Предслава Владимировна

Предслава Владимировна
Рождение:	ок. 983
Смерть:	после 1018
Отец:	Владимир Святославич
Мать:	Рогнеда

Предслава Владимировна, Гремислава-Предислава (ок. 983 — после 1018) — древнерусская княжна, одна из старших дочерей великого князя Владимира Святого. Известна как участница междоусобной борьбы братьев-Владимировичей в 1015—1019 годах, в которой выступала на стороне брата Ярослава Мудрого.

Предслава упоминается трижды в Повести временных лет, Хронике Титмара Мерзебургского, «Житии преподобного Моисея Угрина», Хронике Галла Анонима и других, отдельными аспектами биографии Предславы занимались Н. М. Карамзин, В. Н. Татищев, Б. Д. Греков, А. В. Назаренко и другие. Такой интерес к особе княжны свидетельствует об экстраординарном характере её личности.

Биография

Год рождения Предславы неизвестен. Исследователи сходятся в том, что это произошло в начале 980-х годов, до 987 года (так как в этом году мать Предславы, Рогнеда, совершила покушение на мужа и была сослана). Л. Е. Морозова в книге «Великие и неизвестные женщины Древней Руси» пишет, что она могла родиться в 982 или 983 году. Предслава была образованной девушкой, так как впоследствии она будет известна благодаря своим письмам. Жила и росла Предслава вместе со своей матерью, а затем сёстрами в сельце Предславином, получившем название по её имени. Нестор Летописец указывает, что сельцо находилось на берегу реки Лыбедь.

В 1015 году умер великий князь Владимир Святославич, что ознаменовало начало борьбы за власть между его сыновьями — Святополком, Ярославом, Борисом, Глебом, Святославом и другими. Предслава сразу же написала письмо в Новгород, князю Ярославу, о том, что Киев перешёл под власть Святополка.

Согласно официальной и наиболее распространённой версии, в 1015 году Святополк убивает братьев Бориса и Глеба, которые угрожали его положению в Киеве (об альтернативной версии, обвиняющей в этих убийствах Ярослава — см. Сага об Эймунде). Так или иначе Предслава узнала о смерти Бориса. По сведениям Н. М. Карамзина, об этом ей рассказал выживший после бойни ближний дружинник Бориса Моисей Угрин, который укрывался у Предславы. Именно после этого Предслава отправляет Ярославу письмо, в котором обвиняет Святополка в убийстве Бориса и предстоящем убийстве Глеба. Текст этого письма приводит ПВЛ:

«В ту же нощь приде ему вѣсть ис Кыева от сестры его Передьславы: „Отець ти умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Киевѣ, уби Бориса и по Глѣба посла, а ты блюдися сего повелику“»

Это письмо заставило Ярослава действовать решительно — он собрал новгородскую и наемную скандинавскую дружины и выступил против Святополка. Последний вынужден был бежать в Польшу к своему тестю, королю Болеславу. В 1016 году Ярослав вошел в Киев и был встречен сестрой с радостью.

Тем не менее, в 1018 году Святополк, при помощи Болеслава вернул Киев и изгнал Ярослава. В ПВЛ не упоминается об участии Предславы в событиях 1018 года, но в более поздних и ряде иностранных источников упоминается, что Болеслав Храбрый сделал Предславу своей наложницей и силой увез в Польшу. После этого в летописях Предслава не упоминается.

Согласно предположению польского историка Г. Лябуды, в Польше захваченные дочери Владимира Святого (вместе с Предславой было захвачено несколько её сестёр) жили во дворце на Ледницком острове. Здесь также располагалась церковь, где служил Анастас Корсунянин.

Отношения с Болеславом

Отдельной главой в жизни княжны стали её отношения с польским королём Болеславом Храбрым. Исследователи выдвигали разные причины, почему Болеслав в 1018 году так обошёлся с Предславой. Звучали политические причины, например, желание Болеслава оскорбить Ярослава, сделав наложницей его любимую сестру, однако большинство историков сходятся в том, что поведение Болеслава объясняется личными причинами — некоторое время назад король уже сватался к княжне, но получил отказ.

Титмар Мерзебургский, описывая это, говорит, что Предслава отказалась отвечать на предложение Болеслава, потому что он стал «толст и склонен к прелюбодейству» (цитаты из Титмара помещает в своей работе Карамзин). У польского хрониста Мартина Галлуса Карамзин находит сведения, что Предслава была исключительно умна, благовоспитанна и хороша собой, потому Болеслав и стал свататься к ней.

Современные историки пытались определить дату, когда Болеслав мог свататься к Предславе. Исходя из сведений В. Н. Татищева (основанных на хрониках Титмара и Галла Анонима) о прибытии в 1014 году в Киев польского, чешского и венгерского посольств, делают вывод, что именно тогда Болеслав мог прислать послов к княжне. Другой точки зрения придерживался историк-славист В. Д. Королюк, который считал, что польский король мог свататься к Предславе не ранее 1017 года, после смерти своей жены Эмнильды. Возможно, он мог свататься к Предславе во время того самого похода 1018 года, но, получив отказ, взял её силой. Историк А. В. Назаренко говорит, что в источниках нет точной даты смерти Эмнильды, поэтому пишет, что сватовство могло состояться между 1013 и 1018 годами.

Интересным выглядит заявление Титмара, согласно которому в Киеве была сыграна свадьба Болеслава и Предславы, однако это едва ли может быть правдой, так как хронист упоминает, что свадьба состоялась в Софийском соборе, который в то время ещё не был построен. Есть версия о том, что Болеслав захотел вернуть Предславу домой, обменяв её на захваченную в плен дочь (он вел с Ярославом переписку об обмене пленными), но Ярослав отказал, не желая усиливать позиции Святополка.

Отрывок, характеризующий Предслава Владимировна

В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.