Предопределение

Предопределение (лат. praedestinatio или praedeterminatio) — религиозное представление об исходящей от воли Бога предустановленности событий истории и человеческой жизни. В религии — предварительная заданность жизни человека, его спасения или осуждения в вечности волей Бога. Идея предопределения имеет особое значение в монотеистических религиях, поскольку с точки зрения монотеизма всё существующее определяется волей Бога (в том числе и зло), поэтому проблема предопределения соприкасается с проблемой Теодицеи. Похожие понятия: предвидение, провидение, судьба, промысл Божий — с одной стороны; самоопределение, спонтанность воли, свобода человека — с другой стороны. Предопределение — одно из основных религиозных понятий, включающих в себя противопоставление абсолютной воли Бога и свободы человека.

Древний мир

Понятие предопределения существовало уже в античные времена. Олимпийские боги в Древней Греции подчинялись высшему закону, олицетворением которого были богини судьбы Мойры.

Греческий героический эпос и трагедии Софокла являют основную проблематику предопределения — человек противостоит воле богов и неизменно проигрывает. Отсюда фатализм античного миросозерцания.

Пример предопределения и судьбы можно найти в истории царя Кира Великого (его будущее увидел во сне его дед Кир I). В то же время идея предопределения сочеталась у греков и римлян с мыслью, что сознательная деятельность человека всё же может иметь значение. Так у Полибия в его «Всеобщей истории» постоянно подчёркивается роль судьбы, но разорвать круг всё же можно, особенно если у власти встанет выдающийся человек. Корнелий Тацит в одной из книг размышляет над проблемой «определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью или случайностью», приводя различные мнения на этот счёт, одно из которых гласит, что богам нет ни малейшего дела до смертных, другое — что жизненные обстоятельства предуказаны роком, но не вследствие движения звёзд, а в силу оснований и взаимосвязи естественных причин. Но большинство смертных считает, что их будущее предопределено с рождения. Таким образом, для мировоззрения греков и римлян была характерна двойственность, а не полный провиденциализм.

Предопределение в христианстве

Предопределение — один из труднейших пунктов религиозной философии, связанный с вопросом о божественных свойствах, природе и происхождении зла и об отношении благодати к свободе (см. Религия, Свобода воли, Христианство, Этика).

Существа нравственно свободные могут сознательно предпочитать зло добру; и действительно, упорное и нераскаянное пребывание многих во зле есть несомненный факт. Но так как всё существующее, с точки зрения монотеистической религии, окончательным образом зависит от всемогущей воли всеведущего Божества, то, значит, упорство во зле и происходящая отсюда гибель этих существ есть произведение той же божественной воли, предопределяющей одних к добру и спасению, других — ко злу и гибели.

Для разрешения этих споров было точнее определено на нескольких поместных соборах православное учение, сущность которого сводится к следующему: Бог желает всем спастись, а потому абсолютного предопределения или предопределения к нравственному злу не существует; но истинное и окончательное спасение не может быть насильственным и внешним, а потому действие благости и премудрости Божией для спасения человека употребляет с этой целью все средства, за исключением тех, которыми упразднялась бы нравственная свобода; следовательно, разумные существа, сознательно отвергающие всякую помощь благодати для своего спасения, не могут быть спасены и по всеведению Божию предопределены к исключению из царства Божия, или к погибели. Предопределение относится, следовательно, лишь к необходимым последствиям зла, а не к самому злу, которое есть лишь сопротивление свободной воли действию спасающей благодати.

Вопрос здесь решён, таким образом, догматически.

Предопределение в Библии

В Библии содержится целый ряд фрагментов, которые в той или иной степени относятся к идее предопределения. Так в Псалмах можно прочитать о том, что предопределена судьба каждого человека и всего человечества в целом. «Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было» (Пс. 138:16).

Значительное место идея предопределения занимает в Новом Завете у апостола Павла, который говорит о том, что "кого Он предузнал, тем и предопределил (греч. προώρισε) быть подобными (συμμόρφους) образу Сына Своего" (Рим. 8:29). Далее Павел пишет, что за предопределением следует призвание (ἐκάλεσε), оправдание (ἐδικαίωσε) и прославление (ἐδόξασε) (Рим. 8:30). Также об Христе: «От века Он был предопределен принести Себя в жертву» (Деян.17:31).

Греческий глагол προορίζω (предопределять) появляется только в Новом Завете: один раз в Деян. (4:28), пять раз у апостола Павла (Рим 8:29,30; 1 Кор 2:7; Еф 1:5,11); в русском переводе он два раза передается глаголом «предназначать» — (1 Кор 2.7; Еф 1.11).

Существительное «предопределение» нигде не употребляется, однако встречаются термины: «замысел», «изволение» (πρόθησις, βουλή), предведение (πρόγνωσις), напр.: «избранные по предведению Бога Отца» (1 Петр 1.1); избрание (έхλογή) — «Бог от начала… избрал» (2 Фес 2.13). Однако у апостола Павла это действие Божие является важным элементом его понимания замысла Творца. Апостол Павел пишет: «Со страхом и трепетом совершайте своё спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению» (Флп 2.12).

Предопределение в раннем христианстве

Идея предопределения тесно связана с доктриной спасения, то есть с вопросом о том, каким образом человек участвует в своем спасении — с помощью своей воли (добрые дела) или только принимая Божественную благодать. Идея абсолютного предопределения впервые появляется у блаженного Августина как реакция против пелагианства, дававшего человеческой свободе такое широкое значение, при котором не оставалось места не только действию, но и предвидению со стороны Бога. Сам Августин сопровождал своё учение о предопределении различными смягчительными оговорками. Основным текстом Августина о предопределении считается «О предопределении святых».

Блаженный Августин полагал, что первородный грех в корне извратил духовные силы человека, что зло неодолимо для него без помощи Божией. Августин пришёл к убеждению, что в деле спасения свободная воля человека не играет существенной или даже вообще какой-либо роли. Свободной воли у человека после грехопадения в строгом смысле вообще не существует. Спасение же совершается исключительно всемогущим действием божественной благодати. Августин опровергал главный тезис полупелагианцев, что человек обретает веру в сотрудничестве с Богом. Такое понимание веры для Августина означало то, что человек присваивает себе то, что принадлежит Богу. Тот, кто хочет выступать «соработником Бога», принижает благодать Божью, желая заслужить её. Вера есть дар Божий. А если человек не способен сам уверовать, то Бог Сам должен избрать, кому дать веру и кого спасти. А значит, избрание не обусловлено ничем, что Бог мог предвидеть в человеке, ничем, кроме воли Божией. С точки зрения Августина избрание состоит не в том, что Бог предвидел, кто откликнется на евангельский призыв, и тех предопределил ко спасению, а в том, что Бог предопределил неспособных уверовать грешников к тому, чтобы дать им веру и тем самым спасти их.

Пелагианская ересь названа по имени своего основателя монаха Пелагия родом из Британии. Возникла в конце IV века. Пелагий написал ряд сочинений, где утверждал, что неодолимого греха не существует. Пелагианцы проповедовали свободу воли и выбора, по мнению ортодоксальной церкви, преуменьшая тем самым роль Божественной благодати. Отрицали божественное предопределение. Считали, что первородный грех не может иметь принципиального значения для человеческого рода, ибо является личным делом самого Адама, поэтому грехопадение не до конца извратило положительные качества человека и, таким образом, природа человека не является изначально грешной. Пелагианство вызвало в V веке большие споры в Церкви на Западе.

На Карфагенском Соборе 419 года были приняты 8 правил «против ереси Пелагия и Целестия» (правила 123—130 в «Книге правил святых Апостолов, святых Соборов Вселенских и поместных, и святых отец»), и пелагианство было окончательно признано ересью. Однако споры о соотношении человеческой воли и благодати не прекратились. В 20-е годы V в. в Южной Галлии, в Марселе появилось так называемое Полупелагианство — учение о благодати и свободе, примыкающее скорее не к Пелагию, а к учителям церкви до Августина, и приближающееся к православному. Полупелагианство особенно распространялось среди монахов, для которых вопрос стяжания благодати при помощи личной аскезы стоял более чем актуально. Представителями этого учения были преподобный Викентий Леринский и Иоанн Кассиан, который учил, что Божественное предопределение одних к спасению, других к погибели основывается не на безусловной воле Божией, а на Божественном предведении, примут люди благодать или нет, то есть Бог избирает людей ко спасению на основании предузнанной веры. Тем самым Иоанн Кассиан предпринял попытку занять позицию между Августином и Пелагием.

Полупелагианцы утверждали, что для первоначального акта веры благодать не нужна. Первородный грех ухудшил изначальную природу человека, но не настолько, чтобы он не мог желать и не мог быть способным после падения делать добро. В то же время полупелгианцы не допускали, чтобы человек мог спастись без благодати. Благодать сообщается человеку только в том случае, когда он прилагает максимальные усилия для того, чтобы стать достойным её. Такое учение придавало монашеству особый статус, особенно в аспекте его аскетической практики.

По сути, это учение представляет собой православное учение о синергии, 13-е собеседование преп. Кассиана считается классическим его выражением.

В последние десятилетия V века полупелагианство было представлено в лице наиболее выдающегося учителя Южной Галлии, Фавста из Риеца, который одинаково восставал как против Пелагия, так и против опасных заблуждений учения о предопределении Августина. Фавст в своем учении ещё менее зависит от Августина, чем Иоанн Кассиан. Он учил о том, что в вере как знании и стремлении воли к самосовершенствованию заключается обусловленная первичной благодатью заслуга; ей сообщается спасающая благодать, и её совместная с волей деятельность создает истинные заслуги. Вера как первичная заслуга. Полупелагианство было признано правильным на соборе в Арле в 475 году, но на соборе в Оранже в 529 году, одновременно с утверждением учения Августина, полупелагианство было определено как материальная ересь, то есть неумышленное заблуждение в важных вопросах веры.

Одобрение со стороны папы Бонифация II увеличило авторитет постановлений собора в Оранже, с которыми считался и Тридентский собор. Выдвинутые там пункты согласуются с учением Августина, но ясное учение о предопределении отсутствует (предопределение к греху отвергается и предается анафеме), также не отведено достаточно места внутреннему процессу, совершаемому благодатью, который у Августина больше всего подчеркивался. Таким образом, на одном из сложнейших и неоднозначных понятий богословия была поставлена точка. Однако такая неопределенность побуждала богословов делать очередные попытки развития темы предопределения. В средние века появляется учение о двойном предопределении. Готшальк (ум. 868) учил, что существует двоякое предопределение — не только ко спасению, но и к погибели (praedestinatio gemina ad vitam et ad mortem), из чего следовало, как обвиняли его противники, бессилие таинств, добрых дел и бессмысленность повиновения церкви и её распорядкам. Его учение было признано ересью.

Предопределение в протестантизме, католицизме и православии

Новое развитие концепция предопределения получила в эпоху Реформации. Для Лютера идея предопределения была оборотной стороной учения об оправдании и обоснованием для уверенности в спасении. Лютер, как и другие реформаторы, считал, что можно быть уверенным в своем спасении. И эта уверенность есть признак горячей веры, так как спасение основано не на человеческих способностях, а на верности Божией Своим милостивым обещаниям. "Формула Согласия" побуждает верующих «правильно и с пользой для дела думать или говорить о вечном избрании или предопределении и предназначении чад Божьих к вечной жизни».
Другой великий реформатор Меланхтон в 30-е годы XVI в. отказался от идеи жесткого детерминизма в предопределении. Он настаивал на том, что человек должен принять божественную любовь как свободный дар Бога. Он называет три действующие причины обращения — Слово Бога, Святой Дух и человеческую волю. Эта концепция часто подвергалась критике, поскольку в ней усматривали идею о том, что человек способен содействовать собственному спасению.

Позднее лютеранство оставило в стороне взгляды Лютера на Божественное предопределение, изложенные им в 1525 г., и предпочло развиваться в рамках свободного человеческого отклика Богу, а не суверенного Божественного избрания конкретных людей. Для лютеранства конца XVI в. «избрание» означало человеческое решение возлюбить Бога, а не Божественное решение избрать определенных людей.

Основную идею Реформации о бессилии человечества и всемогуществе Бога абсолютизировал Жан Кальвин. Учение Кальвина о предопределении является одним из аспектов его доктрины спасения, которую он считал развитием августинианских взглядов. Кальвин излагает свою доктрину предопределения в третьей книге «Наставлений в христианской вере» издания 1559 г. как один из аспектов доктрины искупления через Христа. Предопределение, по Кальвину, должно рассматриваться в правильном контексте. Оно является не «продуктом человеческих размышлений, а тайной Божественного откровения» ("Наставлений в христианской вере"I.ii.2; III.xxi.1-2). Кальвин исходил из понятия об избранничестве человека Богом (ср. Еф.1:4). Вера, деятельное стремление к святости полностью обусловлены не свободой человеческого выбора, но непостижимым и милосердным Божественным избранием. «Природа избрания состоит в том, что чистая благость Бога сделала досягаемым для нас спасение» («Женевский катехизис»). А поскольку Бог вечен, то вечно и это избрание. Поэтому, одни люди предопределены к вечному блаженству, другие — к вечному проклятию. Утверждая абсолютную власть Бога, Кальвин подчеркивает активное участие Бога в творении будущего состояния человека. Предопределение поэтому является «вечным повелением Божиим, которым Он определяет то, что Он желает для каждого отдельного человека. Он не создает всем равных условий, но готовит вечную жизнь одним и вечное проклятие другим». Человек, существо греховное и непослушное, не отвергнут Богом, но должен уповать на вечное спасение, которое не может быть основано на достоинствах человека. Человек ничего не может сделать для своего спасения. Однако, несмотря на существование предопределения к погибели, человек не может знать, кто избран погибнуть.
Феноменологически можно увидеть только спасающихся — тех, кто уверовал во Христа, — поскольку время спасения каждой личности индивидуально. Кроме того, нет четкого критерия принятия Христа, поэтому уверенность в спасении проистекает из индивидуальной веры в свою избранность. С одной стороны, здесь нивелируется свобода воли, с другой стороны человек (в случае приятия Христа) получает уверенность в своем спасении, а заодно и ослабление чувства ответственности за каждый конкретный поступок. Единственное дело, которое может и должен человек делать (после принятия Христа) — проповедовать Христа, нести благую весть, с помощью чего происходит выявление других избранных, составляющих Божий народ. Реформатская доктрина об избранности и предопределении была ведущей силой экспансии Реформатской Церкви в семнадцатом веке. Доктрина предопределения по Кальвину давала ответы также на вопросы социального порядка. Например, проблема несправедливости в распределении материальных и духовных даров среди людей решалась сведением к Божественному предопределению, которое основано на суверенной и неподвластной человеческому пониманию воле Бога.

Позже в протестантской среде учение Кальвина оспаривалось и критиковалось, однако основной круг проблем и понятий сохранил свою актуальность до сего дня (К. Барт, Р. Нибур). Позже учение Кальвина развивали такие теологи как Петр Мартир Вермигли и Теодор Беза, которые акцентировали тему «избранничества».

В начале XVII в. голландский теолог Якоб Арминий (1560—1609) выступил против основных тезисов Кальвина. В 1610 арминиане обратились к церковным властям с представлением (remonstrantia), которое считается изложением доктрины арминиан, или ремонстрантов. Они выступили против пяти пунктов учения Голландской церкви: 1) о двойном предопределении — к спасению или погибели — в результате свободного акта Божественной воли; 2) о том, что избранный непременно спасется, а осужденный — погибнет; 3) о том, что Христос умер только ради избранных ко спасению; 4) о том, что Бог дает благодать только избранным ко спасению; 5) о том, что получившие спасающую благодать никогда её не утрачивают. В 1618—1619 реформатский синод в Дордрехте официально осудил учение арминиан. Реформатское социальное мировоззрение в этот период было основано на кальвинистской концепции богоизбранности и «завета благодати». Реформатские общины рассматривали себя как новый Израиль, новый народ Божий, который находится в особых отношениях с Богом — отношениях Завета. Понятие завета как договора человека с Богом с последующим разделением ответственности (верность человека Богу и верность Бога Своим обетованиям) дает широкие основания для дальнейших социально-политических преобразований в протестантском обществе (напр., понятие общественного договора Гоббса и т. д.).

Католическая реакция на протестантское учение о предопределении была явлена на Тридентском соборе. На шестом заседании Тридентского собора 1547 г. был утвержден Декрет об оправдании. Тридентский собор настаивал на том, что «никто не может знать с определенностью веры, не подверженной ошибкам, получили ли они благодать Божию или нет». По теме предопределения собор в общем подтвердил определения Оранжского собора 529 г.

Восточная (православная) церковь миновала полемику вокруг предопределения. Св. Иоанн Златоуст использовал вместо понятия предопределение понятие предвидение Бога, затем Иоанн Дамаскин учил о том, что «Бог все предвидит, но не все предопределяет». В православной традиции закрепилось воззрение о том, что Бог хочет спасения всех людей, однако Он не определяет их ко спасению, оставляя, таким образом, место для свободной воли человека.

Современное католическое богословие придерживается тенденции отождествлять предопределение с понятием «предназначение». Напр: Иоанн Павел II: «Эти слова существенным и достоверным образом разъясняют, в чём состоит то, что на языке христианства мы называем „предопределением“ или „предназначением“ (лат. praedestinatio)» («Верую в Бога Отца»). В понятии «предназначение» акцент переносится на призыв Бога к спасению. Призыв, который может остаться без ответа со стороны человека. Тем самым подчёркивается свободная воля человека в определении своей вечной участи.

Предопределение в исламе

В исламе существует несколько точек зрения касательно вопроса предопределения.

1) полное предопределение(например: джабрииты) Утверждают, что все наши деяния предопределены Аллахом, в том числе и наши грехи.

Коран 33:36 Не подобает верующему делать выбор решении какого-либо вопроса, когда этот вопрос решен Аллахом и Его посланником.

Коран 2:272 Он ведет прямым путём того, кого захочет.

2) свобода воли (например: мутазилиты) Полагают, что человек волен выбирать все и независим от Аллаха.

3) промежуточное между двумя вышеперечисленными (например: имамиты) Убеждены, что человеку в этом отношении свойственна золотая середина, и тому они приводят следующие доказательства:

Коран 10:99 Если бы Аллах пожелал, то уверовали бы все, кто живёт на земле. Ведь никто не уверует вопреки своему желанию, и ты [Мухаммад] не сможешь заставить верить в истину.

Человеку предоставляется выбор: быть верующим или нет, убивать или нет, раздавать милостыню или не делать этого, но это не означает полную независимость от Бога. Ведь действительно, если все предопределено, то вовсе не целесообразно было бы отправлять пророков к людям. Зачем им разглашать истину, если все уже решено за них? Звучит глупо, не правда ли? И это действительно неверная точка зрения.

Что касается того, что грехи установлены Аллахом, то такие убеждения выводят из ислама, по этому поводу есть аят в Коране:

Коран 6:148 Многобожники, оправдывая своё многобожие, запрещение той пищи, которую разрешает Аллах, и отрицая то, что ты сообщил им о гневе Аллаха над ними из-за их нечестивости, скажут: «Многобожие, запрещение разрешённого были по желанию Аллаха. А если бы Он захотел, чтобы было по-другому, ни мы, ни наши предки не могли бы оставаться многобожниками, и мы бы не запрещали из того, что разрешено Им». Их предки не верили в Откровение, переданное им через посланников, точно так же, как эти не признают тебя, и продолжали оставаться в своём заблуждении, пока не были наказаны Нами! Скажи (о Мухаммад!) этим, не признающим тебя: "Есть ли у вас правдивое доказательство того, что Аллах одобряет ваше многобожие и запрещения, чтобы нам его показать? Вы следуете только за вашими ложными измышлениями, которые не заменят истину. Вы говорите неправду ".

Критика предопределения

Среди богословов до сих пор не найдено единого мнения относительно доктрины предопределения. Многие христианские авторы считают, что предопределение Богом каких-либо людей к осуждению противоречит принципам «Бог есть Любовь» и «Бог любит миловать грешников». Х. Л. Борхес, заострив доктрину предопределения, предлагает следующее рассуждение:

Для христианина жизнь и смерть Христа — центральное событие мировой истории; предыдущие столетия готовили его, последующие — отражали. Ещё из земного праха не был создан Адам, ещё твердь не отделила воды от вод, а Отец уже знал, что Сын умрёт на кресте. Вот Он и создал землю и небо как декорацию для этой грядущей гибели. Возможно также, что железо было создано ради гвоздей, шипы — ради тернового венца, а кровь и вода — ради раны.

Интересные факты

В честь этого понятия назван один из первых российских кораблей Гото Предестинация (1711).

См. также

• Детерминизм
• Карма
• Провидение
• Судьба
• Фатализм

Литература

• Timothy George The Theology of the Reformers, Nashville, Tenn., 1988.
• Friehoff C. Die Pradestintionslehre bei Thomas von Aquino und Calvin. Freiburg, 1926,
• Farrelly J, Predestination, Grace, and Free Will, Westminster, 1964.
• И. Мананников «Предопределение», Католическая энциклопедия. Том 3, Издательство Францисканцев 2007 г.
• Алистер МакГрат, Богословская мысль реформации, Одесса, 1994.
• Божественного Аврелия Августина, епископа Гиппонского, о предопределении святых первая книга к Просперу и Иларию,М.: Путь, 2000.
• Кальвин Ж. «Наставления в христианской вере», СПб, 1997.

Ссылки

• [azbyka.ru/dictionary/15/predvidenie_i_predopredelenie-all.shtml Предвидение и предопределение] Православная энциклопедия «Азбука веры»
• [www.al-iman.ru/Blog/?p=63 Что такое предопределение с точки зрения Ислама]
• [nsu.ru/classics/bibliotheca/wolfson_8.pdf Предопределение и свобода воли в Исламе (калам)] русский перевод Главы VIII из книги [nsu.ru/classics/bibliotheca/wolfson_content.pdf Wolfson H. A. The Philosophy of the Kalam]. Harvard University Press, 1976. 810 p.
• [gottschalk.inrebus.com/ The Gottschalk Homepage] — Англоязычный сайт, посвященный учению о предопределении Готшалька из Орбэ. На сайте доступны латинские труды Готшалька, а также подробная библиография
• [reformed.org.ua/2/72/Augustine Августин, О предопределении святых — на русском и английском]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Предопределение

Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…