Праздники Древнего Рима
Поделись знанием:
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Содержание
Январь
- 1 — праздник Юноны; праздник Эскулапа; праздник Ведийова
- 3-5 — компиталии, праздник Мира
- 8 — праздник Юстиции
- 9 — агоналии, посвящённые Янусу
- 11-15 — карменталии, посвящённые Карменте; ютурналии, посвящённые Ютурне
- 12 — компиталии, посвящённые ларам
- 16 — праздник Конкордии
- 17 — праздник Фелицитас
- 19- до 12 февраля — Форканалии
- 24-26 — паганалии
Февраль
- 1 — 2 праздник Юноны Соспиты
- 2 — праздник Цереры
- 5 — 17 праздник Конкордии
- 12 — праздник Каллисто
- 13 — 22 паренталии; праздник Весты
- 13 — 15 — Луперкалии, посвящённые Фавну
- 17 — Квириналии, посвящённые Квирину, праздник Форнакс
- 21 — Фералии, посвящённые Юпитеру
- 22 — праздник Конкордии, Каристии
- 23 — Терминалии, посвящённые Термину
- 24 — Регифугий
- 27 — Эквирии, посвящённые Марсу
Март
- 1 — Римский Новый год, Матроналии посвящённые Юноне, праздник Весты, 1 — 24 Ферии (Feriae Marti) посвящённых Марсу
- 7 — праздник Ведийова
- 8 — праздник Ариадны и Вакха
- 10 — Праздник Венеры
- 14 — Вторые Эквирии, посвящённые Марсу, Мамуралии посвященные Мамурию
- 15 — праздник Анны Перенны, праздник Юпитера
- 16 — 17 Вакханалии, посвящённых Вакху
- 17 — Либералии, посвящённые Либеру и Либере, Агоналии посвященные Марсу
- 19 — 23 Квинкватрии, посвящённый Марсу и Минерве
- 23 — Тубилюстриум
- 30 — Праздник Салюс
- 31 — Праздник Луны
Апрель
- 1 — Венералии посвящённые Венере Обращающей Сердца (лат. Verticordia) и Фортуне Вирилис («Мужской»)
- 2 — Праздник Плеяд
- 4 — 10 Мегалесции (лат. Megale(n)sia) посвящённые Кибеле
- 5 — праздник Фортуны
- 9 — Лемурии в честь Лемуров
- 12 — 19 Цереалии в честь Цереры
- 15 — Fordicidia в честь Теллус
- 21 — Палилии (или Парилии) посвящённые Палес
- 23 — Виналии Приория (лат. Vinalia Priora), посвящённые Юпитеру
- 25 — Робигалии (лат. Robigalia) посвящённые Робиге
- 28 — 1 мая (4 мая) — Флоралии, посвящённые Флоре
Май
- 3 —4 — Празднества Доброй Богини (лат. Bona Dea), праздник Хирона, Геркулеса и Ахилла
- 7 — 15 — Лемурии
- 10 — 11 — Праздник Ориона
- 13 — Квинквартры, посвящённые Минерве
- 14 — Тиберналии, посвящённые Тиберину, Праздник Быка (Taurus)
- 15 — Меркуралии, посвящённые Меркурию, праздник Весты
- 20 — Праздник Кастора и Поллукса
- 21 — Агоналии, посвящённые Вейовису
- 23 — Тубилустрий, посвящённый Вулкану
- 26 — 31 — Праздник Дианы, секулярные игры, посвящённые Прозерпине
Июнь
1-е или 7-е — женский праздник Юнонии. Праздник Юноны и её сына Марса, праздник матерей-матрон. Священные растения Юноны: смоковница, гранат и груша;
9 — в Древнем Риме начинались весталии, праздник в честь богини домашнего очага Весты. Надевали венки на освященных ослят. На восемь дней двери храма открывались для замужних женщин, вновь разжигался священный огонь, и богине читали молитвы. После этого храм опять закрывался для всех, кроме жриц-весталок;
11 — Матралии, посвящённые Матери Матуте
23 — Праздник Весты. В июне весталки очищали священный сосуд в Храме Весты;
24 — Праздник Цереры, Фортуны и Весты. Начало жатвы.
Июль
- 23 — Нептуналии, посвящённые Нептуну
Август
- 13 — праздник невольников (servorum dies)
- 23 — Вулканалии, посвящённый Вулкану
- 24 — один из трёх дней, в которые был открыт мундус
Сентябрь
4-5-е — Подземных богов. Цереры.
6-19-е — Римские игры в честь Юпитера, Юноны и Минервы;
23-е — В этот день начинался священный праздник греков — Великие Элевсинские мистерии в честь Деметры и её дочери Персефоны, тайный ритуал, посвященный схождению Персефоны в подземный мир на зимние месяцы.
Октябрь
- 1 — Праздник Цереры (1—5), праздник Фидес
- 5 — один из трёх дней, в которые был открыт мундус Цереры
- 9 — праздник Фелицитас (Счастья), посвящённый Венере
- 11 — Медитриналии, посвящённые Медитрине
- 13 — Фонтиналии, посвящённые Фонту
- 15 — Эквирии, посвящённые Марсу, скачки на Марсовом поле
- 19 — Армилустриум, посвящённый Марсу
Ноябрь
- 4-17 — Плебейские игры (Ludi Plebeii)
- 13 — Ноябрьские иды, Пир Юпитера (Epulum Jovis)
- 15 — Праздник Феронии
- 18 — Праздник Цереры (также 10-19 апреля как Цереалии)
- 24 — начало 30-дневных Брумалий
- 29 — Праздник Минервы, праздник ткачей (также 19 июня)
Декабрь
- 4 — Праздник Доброй Богини (Bona Dea)
- 5 — Фауналии, посвящённые Фавну
- 11 — Агоналии, посвящённые Солнцу Индигету (Sol Indiges)
- 15 — Консуалии, посвящённые Консу
- 17-23 — Сатурналии, посвящённые Сатурну
- 19 — Опалии, посвящённые Опс
- 21 — Дивалии, праздник Ангероны
- 23 — Ларенталии, посвященные Ларенте
- 25 — Dies Natalis Solis Invicti — праздник Непобедимого солнца (Sol Invictus)
- 30 декабря — 1 января — Компиталии, посвящённые Ларам
См. также
- Римская мифология
- Римский календарь
- Фасти — праздничный календарь
- Мартовские иды
- Древнегреческие празднества
Напишите отзыв о статье "Праздники Древнего Рима"
Ссылки
- Feriae // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [ancientrome.ru/obbyt/kalendar.htm Римский календарь]
|
||||||
Отрывок, характеризующий Праздники Древнего Рима
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
