Пранайтис, Иустин
Поделись знанием:
А чиновник для особых поручений при департаменте полиции П. Н. Любимов получивший указание ежедневно наблюдать за судебным процессом и докладывать об итогах своих наблюдения в департамент полиции писал:[3]
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
| Иусти́н (Юстин) Бонавенту́ра Прана́йтис | |
| лит. Justinas Bonaventūra Pranaitis |
Иусти́н (Юстин) Бонавенту́ра Прана́йтис (лит. Justinas Bonaventūra Pranaitis, 27 июля 1861, Сувалкская губерния — 28 января 1917, Петроград) — российский религиозный деятель, католический священник (был извергнут из сана[1]), автор антисемитских сочинений.
Содержание
Биография
Сын крестьянина. Окончил начальную школу в Грискабудисе и гимназию в Мариямполе, после чего в 1878 году поступил в духовную семинарию в Сейнах. В 1883 году поступил в Императорскую римско-католическую духовную академию в Санкт-Петербурге. С 1887 года — магистр теологии, годом ранее стал священником. После окончания духовной академии был назначен в ней префектом и преподавателем древнееврейского языка. Приобрёл известность после публикации антисемитской книги «Christianus in Talmude Iudaeorum sive Rabbinicae doctrinae de Christianis secreta» (с лат. — «Христианин в Талмуде еврейском, или Тайны раввинского учения о христианах») — текста его магистерской диссертации, изданной в 1892 году в Санкт-Петербурге и переведённой на целый ряд европейских языков. В этом сочинении обосновывается мысль, что иудаизм учит ненависти к христианам и вообще всем неевреям, а также, что он предполагает ритуальные убийства (см. Кровавый навет на евреев). Хотя Пранайтис и был учеником виднейшего гебраиста и семитолога той эпохи Д. А. Хвольсона, его сочинения рассматривались специалистами как дилетантские и псевдонаучные. В 1894 году Пранайтиса осудили по обвинению в шантаже (он потребовал в багетной мастерской 1000 рублей в компенсацию за испорченную дешёвую картину, которую выдал за картину кисти Бартоломе Мурильо). На некоторое время он был сослан в Тверь, а в 1902 году направлен в Ташкент.[2] По его инициативе были построены католические церкви в Ташкенте, Бухаре, Самарканде, Ашхабаде. Его активная миссионерская деятельность, выразившаяся, в частности, в «совращении в католичество» нескольких чинов Туркестанского гарнизона, вызвала оживлённую полицейскую переписку о нём. В сентябре-октябре 1913 года Пранайтис был экспертом обвинения на судебном процессе по делу Бейлиса — еврея, обвинявшегося в ритуальном убийстве христианского мальчика, однако на допросе продемонстрировал полную некомпетентность, не сумев ответить на ряд вопросов защиты, касающихся Талмуда. Полицейский чиновник В. А. Дьяченко, анализировавший процесс, отмечал, что:[3]
|
Перекрестный допрос Пранайтиса уменьшил силу доказательности аргументации его экспертизы, обнаружив незнание текстов, недостаточное знакомство с еврейской литературой. Ввиду дилетантских знаний, ненаходчивости экспертиза Пранайтиса имеет весьма малое значение. Допрошенные сегодня профессора Троицкий и Коковцов дали заключение, исключительно благоприятное для защиты, восхваляя догматы еврейской религии, не допуская даже возможности совершения ими религиозных убийств… | 
|
|
|
ксендз Пранайтис, литовец по происхождению, поляк по образованию, житель черты еврейской оседлости и человек по душе и складу ума более русский, чем Павлов, Бехтерев, Карабчевский, Красовский и другие столь же покорные слуги евреев. |
|
Однако "экспертиза" Пранайтиса, известная под названием "Тайна крови у Евреев" до сих пор популярна в антисемитской среде, где преподносится как полноценное научное исследование еврейских ритуальных убийств. Провал же Пранайтиса на суде как правило объясняется еврейскими заговорами.
Сочинения
- Christianus in Talmude Iudaeorum sive Rabbinicae doctrinae de Christianis secreta, Petropoli [St. Petersburg] 1892.
- Польский перевод: Chrześcijanin w Talmudzie żydowskim, czyli tajemnicza nauka rabinistyczna o chrześcijanach, St.-Peterburg 1892, [Warszawa 1937, 1982, 1995];
- Немецкий перевод: Das Christenthum im Talmud der Juden oder Die Geheimnisse der rabbinischen Lehre über die Christen, übers. und erw. von Joseph Deckert, Wien 1894
- Русский перевод: Христианин в Талмуде еврейском, или Тайны раввинского учения о христианах. Санкт-Петербург, 1911;
- Французский перевод: [www.archive.org/details/LeTalmudDmasqu Le Talmud démasqué]
- Литовский перевод: Krikšcionis žydu Talmude arba slaptingas rabinu mokslas apie krikšcionybe. 1912.
- Английский перевод: [www.talmudunmasked.com The Talmud Unmasked. The Secret Rabbinical Teachings Concerning Christians], trans. and ed. by E.N. (Eugene Nelson) Sanctuary, New York 1939
- Итальянский перевод: I segreti della dottrina rabbinica. Cristo e i cristiani nel Talmud. Edizione con testi ebraici a fronte ed una introduzione di Mario de'Bagni, Roma 1939
- Испанский перевод: El Talmud Desenmascarado!, Lima 1981.
- Z tajemnic talmudystycznych, in: Rola, 1892;
- Jeszcze słówko pana Pranajtisa, ebd.;
- Kobieta w judaizmie, ebd. 1894;
- Ciekawa historia "spalonego obrazka", ebd.;
- W sprawie rewelacji exmasońskich, ebd. 1896;
- O Dyanie Vaughan, ebd. 1897;
- De itinere quod in Sibiriam anno 1900 fecit I.B. Pranaitis, o.O. 1900;
- Akrostichon. Explicatum studiosis academiae caesareae romano-catholicae ecclesiasticae Petropolitanae a I.B. Pranaitis, Petropolis [St. Petersburg] 1901;
- Wycieczka na Sybir Ks. J.B. Pranajtisa, o.O. 1901;
- O słuszność i sprawiedliwość, in: Rola 1912;
- Tydzień w Japonii, in: Wiadomości Kościelne [Mogilev] 1913;
- Пранайтис И. Б. [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:www.rus-sky.com/history/library/pranaitis.htm&gws_rd=cr&ei=aLSSVsz0AYj9sQHMuYuwAw "Тайна крови" у евреев.] СПб.: Издание Русского народного союза имени Михаила Архангела, 1913. 39 с.
Напишите отзыв о статье "Пранайтис, Иустин"
Примечания
- ↑ Lindemann Albert. The Jew Accused: Three Anti-Semitic Affairs (Dreyfus, Beilis, Frank), 1894-1915. — Cambridge University Press, 1991. — P. 187.
- ↑ Hagemeister M. (2003). "Pranaitis, Justinas (Justinus Bonaventura)". In Bautz, Traugott. Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon (BBKL) 21. Nordhausen: Bautz. cols. 1221–1226. ISBN 3-88309-110-3.
- ↑ 1 2 Александр Цырлин [www.7kanal.com/article.php3?id=287920 О чём писали газеты 100 лет назад: "Дело Бейлиса" и его интерпретации] // Седьмой канал, 25.03.2012
Литература
- Тагер А. С. [ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Navet.htm Царская Россия и дело Бейлиса]
Ссылки
- [www.bautz.de/bbkl/p/pranaitis_j.shtml Pranaitis, Justinas] (нем.)
- Выступление Пранайтиса на процессе Бейлиса (экспертиза и допрос) [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File:Beilis_report_2.djvu&page=377 Стенографический отчет], т. 2, стр. 377 слл, Киев, 1913.
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Пранайтис, Иустин
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
