Предстоятели православной церкви в Америке
Поделись знанием:
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
До начала 1920-х годов, все православные на Северо-Американском континенте (независимо от этнической принадлежности) находились в юрисдикции Русской Православной Церкви. Эта североамериканская епархия управлялась епископом или архиепископом Русской Церкви.
После октябрьской революции 1917 года, связь между Русской православной церковью и церковью в Северной Америке, был почти полностью отрезан. В 1920 году Патриарх Московский Тихон, распорядился всем русских православным епархиям за пределами России объединиться и управляться автономно до того времени пока связь между частями церкви может быть возобновлена. Как результат, многие православные общины с не-русского происхождения обратились к Церкви в своих родину для пастырского попечения и управления.
После провозглашения автономии Северной Американской епархии («Митрополии») в феврале 1924 года, архиепископ Платон (Рождественский) стал первым митрополитом всея Америки и Канады. С тех пор, предстоятель ПЦА был известен как Митрополит всея Америки и Канады, в дополнение к своей роли в качестве архиепископа епархии ПЦА.
Когда ПЦА (тогда известной как Русской Православной Греко-Кафолическая Церковь в Северной Америке) была в 1970 году предоставлена автокефалия от Русской Церкви (акт признаётся не всеми православными юрисдикциями), она получила название Православная Церковь в Америке, и правящему митрополиту был предоставлен дополнительный титул Его Блаженство.
| № | Имя | Место рождения | Имя в миру | Юрисдикция | Годы | Примечания |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Северо-Американсканская епархия в управлении Иркутским епископом РПЦ | ||||||
| 1 | Иоасаф (Болотов) | Стражново, Кашинский уезд | Иван Ильич Болотов | Епископ Кадьякский, викарий Иркутской епархии | 1799 | Хиротонисан в 1799 году и тогда же отплыл на Аляску, но погиб в кораблекрушении. |
| Северо-Американсканская епархия в управлении Камчатскими епископами РПЦ | ||||||
| 1 | Иннокентий (Вениаминов) | Ангинкое | Иван Евсеевич Попов-Вениаминов | Архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский (до 1850 года — епископ) | 1840-1868 | |
| 2 | Петр (Екатериновский) | Фёдор Алексеевич Екатериновский | Епископ Новоархангельский, викарий Камчатской епархии | 1859-1866 | ||
| 3 | Павел (Попов) | Енисейская губерния | Павел Лаврентьевич Попов | Епископ Новоархангельский, викарий Камчатской епархии | 1866-1870 | В 1867 году Аляска была продана Соединённым Штатам |
| Епископы Алеутские и Аляскинские РПЦ | ||||||
| 1 | Иоанн (Митропольский) | Стефан Митропольский | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1870-1877 | ||
| 2 | Нестор (Заккис) | Архангельск | барон Николай Павлович Заккис | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1878-1882 | После смерти епископа Нестора в 1882 году, епархия Алеутских островов и Аляски попал под юрисдикцию митрополита Санкт-Петербурга до 1887 года. |
| 3 | Владимир (Соколовский-Автономов) | Сеньковка, Полтавская область | Василий Григорьевич Соколовский-Автономов | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1887-1891 | |
| 4 | Николай (Адоратский) | Казань | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1891 | Епископ Николай был переведён в другую епархию до поездки в Северную Америку | |
| 5 | Николай (Зиоров) | Новомиргород | Михаил Захарович Зиоров | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1891-1898 | |
| Архиепископы Алеутские и Северо-Американские РПЦ | ||||||
| 1 | Тихон (Беллавин) | Псковская губерния, Россия | Василий Иванович Беллавин | Епископ Алеутский и Аляскинский | 1898-1900 | |
| Епископа Алеутский и Северной Америки | 1900-1905 | Епископ Тихон внёс много изменений в епархиальную структуру, в том числе переименовал епархию | ||||
| Архиепископ Алеутских островов и Северной Америки | 1905-1907 | Епископ Тихон был возведен в архиепископа, когда епископия превращена архиепископию в 1905 году. Он вернулся в Россию в 1907 году. | ||||
| 2 | Платон (Рождественский) | Курская губерния | Порфирий Фёдорович Рождественский | Архиепископ Алеутский и Северо-Американский | 1907-1914 | |
| 3 | Евдоким (Мещерский) | Владимирская губерния | Василий Михайлович Мещерский | Архиепископ Алеутский и Северо-Американский | 1914-1918 | Архиепископ Евдоким вернулся в Россию и был назначен архиепископ Нижегородским в 1919 году. |
| 4 | Александр (Немоловский) | Волынь | Александр Александрович Немоловский | Архиепископ Алеутских островов и Северной Америки | 1919-1922 | Архиепископ Александр покинул США в 1922 году. |
| Митрополиты всея Америки и Канады, самопровозглашенной автономии от РПЦ | ||||||
| 1 | Платон (Рождественский) | Курская губерния | Порфирий Фёдорович Рождественский | Митрополит всея Америки и Канады | 1922-1934 | |
| 2 | Феофил (Пашковский) | Киевская губерния | Фёдор Николаевич Пашковский | Архиепископ Сан-Францисский, Митрополит всея Америки и Канады | 1934-1950 | Феофил был избран митрополит после смерти митрополита Платона в 1934 году. |
| 3 | Леонтий (Туркевич) | Кременец | Леонид Иеронимович Туркевич | Архиепископ Нью-Йоркский, Митрополит всея Америки и Канады | 1950-1965 | |
| Митрополиты всея Америки и Канады, автокефальной ПЦА | ||||||
| 1 | Ириней (Бекиш) | Люблинская губерния, Польша | Иван (Джон) Бекиш | Архиепископ Нью-Йоркский, Митрополит всея Америки и Канады | 1965-1977 | При его участии в 1970 году ПЦА получила автокефалию от РПЦ |
| Сильвестр (Харунс) | Двинск, Латвия | Иван Антонович Харунс | Архиепископ Монреальский и Канадский, временный управляющий Православной Церковью в Америке | 1974-1977 | Архиепископ Сильвестр был назначен временным управляющим в 1974 году при больном митрополите Иренее | |
| 2 | Феодосий (Лазор) | Канонсберг, Пенсильвания, США | Фрэнк Лазор | Архиепископ Нью-Йоркский, Митрополит всея Америки и Канады | 1977-1980 | |
| Архиепископ Вашингтонский, Митрополит всей Америки и Канады | 1981-2002 | |||||
| 3 | Герман (Свайко) | Беирдфорд, Пенсильвания, США | Иосиф (Джозеф) Свайко | Архиепископ Вашингтонский, Митрополит всей Америки и Канады | 2002-2005 | |
| Архиепископ Вашингтонский и Нью-Йоркский, Митрополит всей Америки и Канады | 2005-2008 | |||||
| 4 | Иона (Паффхаузен) | Чикаго, США | Джеймс Паффхаузен | Архиепископ Вашингтонский и Нью-Йоркский, Митрополит всея Америки и Канады | 2008-2009 | Первый предстоятель ПЦА, который не был при рождении православным |
| Архиепископ Вашингтонский, Митрополит всей Америки и Канады | 2009-2012 | |||||
| 5 | Тихон (Моллард) | Бостон, США | Марк Моллард | Архиепископ Вашингтонский, митрополит всей Америки и Канады | 2012-н.вр. | |
Напишите отзыв о статье "Предстоятели православной церкви в Америке"
Отрывок, характеризующий Предстоятели православной церкви в Америке
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
