Праздник

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Праздник — отрезок времени, выделенный в календаре в честь чего-либо или кого-либо, имеющий сакральное (небытовое, мифическое[1]) значение и связанный с культурной или религиозной традицией[2].

Слово также употребляется в иных, близких по смыслу, значениях[3]:

  1. официальный день отдыха, установленный в связи с календарным событием, противоположность будням;
  2. массовые развлекательные мероприятия, весёлое препровождение свободного времени;
  3. день какого-либо радостного события;
  4. общее состояние душевного подъёма (обычно в словосочетаниях: «праздник жизни» и т. п.).




Этимология

Слово образовалось как суффиксальное производное от старославянского праздьнъ, «праздничный». Буквальное значение — «день, не занятый делами, свободный от работы»[4].

Место праздника в культуре

М. М. Бахтин сказал, что праздник является «первичной формой человеческой культуры»[5]. Цивилизационное значение праздника состоит в том, что через праздник определяется объединяющая социум система ценностей. Праздник является универсальной и важнейшей чертой цивилизации[5]; в то же время особенности праздников отражают различия между цивилизациями.

Как отмечали ещё Э. Дюркгейм и М. Элиаде, праздник — это период непосредственного контакта сакральной и мирской сторон существования человека[5], которые практически не соприкасаются в повседневной жизни. Календарная природа праздника согласует ритмы жизни человека и ритмы вселенной, помогает сделать выбор в пользу порядка, смысла, жизни и против хаоса и смерти («утверждение жизни» по Х. Коксу[5]). Праздник связан с идеей существования некоего совершенного бытия, принципиально отличающегося от приземлённых будней, зачастую имеющего черты утопии («временный выход в утопический мир» по Бахтину). Праздничная культура потому зачастую включает временный отказ от принятых в обществе норм поведения, временное стирание или переворачивание социальной иерархии.

Праздники являются важнейшим элементом традиции и в этом качестве играют роль стабилизатора общества, сохраняя и передавая социально значимую информацию от поколения к поколению. Участие в праздниках приобщает людей к принятым нормам и ценностям общества. Поскольку праздник является механизмом социальной интеграции, он неизбежно оказывается втянутым в механизм власти: по замечанию А. И. Мазаева, правительство «оказывается размещенным примерно в тех же местах, что и праздник – на сакральном участке»[5]. Мазаев указывает здесь на антиномию: мир идеальной утопии в празднике сочетается со стабилизирующим механизмом существующего общественного порядка.

Смех и социализация

Я. Г. Шемякин классифицирует праздники, отмечая наличие в них двух компонент: ритуально-партисипативную (социальную) и ритуально-смеховую (игровую). Преобладание одной или другой компоненты определяет «лицо» праздника.

Например, религиозные праздники (праздник Нового года в Вавилоне (англ.) , Рождество) являются по преимуществу партисипативными; их отличает «прочувствованная серьезность», чувство приобщения к высшим ценностям и циклам Вселенной. Партисипативные праздники зачастую институционализированы.

В смеховых праздниках (римские сатурналии, бразильский карнавал) доминирует развлекательная компонента, хотя в этом смехе по-прежнему проявляется, по Бахтину, «ритуальное осмеяние божества древнейших смеховых обрядов»[5]. При этом часто происходит «переворачивание» существующего порядка, временное освобождение от господствующих ценностей.

Смеховая компонента праздника и функция социальной интеграции тесно связаны, так как смех оказывается одним из решающих факторов преодоления дистанций между чуждыми традициями, объединяет противоречащее и несовместимое[5].

Общество и личность

В празднике социальный аспект преобладает над личностным. Исследователи практически единогласны в том, что праздновать в одиночестве невозможно[5]. По словам К. Жигульского (англ.), «праздник и празднования… всегда требуют присутствия, участия других людей, являются совместным действием, общим переживанием».

История праздника

Возникновение праздника связано с появлением у человечества понятия о времени и календаря. Согласно Жигульскому, «счет времени, одно из величайших достижений человеческой культуры, — календарь — везде в своих истоках выступает как форма упорядочения, закрепления, заблаговременного исчисления праздничных дней и периодов»[5]. Изобретение календаря пришло с осознанием того, что на шкале времени существуют особые точки, соответствующие смене циклов природы или стадий развития общества. Бахтин отмечает: «…празднества на всех этапах своего исторического развития были связаны с крупными, переломными моментами в жизни природы, общества и человека»[5].

Напишите отзыв о статье "Праздник"

Примечания

  1. Лазарева, Л. Н. История и теория праздников. ЧГАКИ, Челябинск : 2010. 251 с.
  2. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_culture/595/ПРАЗДНИК Праздник]. // А. И. Пигалев. Культурология ХХ век. Энциклопедия. М., 1996.
  3. [dic.academic.ru/dic.nsf/ushakov/966614 Праздник]. // Толковый словарь Ушакова. Д. Н. Ушаков. 1935—1940.
  4. Праздник // Шанский Н. М. Школьный этимологический словарь русского языка. Происхождение слов/ Н. М. Шанский, Т. А. Боброва. — 7-е изд., стереотип. — М.: Дрофа, 2004. — 398, [2] с.
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Яков Георгиевич Шемякин. [mipt.ru/education/chair/liberal_arts/courses/history/shemyakin_new.php Праздник как историко-культурный феномен: мир идеала и реальность власти]

Литература

  • Л. Н. Лазарева. [rucont.ru/file.ashx?guid=b942d0df-930c-4a76-b2b7-f3651c2f13db История и теория праздников]. Челябинск, 2010. 251 с.
  • [man_society.academic.ru/285/Праздник Праздник]. // Человек и общество: Культурология. Словарь-справочник. — Ростов-на-Дону: Феникс. Под ред. О. М. Штомпеля. 1996.
  • В. Н. Топоров. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_myphology/3585/ПРАЗДНИК Праздник]. // Энциклопедия мифологии.
  • [dictionary_of_ancient.academic.ru/3308/Праздник Праздник]. // Словарь античности. — Перевод с немецкого. М.: Прогресс. Лейпцигский Библиографический институт. 1989.
  • Лаврикова И.Н. [www.lib.csu.ru/vch/217/015.pdf Краткий экскурс в теорию праздника]. // Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 2 (217). Философия. Социология. Культурология. Вып. 20. С. 74–78.
  • Яков Георгиевич Шемякин. [mipt.ru/education/chair/liberal_arts/courses/history/shemyakin_new.php Праздник как историко-культурный феномен: мир идеала и реальность власти].
  • Анатолий Ильич Мазаев. Праздник как социально-художественное явление: опыт историко-теоретического исследования. Наука, 1978. 391 с.
  • Праздники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • В. И. Ильин. Потребление как дискурс — СПб.: Интерсоцис, 2008. Глава «Повседневность и праздник». — С. 345—360.
  • В. Петрухин. «Праздник» в средневековой Руси // Одиссей: Человек в истории — М.: Наука, 2005, с. 81-88
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/ogegova/178110 Праздник]. // С. И. Ожегов и Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка, 4-е издание, Российская Академия Наук, Институт Русского Языка им. В. В. Виноградова, Москва, 1999.
  • К. Жигульский. Праздник и культура. Праздники старые и новые. Размышления социолога. – М., 1985.

Отрывок, характеризующий Праздник

Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.