосифа I, которая в итоге так и не состоялась[4].

Примерно в это же время, в конце XIX века в связи с усилением романтических настроений в Чехии была достроена в пуристическом стиле доминанта Града — собор Святого Вита. Конечно, архитекторы не смогли повторить индивидуальный стиль Петра Парлера. Однако в целом работа считается очень ценной, потому что в ней удалось добиться единства сложной композиции. Действительное значение этих преобразований проявляется в панорамных видах на Прагу, где собор стал выразительным акцентом в облике города[9].

Резиденция президента

В 1918 году Град стал резиденцией президента Первой республики, и вновь были начаты работы по перестройке. Главным архитектором был Йоже Плечник[4].

Конец XX века

К концу XX века Пражский Град был в основном закрытым для общественности. Когда в 1989 году к власти пришел Вацлав Гавел, двери Града стали открываться одна за одной. Сначала он убрал сплошной забор от Президентской виллы и открыл для посетителей Королевский сад. К ноябрю он открыл Зал для игры в Мяч, следом Летний дворец королевы Анны и башню Собора Святого Вита. Дальше Вацлав Гавел открыл вход в Олений ров и занялся благоустройством барочных садов, первыми открылись Ледебурский и Малый Ралффиовский в июне 1995. Как и у многих правителей, у Гавела был любимый архитектор. Боржек Шипек спроектировал модель нового стула для Испанского зала, потом интерьеры, входы. В это время по проекту Эвы Иржичной была сооружена Оранжерея. Другим шагом президента стала новая униформа для дворцовой стражи по проекту Теодора Пиштека[10].

См. также

Напишите отзыв о статье "Пражский Град"

Примечания

  1. [monumnet.npu.cz/chruzemi/list.php?IdCis=NP%2C1 Национальный институт памятников Чешской Республики/ Локация:Прага(чешск.).
  2. [www.lonelyplanet.com/czech-republic/prague/sights/castles-palaces-mansions/prague-castle Prague Castle — Lonely Planet]
  3. 1 2 3 4 5 6 Jiří Hrůza. Urbanismus světových velkoměst. I díl. Praha. — Praha: Vydavatelství ČVUT, 2003. — 191 с. — ISBN 80-01-02764-3.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ABC kulturních památek Československa ; Zprac. aut. kol. za odb. red. Jan Muk, Eva Šamánková. — 1. vyd. — Praha : Panorama, 1985. — 678 s.
  5. Vladimír Kupka. Pražská opevnění, 2008.
  6. Rudolf Pohl. PRAŽSKÝ HRAD. Procházky s architektem Procházkou. — Praha: vlastním nákladem na Fakultě Dopravní ČVUT, 2007. — 362 с. — ISBN 802396675-8.
  7. Vlček, Pavel, and České vysoké učení technické v Praze. Fakulta architektury. Dějiny Architektury Renesance a Baroka Vyd. 1. Praha: Česká technika — nakladatelství ČVUT, 2006
  8. 1 2 [www.kulturanahrade.cz/cs/obrazarna-prazskeho-hradu/expozice/stala-expozice-obrazarna-prazskeho-hradu-11.shtml Historie Obrazárny Pražského hradu] // www.kulturanahrade.cz, официальный проект Správa Pražského hradu
  9. Haas, Felix. Vývoj Architektury a Umění V 19. a 20. Století Vyd. 5. nezměn. Praha: Nakladatelství technické literatury, 1983
  10. [archiweb.cz/news.php?type=1&action=show&id=11127 archiweb.cz — Díky Václavu Havlovi se Pražský hrad otevřel běžným lidem]

Литература

Ссылки

  • [www.czechtourism.com/ru/c/prague-castle официальная туристическая информация]
  • [www.hrad.cz Официальный сайт Пражского Града]
  • [www.allcastles.ru/czechia/prazhskij-grad.html История и архитектура Пражского Града на www.allcastles.ru]

Отрывок, характеризующий Пражский Град

Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]