Предыстория Великой Отечественной войны

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск




Предыстория войны. Германия

Приход к власти национал-социалистов

В обстановке глобального экономического кризиса к власти в Германии в 1933 году пришла Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП), развернувшая интенсивную подготовку к реваншу за поражение в Первой мировой войне. Прежде всего это касалось ревизии Версальского мирного договора в плане реализации курса Адольфа Гитлера на достижение военного паритета с ведущими мировыми державами[1].

Страны-победительницы в Первой мировой войне (США, Великобритания и Франция) своей политикой невмешательства и «умиротворения» способствовали тому, что Германия перестала соблюдать ограничения, наложенные на рост её военного потенциала Версальским договором. Из 28 основных видов сырья накануне Второй мировой войны Германия имела только семь собственных. Около 50 % стратегического сырья и материалов она импортировала из США, Великобритании и Франции. Главным поставщиком нефтепродуктов Германии в канун войны были США. При помощи компаний США, Великобритании и Франции в короткий срок в Германии было построено более 300 крупных военных заводов[2][3][4]. Если в 1933 году военные расходы Третьего рейха составляли 4 % от всего бюджета, в 1934 − 18 %, то в 1936 — уже 39 %. А в 1938 году на них приходилось 50 %[1].

16 марта 1935 года Германия в одностороннем порядке отказалась выполнять положения Версальского договора о демилитаризации, опубликовав прокламацию о введении в стране всеобщей воинской повинности и создании вермахта[1].

В июне 1935 года было заключено англо-германское морское соглашение, что явилось двусторонним нарушением Версальского мирного договора. Британское правительство удовлетворило требования Гитлера установить для германского флота «потолок» в 35 % от совокупности морской мощи Британской империи. Берлин также получил право строить подводные лодки в размере до 45 % тоннажа подводного флота Великобритании[1].

24 августа 1936 г. был опубликован закон о продлении срока службы в германской армии с одного до двух лет. К концу 1936 года в Германии насчитывалось 14 армейских корпусов и одна кавалерийская бригада. Регулярная армия достигла численности 700—800 тыс. человек. В 1936 году Германия имела уже не менее 1500 танков. Её промышленность выпускала более 100 танков в месяц. Громадные средства затрачивались и на создание авиации. В 1936 году германский военно-воздушный флот насчитывал 4500 самолетов. По всей Германии была развёрнута широкая сеть аэродромов, число которых превысило 400. В 1939 году сухопутные войска Третьего рейха насчитывали 2,6 млн. человек, ВВС — 400 тыс., ВМФ — 50 тыс. человек[1].

В то же время экономическое и военно-техническое сотрудничество СССР и Германии, развивавшееся в 1926—1933 годах, с приходом Гитлера к власти было по инициативе советской стороны практически свёрнуто и возобновилось только в августе 1939 года.

Начало экспансии Третьего рейха

В 1936 году Германия беспрепятственно ввела свои войска в демилитаризованную Рейнскую зону, а затем оказывала военную поддержку войскам Франко во время гражданской войны в Испании (1936—1939).

В 1936 году была создана ось «Берлин — Рим» и был подписан Антикоминтерновский пакт с Японией, к которому в 1937 году присоединилась и Италия[1].

Протокол Хоссбаха

5 ноября 1937 года состоялось совещание Адольфа Гитлера с военным и внешнеполитическим руководством Третьего рейха, на котором Гитлер изложил свои экспансионистские планы в Европе, в первую очередь относительно захвата Австрии и Чехословакии. Протокол совещания позднее использовался как важное вещественное доказательство на Нюрнбергском процессе. Как следует из протокола, Гитлер уже в то время намеревался начать территориальную экспансию в Европе с целью получения доступа к источникам сырья для германской экономики.

Перед Второй мировой войной

Приход национал-социалистов к власти в Германии привёл к резкому росту антикоммунистических и антисоветских настроений. С середины 1930-х годов германское правительство открыто декларировало агрессивные планы захвата нового «жизненного пространства» за счёт СССР[5]. Военная доктрина Германии рассматривала СССР как вероятного противника. Противостояние «большевистской агрессии» выдвигалось германским руководством как основание для ремилитаризации страны[1].

12 марта 1938 года германские войска вступили в Австрию, 13 марта в результате аншлюса Австрия вошла в состав Рейха.

29—30 сентября 1938 года было подписано Мюнхенское соглашение о передаче Германии Судетской области Чехословакии под предлогом «обеспечения безопасности немецкого населения» этой области (составлявшего в ней подавляющее большинство). В марте 1939 года Чехословакия прекратила своё существование как единое государство. 14 марта Словацкая республика провозгласила «независимость под защитой» Третьего рейха. 15 марта германские войска вступили в Прагу и оккупировали оставшуюся часть Чехии. Германия объявила о создании в Чехии Протектората Богемии и Моравии. 14—18 марта Венгрия при поддержке со стороны Польши оккупировала Закарпатье[6].

Начиная с октября 1938 года Германия пыталась добиться от Польши согласия на присоединение к Рейху населённого в основном немцами Вольного города Данцига, прокладку экстерриториальной автомобильной и железной дороги через «польский коридор» (Поморье) между Данцигом и Рейхом, а также присоединение Польши к Антикоминтерновскому пакту. 26 марта 1939 года правительство Польши официально ответило Германии отказом. Тем временем 21—23 марта Германия под угрозой применения силы вынудила Литву передать ей Мемельскую (Клайпедскую) область.

Действия Германии весной 1939 года в отношении Чехословакии, Литвы, Польши и Румынии заставили Великобританию и Францию заняться поиском союзников для сдерживания германской экспансии. Одновременно Германия предприняла зондаж позиции СССР на предмет улучшения отношений, но советская сторона долгое время занимала выжидательную позицию. Ситуация начала изменяться после того, как в мае 1939 года народным комиссаром иностранных дел вместо М. М. Литвинова был назначен В. М. Молотов, по совместительству оставшийся главой СНК СССР[7]. В июне на экономических переговорах с Германией советская сторона несколько раз намекала на необходимость создания «политической базы», ожидая от Германии конкретных предложений, однако Гитлер предпочитал не торопить события. Постепенно, однако, в ходе германо-советских контактов стороны перешли к обсуждению интересов СССР в Восточной Европе, которые Германия могла бы учесть в обмен на отказ Москвы от договора с Великобританией[7].

В начале августа Германия вновь предложила улучшить отношения с СССР на базе разграничения интересов сторон в Восточной Европе. Москва в целом одобрила эту идею и согласилась продолжить обмен мнениями. 8—10 августа СССР получил сведения о том, что интересы Германии распространяются на Литву, Западную Польшу, Румынию без Бессарабии, но, в случае договорённости с Германией, СССР будет должен отказаться от договора с Великобританией и Францией. Советское руководство согласилось начать переговоры по этим вопросам в Москве[7].

Англо-германские контакты и зондажи продолжались в августе параллельно с контактами между Германией и СССР. М. Мельтюхов отмечает, что в этот период для германского руководства в решающую фазу вступил вопрос о выяснении позиции Великобритании и СССР в случае войны с Польшей. У германского руководства усиливалась уверенность в том, что Великобритания пока не готова к войне, и в этих условиях следует не связывать себе руки соглашением с Великобританией, а воевать с ней[7].

19 августа Германия сообщила о своём согласии «учесть всё, чего пожелает СССР». В этот же день Сталин принял решение о заключении германо-советского договора о ненападении. 23 августа в Москву на специальном самолете прибыл Иоахим фон Риббентроп, и в результате переговоров со Сталиным и Молотовым в ночь на 24 августа были подписаны советско-германский пакт о ненападении и секретный дополнительный протокол, определивший «сферы интересов» сторон в Восточной Европе на случай «территориально-политического переустройства». К сфере интересов СССР были отнесены Финляндия, Эстония, Латвия, территория Польши к востоку от рек Нарев, Висла и Сан, а также румынская Бессарабия[7].

Для Германии подписанный пакт Риббентропа — Молотова не означал вообще никакой ревизии проводимой до того антисоветской политической линии и программных целей, что доказывает высказывание Гитлера за двенадцать дней до этого, 11 августа, в разговоре с Верховным комиссаром Лиги наций в Данциге Карлом Буркхадтом: «Всё, что я делаю, направлено против России; если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, я буду вынужден договориться с русскими, разбить Запад и затем после его разгрома концентрированными силами обратиться против Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы нас не уморили голодом, как в последней войне»[1].

Ещё до подписания договора, сразу же после получения согласия Сталина, Гитлер назначил на 22 августа в Берхтесгадене совещание для высших чинов вермахта. На нём он огласил дату нападения на Польшу — 26 августа 1939 года. Однако 25 августа германский фюрер получил известие о заключении польско-британского союза и, одновременно, об отказе Бенито Муссолини от участия Италии в войне. После этого принятое ранее решение о нападении на Польшу было отменено. Тем не менее, Гитлер вновь вернулся к нему 30 августа, установив новую дату — 1 сентября 1939 года.

Начало Второй мировой войны

1 сентября 1939 года Германия начала военные действия против Польши. На юге её действия поддержала Словакия. Правительство Польши бежало из Варшавы. 3 сентября на стороне Польши в войну вступили Великобритания и Франция. Началась Вторая мировая война. С этой даты вплоть до 10 мая 1940 года продолжалась так называемая «Странная война» Великобритании и Франции с Третьим рейхом. Боевые действия почти полностью отсутствовали, за исключением боестолкновений на море.

Войдя на территорию Польши 17 сентября, РККА установила контроль над её восточными территориями — Западной Белоруссией, Западной Украиной (включая Галицию), Виленским краем, Белостокской и Перемышленской областями. 28 сентября был подписан германо-советский Договор о дружбе и границе, по которому захваченные сверх предусмотренных лимитов части Польши (Люблинское и восточную часть Варшавского воеводства) Гитлер «обменял» на Литву, признав её советской сферой интересов.

28 сентября — 10 октября 1939 года СССР заключил договоры о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой, на основании которых начал размещение в Прибалтике своих военных баз. 1—2 ноября 1939 года Западная Украина и Западная Белоруссия вошли в состав СССР.

30 ноября 1939 года, после того как Финляндия отклонила предложения СССР заключить пакт о взаимопомощи и произвести обмен территориями в районе Карельского перешейка, советские войска перешли советско-финскую границу. Началась советско-финская война, завершившаяся 12 марта 1940 года подписанием мирного договора, по которому к Советскому Союзу отошёл ряд финских территорий. Ход вой­ны при­дал уве­рен­но­сти Гит­ле­ру в его рас­чё­тах на бы­ст­рый раз­гром Советского Сою­за в будущей войне[8].

Тем временем германские воо­ружённые си­лы, ис­поль­зуя стра­те­гическую пау­зу по­сле раз­гро­ма Поль­ши, ве­ли ак­тив­ную под­го­тов­ку к на­сту­п­ле­нию на западно-ев­ропейские го­су­дар­ст­ва. 9 апреля 1940 года Германия оккупировала Данию. 9—22 апреля вермахтом была оккупирована южная Норвегия, а к 16 июня — вся территория страны. 10 мая Германия начала вторжение в Нидерланды, Бельгию, Люксембург и на­нес­ла че­рез их тер­ри­то­рии удар по Фран­ции, в обход линии Мажино. К 17 мая вермахт оккупировал территорию Нидерландов, 28 мая капитулировала Бельгия. 20 мая тан­ко­вые со­еди­не­ния германских войск вы­шли к Ла-Ман­шу. Британскому экс­пе­диционному кор­пу­су и час­ти французских войск, бло­ки­ро­ван­ным в рай­оне Дюн­кер­ка, уда­лось эва­куи­ро­вать­ся в Ве­ли­ко­бри­та­нию. Германские вой­ска 14 ию­ня без боя за­ня­ли Па­риж, а 22 ию­ня Фран­ция ка­пи­ту­ли­ро­ва­ла.

14-16 июня 1940 года СССР предъявил диктаторам прибалтийских государств ультиматумы об организации свободных выборов и вводе дополнительных воинских контингентов на их территорию. Условия были приняты. 15 июня советские войска вошли в Литву, 17 июня — в Эстонию и Латвию.

В ночь на 28 июня 1940 года Румыния приняла ультиматум Вячеслава Молотова о передаче СССР Бессарабии и Северной Буковины. 28 июня — 3 июля советские войска вошли на эти территории, которые впоследствии были присоединены к Украинской ССР.

14 июля 1940 года в трёх прибалтийских государствах прошли парламентские выборы, победу на которых одержали прокоммунистические Блоки (Союзы) трудового народа — единственные избирательные списки, допущенные к выборам. Вновь избранные парламенты 21—22 июля провозгласили создание Эстонской, Латвийской и Литовской ССР. 3—6 августа республики вошли в Советский Союз.

Вхождение прибалтийских республик, Бессарабии и Северной Буковины в СССР было встречено германским руководством с явным неудовольствием, положив начало периоду дипломатического соперничества между Германией и СССР. Предпринятые советским руководством попытки договориться с Германией и Италией относительно обеспечения интересов СССР в Юго-Восточной Европе — в частности, в Румынии (июнь 1940 года),- завершились неудачей. В результате Венского арбитража по спорному территориальному вопросу между Венгрией и Румынией, проведённого 30 августа 1940 года с участием Германии и Италии, но без СССР, Румыния лишилась части территории, однако получила гарантии новых границ со стороны Германии. Советское правительство выступило с нотой протеста, обвинив Германию в нарушении Договора о ненападении и квалифицировав гарантии румынских границ как «прямо направленные против СССР». Протест против Венского арбитража создал напряжённость в германо-советских отношениях, которая со временем нарастала все больше[9].

Единственным противником Германии в Европе после капитуляции Франции оставалась Великобритания. Гитлер надеялся на уступки со стороны Лондона. Он полагал, что англичане должны признать господствующее положение Германии на континенте в обмен на признание Берлином их ведущей роли на морях, в том числе по отношению к США. Однако с приходом к управлению страной 10 мая 1940 года Уинстона Черчилля, непримиримого оппонента Гитлера, все германские расчёты на достижение мирных договорённостей были похоронены. На предложение мира британское правительство не ответило[1]. 16 июля 1940 года Гитлер издал директиву о вторжении в Великобританию, началась подготовка к реализации плана десантной операции по высадке комбинированного десанта на английское побережье (операция «Морской лев»), однако командование немецких ВМС и сухопутных сил, ссылаясь на мощь британского флота и отсутствие у вермахта опыта десантных операций, потребовало от ВВС вначале обеспечить господство в воздухе. 13 августа 1940 года Гитлер с большой неохотой отдал приказ о начале воздушных налётов на Великобританию с целью подорвать её военно-экономический потенциал, деморализовать население, подготовить вторжение и в конечном счёте принудить её к капитуляции (Битва за Британию)[1].

Несмотря на то, что в ходе бомбардировок британцы понесли значительные потери среди мирного населения, им удалось одержать верх в Битве за Британию, нанеся люфтваффе большой урон. Цель достижения превосходства в воздухе Германией не была достигнута. С декабря активность германских ВВС значительно снизилась из-за ухудшившихся погодных условий. Всего до конца марта 1941 года они потеряли 2265 самолётов. Добиться своей главной цели — вывести Великобританию из войны — немцам так и не удалось[1]. В октябре Германия была вынуждена свернуть подготовку к десантной операции до весны 1941 года.

Тем временем в сентябре в советско-германских отношениях возникли новые проблемы: в Румынии была создана германская военная миссия, что в СССР расценили как «окончательное политическое и экономическое подчинение Румынии Германии и дальнейшее проникновение Германии на Балканы». Укрепление германских позиций на Чёрном море, создание на румынской территории авиационных баз угрожало интересам Советского Союза. Несколько позже, 8—12 октября, Германия оккупировала Румынию с целью охраны нефтяных промыслов и поддержки режима Иона Антонеску.

22 сентября германские войска появились на территории Финляндии. А 27 сентября 1940 года состоялось подписание Берлинского пакта между Германией, Италией и Японией, предусматривавшего разграничение зон влияния при «установлении нового порядка» и военную взаимопомощь при нападении на одну из этих стран какой-либо державы, не участвующей в данное время в войне[9].

Планирование нападения на СССР

О намерении нацистов завоевать территорию России Адольф Гитлер писал ещё в своей книге «Майн кампф», изданной в 1925 году:

Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой внешней политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определённо указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвём с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе.

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.

31 июля 1940 года на совещании с высшим военным командованием Гитлер заявил:

Россия — это тот фактор, на который более всего ставит Англия… России достаточно только сказать Англии, что она не желает усиления Германии, и тогда англичане станут, словно утопающие, надеяться на то, что через 6-8 месяцев дело повернётся совсем по-другому.

Но если Россия окажется разбитой, последняя надежда Англии угаснет. Властелином Европы и Балкан тогда станет Германия.

Решение: в ходе этого столкновения с Россией должно быть покончено. Весной 41-го[10].

Ведущее место в планировании войны Германии против СССР занял генеральный штаб сухопутных войск (ОКХ) вермахта во главе с его начальником генерал-полковником Ф. Гальдером. Наряду с генштабом сухопутных войск активную роль в планировании «восточного похода» играл штаб оперативного руководства верховного главнокомандования вооружённых сил Германии (ОКВ) во главе с генералом А. Йодлем, получавшим указания непосредственно от Гитлера[11]

Для ускорения разработки плана «восточного похода» Гальдер распорядился привлечь генерала Э. Маркса, ещё со времён Первой мировой войны считавшегося лучшим специалистом по России. В начале августа Маркс представил свой проект операции «Ост». В начале сентября руководство работой по планированию «восточного похода» было поручено генералу Ф. Паулюсу. Параллельно разработка собственного варианта «восточного похода» велась в штабе оперативного руководства ОКВ по указанию генерала Йодля. В первой половине декабря штаб оперативного руководства ОКВ занялся сведением воедино вариантов плана «восточного похода» и подготовкой проекта директивы верховного главнокомандующего. 18 декабря 1940 года Гитлер подписал директиву № 21 верховного главнокомандования вермахта, получившую условное наименование «Вариант Барбаросса» и ставшую основным руководящим документом в войне против СССР, в котором были изложены основная идея и стратегический замысел предстоящей войны[11].

План нападения на СССР также предусматривал использование ресурсов захваченных территорий, определявшееся планом «Ольденбург», разработанным под руководством Геринга и утверждённым Гитлером 29 апреля 1941 года. Этим документом предусматривались овладение и постановка на службу Рейху всех запасов сырья и крупных промышленных предприятий на территории между Вислой и Уралом. Наиболее ценное промышленное оборудование предполагалось отправить в Рейх, а то, которое не может пригодиться Германии, — уничтожить. Территорию европейской части СССР планировалось децентрализовать экономически и сделать аграрно-сырьевым придатком Германии. Территорию европейской части СССР предлагалось разделить на четыре экономических инспектората (Ленинград, Москва, Киев, Баку) и 23 экономических комендатуры, а также 12 бюро. Позднее предполагалось разбить эту территорию на семь экономически зависимых от Германии государств.

9 мая 1941 года Альфред Розенберг сделал доклад фюреру о плане расчленения СССР и создания местных органов управления. На территории СССР предусматривалось создать пять рейхскомиссариатов, подразделяющихся на генеральные комиссариаты и, далее, на районы. План был принят с рядом поправок.

Стратегическое сосредоточение и развёртывание войск. Мероприятия по дезинформации и маскировке военных приготовлений

План войны с СССР получил развёрнутое оформление в «Директиве по стратегическому сосредоточению и развёртыванию войск», изданной ОКХ 31 января 1941 года и подписанной главнокомандующим сухопутными войсками генерал-фельдмаршалом В. Браухичем.

С самого начала планирования войны против СССР важное место в деятельности германского военно-политического руководства и командования вермахта занимали вопросы дезинформации, стратегической и оперативной маскировки[11], имевшие целью введение руководства СССР в заблуждение относительно сроков возможного нападения Германии на Советский Союз[12].

Создавая благоприятные условия для подготовки к войне, Гитлер прикрывал свои агрессивные замыслы мероприятиями дипломатического характера, которые были призваны демонстрировать советскому руководству сравнительно высокий уровень развития советско-германских отношений. На фоне демонстрации этих «добрососедских» отношений началась постепенная переброска германских войск с западного на восточное направление, поэтапное оборудование театра будущей войны. Наращивание объёмов производства оружия, военной техники и других товаров военного предназначения, а также проведение дополнительных мобилизационных мероприятий объяснялись необходимостью ведения войны против Великобритании[12].

Дезинформационные мероприятия в политической области должны были демонстрировать приверженность Гитлера советско-германскому пакту о ненападении, убеждать советское руководство в отсутствии у Германии территориальных претензий к СССР, активизировать советско-германские контакты на высшем уровне для обсуждения различных международных проблем, что позволяло бы создавать у советских представителей положительное впечатление о состоянии советско-германских отношений. Большое значение придавалось тому, чтобы не допустить создания в Европе блока антифашистских государств[12].

Первой крупной политической акцией, призванной замаскировать подготовку Германии к войне против СССР, продемонстрировать доверительный уровень германско-советских отношений и твёрдое намерение военно-политического руководства Германии добиться победы в войне против Англии, стали официальные послания Гитлера советскому руководству в конце сентября 1940 года, в которых фюрер вначале известил Сталина о предстоящем подписании пакта с Японией, а затем предложил ему принять участие в дележе «английского наследства» в Иране и Индии. 13 октября Сталин получил письмо от министра иностранных дел Германии Риббентропа, в котором содержалось приглашение наркому иностранных дел СССР Молотову прибыть с визитом в Берлин. В этом письме Риббентроп также особо подчеркнул, что «…Германия полна решимости вести войну против Англии и её империи до тех пор, пока Британия не будет окончательно сломлена…». В Кремле, доверившись содержанию послания Гитлера, предположили, что наиболее вероятным сроком обострения советско-германских отношений может стать период после окончания англо-германского военного конфликта, который может завершиться через два-три года, то есть в 1942—1943 гг.

12-13 ноября в Берлине состоялись переговоры Риббентропа и Молотова, на которых советскому руководству вновь предложили присоединиться к Тройственному пакту и заняться «дележом наследства Англии», убеждая, таким образом, СССР в том, что война с Англией является первостепенной задачей для Германии на ближайшие годы[12]. Смысл этих предложений состоял в том, чтобы побудить СССР перенести центр тяжести своей внешней политики из Европы в Южную Азию и на Средний Восток, где он столкнулся бы с интересами Великобритании[9]. По завершении переговоров в печати было опубликовано официальное сообщение о том, что «…обмен мнениями протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию»[12]. На самом деле позиции сторон явно не совпадали. Советская делегация, не желая быть втянутой в конфликт с Англией, ограничивала свою задачу выяснением германских намерений относительно европейской безопасности и проблем, непосредственно касавшихся СССР, и настаивала на выполнении Германией ранее подписанных соглашений. Кроме того, советская делегация настаивала на обсуждении положения в Турции, Болгарии, Румынии, Югославии, Греции и Польше[9][13][14][15][16]. Советское руководство хотело бы использовать эти переговоры для разрешения «кризиса доверия», который возник в результате Венского арбитража, на котором румыно-венгерский территориальный спор был разрешён без участия СССР и без учёта его интересов, после чего Румыния с приходом к власти Антонеску попала под полный контроль Германии[1].

В ходе переговоров Молотов не дал какого-либо определённого ответа на полученные предложения. Ответ СССР был передан послу Германии в Москве графу Шуленбургу 25 ноября. Формально была выражена готовность «принять проект пакта четырёх держав о политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи», но при этом был выдвинут ряд условий, которые, по существу, исключали присоединение СССР к Тройственному пакту, поскольку эти условия затрагивали интересы Германии и Японии. Так, Советский Союз требовал оказать содействие в заключении советско-болгарского договора о взаимной помощи, создания режима благоприятствования для СССР в черноморских проливах, а для этого предоставления гарантий создания советской военной и военно-морской базы в районе Босфора и Дарданелл на условиях долгосрочной аренды. Далее, требовалось признания «зоны к югу от Батуми и Баку в общем направлении в сторону Персидского залива» «центром территориальных устремлений СССР». СССР также требовал немедленно вывести немецкие войска из Финляндии и оказать влияние на Японию, чтобы та отказалась от концессий на Северном Сахалине[17][18]. Советское руководство таким образом давало понять, что намерено укреплять свои позиции на Балканах и в черноморских проливах. Кроме того, выдвинутые условия закрывали Гитлеру дорогу в нефтеносные районы Среднего Востока, не позволяя ему использовать как эти районы, так и территории, вошедшие в советскую «сферу интересов», против самого СССР. И ответ советского руководства, предполагавший «завышенные», по мнению нацистского руководства[1], геополитические требования Москвы, и ход переговоров в Берлине означали, что Советский Союз отказался принять предложения Германии и намерен отстаивать свои интересы в европейской политике[9]. Германия не ответила на советские условия, но Гитлер отдал приказ форсировать подготовку войны против СССР.

Тем временем 20 ноября 1940 года к Берлинскому пакту присоединилась хортистская Венгрия, 23 ноября — Румыния, 24 ноября — Словакия.

Между тем, несмотря на явное неудовольствие Германии, Советский Союз, стремясь упрочить свое положение на Балканах, 25 ноября 1940 года предложил Болгарии подписать пакт о взаимной помощи, однако её правительство через пять дней отклонило это предложение (см. Соболевская акция).

В январе 1941 года переброска германских войск с запада на восток активизировалась и проводилась ускоренными темпами. Прикрывая сосредоточение войск в районах, прилегающих к южной границе СССР, командование германских войск объясняло это тем, что все подобные мероприятия якобы вызваны необходимостью предотвращения попыток английского проникновения на Балканы[12]. В начале 1941 года в международных кругах распространились слухи, будто в Болгарию с ведома и согласия СССР перебрасываются немецкие войска. 13 января ТАСС опровергло эти сообщения, а спустя четыре дня германскому МИД был вручён меморандум о Болгарии и проливах, в котором подчёркивалось, что «советское правительство… будет рассматривать появление каких-либо иностранных войск на территории Болгарии и в проливах как нарушение интересов безопасности СССР». Тем не менее 1 марта Болгария присоединилась к Тройственному пакту, и на её территорию были введены войска вермахта. Болгария дала разрешение на использование части своей территории германскими войсками как плацдарма для нападения на Югославию и Грецию. Эти шаги свидетельствовали, что Гитлер не намерен считаться с интересами и желаниями СССР[9].

3 февраля 1941 года на секретном совещании у фюрера, на котором присутствовали начальник генштаба ОКВ и начальник штаба оперативного руководства вермахта, Гитлер ещё раз дал указание «…сосредоточение и развертывание войск по плану „Барбаросса“ маскировать посредством дезинформации относительно осуществления операции „Морской лев“ и второстепенной операции „Марита“»[12]. В феврале 1941 года численность германских войск в Румынии составила 680 тыс. чел.[1]

15 февраля 1941 года генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписал распоряжение по дезинформации и маскировке подготовки нападения на СССР в период сосредоточения и развёртывания германских войск, где проведение дезинформационных мероприятий разбивалось на два этапа. На первом (примерно до середины апреля 1941 г.) предусматривалось создавать ложное представление относительно намерений немецкого командования, акцентируя внимание на планах вторжения в Англию, а также на подготовке операции «Марита» (на Балканах) и «Зонненблюме» (в Северной Африке). Переброски войск для операции «Барбаросса» предлагалось изображать как обмен сил между Западом, Германией и Востоком, либо как подтягивание тыловых эшелонов для операции «Марита», либо как подготовку обороны на случай советского нападения. На втором этапе, когда скрыть подготовку станет уже невозможно, стратегическое развёртывание сил для операции «Барбаросса» должно было изображаться как «крупнейший в истории войн отвлекающий манёвр» будто бы с целью отвлечения внимания от последних приготовлений к вторжению в Англию. Чтобы создать полную иллюзию подготовки вторжения на Британские острова, немецкое командование приказало распространить сведения о несуществующем «авиадесантном корпусе», а кроме того, напечатать массовым тиражом топографические материалы по Англии, немецко-английские разговорники и т. д.[11]

Тем временем Сталин и его окружение всё ещё пытались противоборствовать Германии и её политике на Балканах, на этот раз в Югославии. 25 марта югославское правительство Драгиши Цветковича, подписав Венский протокол, присоединилось к Тройственному пакту, поставив в качестве условий отсутствие войск Оси и военного транзита держав Оси через территорию Югославии, гарантию территориальной целостности Югославии и неучастие в военных акциях стран Оси. Уже через два дня, однако, в стране произошёл государственный переворот, осуществлённый офицерами югославской армии во главе с генералом Душаном Симовичем, который расторг Венский протокол. Этот акт независимости вызвал гнев Гитлера, и уже вечером 27 марта он подписал директиву о войне против Югославии с целью ликвидации её как государства. 31 марта делегация нового югославского правительства приехала в Москву. В ночь на 6 апреля был подписан Договор о дружбе и ненападении, в котором указывалось, что обе стороны будут проводить политику ненападения по отношению друг к другу, а если одна из сторон подвергнется нападению третьего государства, то другая сторона «обязуется соблюдать политику дружественных отношений к ней». Однако буквально через несколько часов германские войска вторглись в Югославию[9].

В связи с решением Гитлера о проведении военной операции против Югославии и помощи итальянским войскам в Греции нападение на СССР было отложено.

6 — 24 апреля 1941 года германские войска, поддержанные Италией и Венгрией, захватили Югославию и Грецию. В результате этой операции Германии удалось создать стратегический плацдарм для обеспечения южного фланга накануне войны против СССР[12]. Югославия была расчленена на несколько частей, Греция — оккупирована германскими, итальянскими и болгарскими войсками. Это стало сокрушительным ударом по политике СССР на Балканах, поражением попыток соперничества с Германией на дипломатическом фронте. После этого оставалась одна надежда: отодвинуть ставшую неизбежной германскую агрессию как можно дальше во времени[9].

1 мая Гитлер принял решение о том, что нападение на СССР произойдёт 22 июня[19].

Экономика Германии перед нападением на СССР

Милитаризация экономики и всей жизни Германии, захват промышленности и запасов стратегического сырья других стран, принудительное использование дешёвой рабочей силы оккупированных и союзных государств значительно повысили военно-экономическую мощь Германии. Большое значение для Германии в условиях морской блокады со стороны Великобритании имел транзит товаров через территорию СССР с Ближнего и Дальнего Востока: в апреле-декабре 1940 г. через СССР прошло 59 % германского импорта и 49 % экспорта, а в первой половине 1941 г. соответственно 72 % и 64 %[20].

Накануне Великой Отечественной войны Германия вместе с оккупированными территориями и странами-сателлитами производила в год 439 млн тонн угля, 31,8 млн тонн стали (СССР: 166 млн тонн и 18 млн тонн соответственно), 11 тыс. орудий и миномётов, 11 тыс. самолётов[21]; за первое полугодие 1941 г. произвела 1621 танк и САУ[22], 5470 самолётов, 17 685 орудий и миномётов, 8,225 млн снарядов и артиллерийских мин. При этом СССР за тот же период произвёл 1848 танков и САУ, 5958 самолётов, 18 393 орудий и миномётов, 20,13 млн снарядов и артиллерийских мин[23]. Безудержная милитаризация Германии привела к колоссальным диспропорциям в экономике и громадному росту государственной задолженности, которую Гитлер надеялся погасить за счёт захваченных земель.

Есть лишь два пути: или мы взвалим все тяготы по выплате этого долга на плечи наших соотечественников, или на покрытие этих расходов пойдёт та прибыль, которую мы сможем извлечь из оккупированных восточных территорий. Второй путь несомненно предпочтительнее[24].

2 мая 1941 на совещании экономического штаба «Восток» было сказано:

Продолжать войну можно будет лишь в том случае, если все вооружённые силы Германии на третьем году войны будут снабжаться продовольствием за счёт России. При этом несомненно: если мы сумеем выкачать из страны всё, что нам необходимо, то десятки миллионов людей обречены на голод[25].


Предыстория войны. СССР

Общее состояние СССР

Интенсивная подготовка к большой войне в СССР развернулась практически с начала 30-х годов. Милитаризации подверглись не только тяжёлая промышленность, но и идеология, средства массовой информации и даже школьное образование[26].

Как отмечает исследователь советского оборонно-промышленного комплекса Н. Симонов, попытка развития без затрат на оборонное производство была похоронена «Военной тревогой 1927 года», когда Сталин посчитал, что крупные западные страны будут стремиться уничтожить СССР как первое социалистическое государство[26].

Благодаря форсированной индустриализации в ходе довоенных пятилеток в СССР была создана мощная тяжёлая промышленность, создававшаяся с учётом возможности быстрого перевода на производство вооружений, что в дальнейшем, в конечном итоге, позволило СССР одержать победу в Великой Отечественной войне[27]. Тем не менее, по производству стали, чугуна, угля, электроэнергии, большинства видов химической продукции Советский Союз уступал Германии. Разрыв стал ещё более серьёзным после того, как в руки Третьего рейха попала промышленность практически всей Западной и Центральной Европы. СССР отставал от Германии и по некоторым техническим направлениям. Это касалось, в основном, средств связи и автомобилестроения. Большинство советского населения (около 66 процентов) всё ещё составляло крестьянство с достаточно низким уровнем образования — в отличие от давно урбанизированной и индустриализированной Германии. По количеству многих видов производимой военной техники (танков, самолётов, артиллерийских орудий, миномётов, стрелкового оружия) СССР уже превосходил Германию. Проблемой была низкая оснащённость советских войск средствами связи и управления, где отставание от Германии было существенным[28].

Тем не менее, благодаря государственной собственности на основные средства производства в СССР и значительно более жёсткому контролю государства над экономикой уровень её милитаризации и адаптированность к работе в условиях военного времени были значительно более высокими, чем в Германии, экономика которой была директивными методами переориентирована на военные нужды в степени, характерной для СССР, лишь после объявления Геббельсом «тотальной войны» в 1943 году. Поэтому экономика СССР уже к началу войны имела более высокую военную отдачу[26].

И всё же в начальный период РККА показала свою неготовность к войне с Германией. В советской историографии это объяснялось просчётами в военном строительстве, в определении вероятных сроков начала войны и в запаздывании в развёртывании войск у государственной границы[29].

Незадолго до войны в РККА и РКВМФ прошли масштабные политические репрессии («чистки»). Основной удар политических репрессий был направлен против командного состава высшего звена: заместителей наркома обороны СССР, командующих войсками военных округов (флотов), их заместителей, командиров корпусов, дивизий, бригад. Значительно пострадал командно-начальствующий состав управлений и штабов в соответствующих звеньях, профессорско-преподавательский состав военно-учебных заведений[30]. К началу войны семь из 17 командующих войсками военных округов и четверо из 17 начальников штабов округов находились в должности менее полугода. Тринадцать из 20 командующих армиями находились в должности менее полугода, и только двое — более года. Всего более 70 % командиров (от командира полка и выше) и 75 % политработников аналогичных рангов имели стаж менее 1 года[31][32][страница не указана 4884 дня]. Основной причиной этого было резкое увеличение численности РККА, приведшее к серьёзному дефициту командиров[29].

Традиционно в учебниках по истории указывается, что репрессиям подверглись 40 тыс. офицеров армии и ВВС[33]. О. Ф. Сувениров[34] приводит значительно меньшие цифры (28 685 уволенных по политическим мотивам, 9579 арестованных). По мнению исследователей, репрессии снизили моральный дух армии и её боеспособность.

Внеочередная сессия Верховного Совета СССР 1 сентября 1939 года приняла Закон «О всеобщей воинской обязанности», по которому призывной возраст был снижен с 21 года до 19 лет. Сроки действительной службы рядового и младшего командного состава были увеличены[35].

Для более совершенного овладения военным делом были увеличены сроки действительной службы: для младших командиров сухопутных войск и ВВС — с двух до трёх лет, для рядового состава ВВС, а также рядового и младшего комсостава пограничных войск — до четырёх лет, на кораблях и в частях флота — до пяти лет[36].

Как показали результаты инспекторских проверок РККА в конце 30-х годов, воинская дисциплина и боевая учёба в армии были на весьма невысоком уровне. Крайне низким оставался и образовательный уровень командного состава РККА. Всё это не мог компенсировать мощный поток боевой техники, которой снабжала армию советская промышленность. Фактическая боевая эффективность РККА к началу войны явно не соответствовала её техническому оснащению[29].

Одновременно формировались и переформировывались десятки дивизий, в результате эти дивизии не представляли собой полноценных боевых частей, для их доукомплектования по штатам мирного времени требовалось время, которого не было.

Срыв переговоров о союзе с Великобританией и Францией и подписание договора о ненападении с Германией

Действия Германии весной 1939 года в отношении Чехословакии, Литвы, Польши и Румынии заставили Великобританию и Францию заняться поиском союзников для сдерживания германской экспансии. Одновременно Германия предприняла зондаж позиции СССР на предмет улучшения отношений, но советская сторона предпочла занять выжидательную позицию[7].

Сделав ставку на неизбежность возникновения нового конфликта между империалистическими государствами, СССР стремился не допустить объединения европейских великих держав, воспринимая это как главную угрозу своим интересам.

Сразу после оккупации немецкими войсками Чехии и Моравии и завершения расчленения Чехословакии, советское правительство 18 марта 1939 года выступило за немедленный созыв конференции представителей СССР, Великобритании, Франции, Польши, Румынии и Турции для обсуждения мер по предотвращению дальнейшей агрессии[37]. Это предложение, однако, не было принято.

В апреле 1939 года, после предъявления Германией территориальных претензий к Польше, по инициативе СССР начались переговоры между СССР, Великобританией и Францией с целью заключения договора о взаимопомощи на случай агрессии. Переговоры, однако, в августе завершились провалом[38].

В советской и российской историографии принято считать, что цели Великобритании и Франции в начавшихся в Москве переговорах заключались в следующем: отвести от своих стран угрозу войны; предотвратить возможное советско-германское сближение; демонстрируя сближение с СССР, достичь соглашения с Германией; втянуть Советский Союз в будущую войну и направить германскую агрессию на Восток. Как правило, отмечается, что Великобритания и Франция, стремясь сохранить видимость переговоров, в то же время не желали равноправного союза с СССР. В постсоветский период появились указания на то, что Запад был более заинтересован в союзе с СССР, нежели советское руководство — в союзе с Великобританией и Францией. Что касается целей СССР на этих переговорах, то этот вопрос является предметом дискуссии. Как правило, считается, что советское руководство ставило перед дипломатами три основные задачи — предотвратить или оттянуть войну и сорвать создание единого антисоветского фронта. Сторонники официальной советской версии считают, что стратегической целью советского руководства летом 1939 года было обеспечение безопасности СССР в условиях начавшегося кризиса в Европе; их оппоненты указывают, что советская внешняя политика способствовала столкновению Германии с Великобританией и Францией в расчёте на «мировую революцию»[7].

Одновременно с переговорами в Москве британское правительство поддерживало тайные контакты с гитлеровской Германией (сведения о них проникли в печать)[39]. Разгадав двойную политическую и дипломатическую игру своих партнёров по переговорам, советское правительство приняло предложение Германии об улучшении политических отношений между государствами на основе взаимного признания интересов в Восточной Европе. При этом сама Германия заявила о своей заинтересованности в контроле над западной частью Польши и Литвой и о готовности учесть заинтересованность СССР в восточной части Польши, а также в территориях Латвии, Эстонии, Финляндии и румынской Бессарабии. Такая договорённость, однако, подразумевала отказ СССР от договора с Великобританией и Францией.

19 августа Гитлер дал согласие «учесть всё, чего пожелает СССР». В этот же день Сталин при одобрении Политбюро принял решение о заключении германо-советского договора о ненападении. Для заключения договора в Москву прибыл министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп. В ночь на 24 августа в Кремле был подписан Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. В секретном дополнительном протоколе этого договора было закреплено разделение сфер интересов Германии и СССР «в случае территориально-политического переустройства» Прибалтики и Польши.

Сообщение агентства Гавас

В ноябре 1939 года французским агентством «Гавас» была распространена так называемая речь Сталина от 19 августа 1939 г. Как утверждалось, в этот день на секретном совещании в Политбюро Сталин заявил: «Если мы заключим пакт о ненападении с Германией, она, безусловно, нападет на Польшу, и в этом случае вмешательство Англии и Франции на стороне Польши неизбежно. В этом случае мы имеем все шансы остаться в стороне со всеми вытекающими из этого выгодами. В связи с этим понятно наше решение принять предложение Германии о заключении пакта, а представителей Англии и Франции вежливо отправить по домам. Мы в высшей степени заинтересованы в том, чтобы в Европе началась война между Германией и англо-французским блоком и чтобы эта война длилась как можно дольше, чтобы воюющие стороны полностью исчерпали бы свои ресурсы. За это время мы должны интенсифицировать нашу работу в воюющих странах с тем, чтобы мы были полностью готовы к тому, что произойдет по окончании войны»[40].

Сам Сталин категорически отрицал это обвинение[41].

Экспансия СССР в 1939—1940 годах

1 сентября 1939 года Германия начала военные действия против Польши. Правительство Польши бежало из Варшавы. 17 сентября послу Польши в СССР В. Гжибовскому была зачитана нота о том, что «…польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей»[42]. Войдя на территорию Польши, с 17 сентября до 5 октября РККА установила контроль над её восточными территориями — Западной Белоруссией, Западной Украиной (включая Галицию), Виленским краем, Белостокской и Перемышленской областями, которые согласно Секретному дополнительному протоколу к Договору о ненападении между Германией и Советским Союзом были отнесены к сфере интересов СССР. 28 сентября, на другой день после капитуляции Польши, был подписан Договор о дружбе и границе, по которому захваченные сверх предусмотренных лимитов части Польши (Люблинское и восточную часть Варшавского воеводства) Гитлер согласился «обменять» на Литву, признав её советской сферой интересов[43]. Одновременно Риббентроп и Молотов подписали от имени своих правительств совместное заявление, в котором ответственность за продолжение войны в Европе возлагалась на Великобританию и Францию. Таким образом, союз между Москвой и Берлином был оформлен полномасштабным межгосударственным договором[1].

В октябре 1939 года Западная Украина вошла в состав УССР, Западная Белоруссия — в состав БССР, Виленский край был передан Литве.

Позиция советского правительства на данном этапе истории была подробно разъяснена в выступлении В. Молотова (Доклад о внешней политике Правительства на Внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года):

…Правящие круги Польши немало кичились «прочностью» своего государства и «мощью» своей армии. Однако, оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счёт угнетения непольских национальностей. «Традиционная политика» беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась…

…Известно, например, что за последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессия», «агрессор» получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Не трудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3—4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера ещё ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются.

Попытки английского и французского правительств оправдать эту свою новую позицию данными Польше обязательствами, разумеется, явно несостоятельны. О восстановлении старой Польши, как каждому понятно, не может быть и речи. Поэтому бессмысленным является продолжение теперешней войны под флагом восстановления прежнего Польского государства. Понимая это, правительства Англии и Франции, однако, не хотят прекращения войны и восстановления мира, а ищут нового оправдания для продолжения войны против Германии.

В последнее время правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права, народов против гитлеризма, причём английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как «уничтожение гитлеризма». Получается так, что английские, а вместе с ними и французские, сторонники войны объявили против Германии что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны. Действительно, в своё время религиозные войны против еретиков и иноверцев были в моде. Они, как известно, привели к тягчайшим для народных масс последствиям, к хозяйственному разорению и к культурному одичанию народов. Ничего другого эти войны и не могли дать. Но эти войны были во времена Средневековья. Не к этим ли временам Средневековья, к временам религиозных войн, суеверий и культурного одичания тянут нас снова господствующие классы Англии и Франции? Во всяком случае, под «идеологическим» флагом теперь затеяна война ещё большего масштаба и ещё больших опасностей для народов Европы и всего мира. Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймёт, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить, с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию»…

…Владение этими колониями, дающее возможность эксплуатировать сотни миллионов людей, является основой мирового господства Англии и Франции. Страх перед германскими притязаниями на эти колониальные владения — вот в чём подоплёка теперешней войны Англии и Франции против Германии, которая серьезно усилилась за последнее время в результате развала Версальского договора. Опасения за потерю мирового господства диктуют правящим кругам Англии и Франции политику разжигания войны против Германии[44].

Как отмечает академик А. О. Чубарьян, если поход на Польшу в дипломатической переписке мотивировался созданием барьера против Германии, то с конца сентября 1939 года после подписания договора о дружбе и границе с Германией любая критика национал-социализма в СССР была прекращена, целью советской пропаганды стали Англия и Франция. По мнению Чубарьяна, именно в этот момент «было явно нарушено „взаимодействие идеологии и прагматической политики“. И то, и другое было подчинено одной цели — сотрудничеству с Германией без ограничений и, главное, без противовесов»[45].

28 сентября — 10 октября 1939 года СССР заключил договоры о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой, на основании которых начал размещение в Прибалтике своих военных баз[46].

5 октября 1939 года СССР предложил Финляндии также рассмотреть возможность заключения с СССР пакта о взаимопомощи. Переговоры начались 11 октября, однако Финляндия отклонила предложения СССР как по пакту, так и по аренде и обмену территорий. 29 ноября 1939 года СССР разорвал дипломатические отношения с Финляндией, а 30 ноября советские войска перешли советско-финскую границу. Началась советско-финская война. 12 марта 1940 года СССР заключил с Финляндией мирный договор. По итогам войны к Советскому Союзу отошли Карельский перешеек, Северное Приладожье, Печенга и ряд других территорий. СССР арендовал полуостров Ханко (Гангут) на 30 лет под базу ВМФ. В ре­зуль­та­те вой­ны це­ной боль­ших жертв бы­ла дос­тиг­ну­та главная стра­те­гическая цель, ко­то­рую пре­сле­до­ва­ло советское ру­ко­вод­ст­во, — обезо­па­сить северо-западную гра­ни­цу. Од­на­ко пол­ной га­ран­тии то­го, что тер­ри­то­рия Фин­лян­дии не бу­дет ис­поль­зо­ва­на для аг­рес­сии про­тив СССР, не бы­ло, поскольку по­став­лен­ная по­ли­тическая цель — соз­да­ние в Фин­лян­дии про­со­вет­ско­го ре­жи­ма — не бы­ла дос­тиг­ну­та, а вра­ж­деб­ное от­но­ше­ние к СССР в ней уси­ли­лось. Вой­на при­ве­ла к рез­ко­му ухуд­ше­нию от­но­ше­ний США, Ве­ли­ко­бри­та­нии и Фран­ции с СССР (14 декабря за агрессию против Финляндии СССР был исключён из Лиги Наций). Ве­ли­ко­бри­та­ния и Фран­ция да­же пла­ни­ро­ва­ли во­енное втор­же­ние на тер­ри­то­рию СССР из Фин­лян­дии, а так­же бом­бар­ди­ров­ки неф­тя­ных про­мы­слов Ба­ку. Ход вой­ны при­дал уве­рен­но­сти Адольфу Гит­ле­ру в его рас­чё­тах на бы­ст­рый раз­гром Советского Сою­за[8].

14 июня 1940 года советское правительство предъявило ультиматум Литве, а 16 июня — Латвии и Эстонии. В основных чертах смысл ультиматумов совпадал — от этих государств требовалось провести свободные выборы и допустить на свою территорию дополнительные контингенты советских войск. Условия были приняты. 15 июня советские войска вошли в Литву, 17 июня — в Эстонию и Латвию. Были сняты запреты на деятельность коммунистических партий и назначены внеочередные парламентские выборы. На выборах во всех трёх государствах победу одержали прокоммунистические блоки (союзы) трудового народа — единственные избирательные списки, допущенные к выборам. Вновь избранные парламенты уже 21—22 июля провозгласили создание Эстонской ССР, Латвийской ССР и Литовской ССР и приняли Декларации о вхождении в СССР. 3—6 августа республики были приняты в состав Советского Союза (подробнее см. статью Присоединение Прибалтики к СССР (1939—1940)).

26 июня 1940 года СССР потребовал от Румынии передачи ему Бессарабии и Северной Буковины. Румыния согласилась с этим ультиматумом, и 28 июня 1940 года на территорию Бессарабии и Северной Буковины были введены советские войска. 2 августа 1940 года на VII сессии Верховного Совета СССР был принят Закон об образовании союзной Молдавской Советской Социалистической Республики. В состав Молдавской ССР были включены: город Кишинёв, 6 из 9 уездов Бессарабии (Бельцкий, Бендерский, Кагульский, Кишинёвский, Оргеевский, Сорокский), а также город Тирасполь и 6 из 14 районов бывшей Молдавской АССР (Григориопольский, Дубоссарский, Каменский, Рыбницкий, Слободзейский, Тираспольский). Остальные районы МАССР, а также Аккерманский, Измаильский и Хотинский уезды Бессарабии отошли к Украинской ССР. В состав Украинской ССР также вошла Северная Буковина (подробнее см. статью Присоединение Бессарабии к СССР).

Начиная с лета 1940 года СССР развернул дипломатическую активность с целью усиления своего влияния в Балкано-Дунайском регионе. Оживившийся интерес Москвы к Балканам был холодно встречен в Берлине. 24 июня 1940 года советский полпред в Словакии Г. М. Пушкин был вынужден признать, что Словакия входит в «сферу влияния Германии»[47]. В дальнейшем дипломатическое противостояние Москвы и Берлина сосредоточилось на Венгрии, Румынии, Болгарии и Югославии. Так, советский нажим на Румынию в августе 1940 года облегчил удовлетворение территориальных претензий Венгрии на Трансильванию и Болгарии на Добруджу. Чуть позже, в сентябре 1940 года, СССР подписал торговый договор с Венгрией. С другой стороны, Германия выступила «гарантом» Венгрии против словацких и румынских требований изменения границ, установленных первым и вторым Венскими арбитражами. Советско-германские переговоры на высшем уровне в Берлине в ноябре 1940 года не привели к компромиссу двух держав на Балканах. Так, требование В. М. Молотова о переводе Болгарии, Румынии и Турции в советскую зону влияния не было принято И. Риббентропом. Более того, Югославия, заключившая с СССР 5 апреля 1941 г. договор о дружбе и ненападении, стала жертвой незамедлительного германского вторжения. В дополнение, поощряя венгерские и болгарские территориальные претензии к Югославии, Берлин смог добиться исключительного влияния в Будапеште и Софии. Таким образом, весной 1941 г. стало ясно, что Москва проиграла дипломатическую схватку с Берлином за Балканы[48].

Предвоенное советско-германское сотрудничество

Экономическое и военно-техническое сотрудничество СССР и Германии в 1926—1933 годах, которое, с приходом Гитлера к власти, по инициативе советской стороны было практически свёрнуто и пересмотрено только в августе 1939 года. В 1940 году было заключено хозяйственное соглашение между Германией и СССР о расширении торговли[5].

С подписанием в феврале 1940 года торгового соглашения СССР включился в интенсивный экономический обмен с Германией, поставляя продовольствие и стратегические материалы — нефть, хлопок, хром, другие цветные металлы, платину и иное сырьё, получая взамен антрацит, стальной прокат, машины, оборудование и готовые изделия. При такой структуре торговли поставки из СССР во многом сводили на нет эффективность экономической блокады, введённой против Германии атлантическими странами с началом войны[1].

В СССР не исключали, что через какое-то время в советско-германских отношениях могут возникнуть осложнения. Поэтому Сталин стремился делать всё, чтобы не создавать каких-либо предпосылок для провокаций со стороны Германии и оттянуть возможный советско-германский военный конфликт на более длительный период. Установка Сталина на то, чтобы не делать ничего, что могло бы обострить советско-германские отношения, стала главной для сотрудников наркоматов иностранных дел, внешней торговли и обороны. Некоторое отрицательное воздействие эта установка оказала и на деятельность руководителей советской разведки[12].

Советские мероприятия по подготовке к войне

Советское руководство не могло не понимать неизбежности войны с Германией, и подготовка к ней, конечно же, велась.

В январе 1941 года в СССР были проведены две оперативно-стратегические игры на картах с высшим командным составом РККА для проработки и усвоения основ современной наступательной операции фронта и армии[49]:

Первая игра проводилась на северо-западном направлении, в условиях Прибалтийского театра военных действий и Восточной Пруссии. Во второй игре отрабатывались действия сторон на юго-западном направлении. В обеих играх отрабатывались только наступательные действия «восточных», и основной упор делался на то, чтобы дать высшему комсоставу практику «вождения крупных оперативных и прежде всего подвижных соединений во взаимодействии с авиацией». Вопросы обороны затрагивались лишь в том объёме, в каком они могли возникнуть по ходу игры в связи с контрударами противника. Ни в играх, ни в последующем за ними совещании не делалось попыток рассмотреть ситуацию, которая может сложиться в первых операциях в случае нападения Германии[49].

5 мая 1941 г. в Большом Кремлёвском дворце состоялся торжественный приём. Сталин выступил на нём с речью, а также несколькими тостами перед выпускниками военных академий РККА. Во время выступления Сталин рассказал о текущем состоянии РККА, а также затронул внешнюю политику. В частности, он привёл причины поражения Франции, а в конце своего послания стал успокаивать аудиторию, говоря, что нельзя считать немецкую армию непобедимой. В частности, он заметил[50]:

В вооружении германской армии нет ничего особенного. Сейчас такое вооружение имеют многие армии, в том числе и наша. А наши самолёты даже лучше немецких. Да к тому же у немцев стало головокружение от успехов. У них военная техника уже не двигается вперёд. У руководителей армии появилось зазнайство — что нам, нам море по колено…"

«До сих пор мы проводили мирную, оборонительную политику и в этом духе воспитывали свою армию. Правда, проводя мирную политику, мы кое-что заработали!… (здесь т. Сталин намекнул на Западную Украину и Белоруссию, и Бессарабию). Но сейчас положение должно быть изменено. У нас есть сильная и хорошо вооружённая армия».

«…хорошая оборона — это значит нужно наступать. Наступление — это самая лучшая оборона…»
В Центральном архиве Министерства обороны РФ имеется не подписанная записка от имени наркома обороны С. К. Тимошенко и начальника Генерального штаба Г. К. Жукова, написанная рукой А. М. Василевского. Судя по содержанию, документ был подготовлен не ранее 15 мая 1941 года. Записка, адресованная Сталину, содержит «соображения по плану стратегического развёртывания Вооружённых сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками». В ней говорится:
Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развёртывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это [и разгромить немецкую армию], считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие родов войск.
Далее излагается план военных действий:
Ближайшая задача — разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на p.p. Наров, Висла и овладеть районом Катовице, для чего:

а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от её южных союзников;

б) вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении Седлец, Демблин, с целью сковывания Варшавской группировки и содействия Юго-Западному фронту в разгроме Люблинской группировки противника

Г. К. Жуков в 1965 г. рассказывал военному историку В. А. Анфилову[51]:

Идея предупредить нападение Германии появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривавшую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена А. М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот документ не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам. «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?» — раздражённо бросил Сталин. Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержавшиеся в его выступлении 5 мая… «Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира», — прорычал Сталин. Так вот была похоронена наша идея о предупредительном ударе…
В 1966 г. Жуков рассказывал сотруднику Военно-исторического журнала Н. А. Светлишину[23]:
…свою докладную я передал Сталину через его личного секретаря Поскребышева. Мне до сих пор не известны ни дальнейшая судьба этой записки, ни принятое по ней решение Сталина. А преподанный по этому поводу мне урок запомнился навсегда. На следующий день Н. А. Поскребышев, встретивший меня в приёмной Сталина, сообщил его реакцию на мою записку. Он сказал, что Сталин был сильно разгневан моей докладной и поручил ему передать мне, чтобы я впредь таких записок «для прокурора» больше не писал, что председатель Совнаркома больше осведомлен о перспективах наших взаимоотношений с Германией, чем начальник Генштаба, что Советский Союз имеет ещё достаточно времени для подготовки решительной схватки с фашизмом. А реализация моих предложений была бы только на руку врагам Советской власти.

Интересно, что обе версии решительно противоречат друг другу, что странно: ведь Анфилов и Светлишин предлагают считать их автором одного и того же человека. Не менее интересно, что оба историка вспомнили об этом эпизоде только после публикации «Соображений…», хотя, по их версии, разговор состоялся в 60-х гг., то есть на несколько десятилетий раньше.

Военный историк М. Мельтюхов считает версию Светлишина неправдоподобной по следующим причинам:

  • Неясно, почему Жуков передает совершенно секретный, особой важности документ не самому Сталину, а его секретарю.
  • Неясно также, почему Сталин не мог лично сказать Жукову все то, что он якобы передал через Поскребышева.

М. Мельтюхов также считает версию Анфилова не вполне правдоподобной, поскольку, по его мнению:

  • Идея предупредить нападение Германии возникла задолго до мая 1941 г. и составляла основу советского военного планирования в 1940—1941 гг.
  • Ответ Сталина на предложение нанести превентивный удар выглядит совершенно не к месту — при чём тут «провоцирование»?
  • Неверно сводить смысл речи Сталина к опровержению утверждений о непобедимости немецкой армии зарубежной прессы, которую в СССР явно не читали.

Мельтюхов полагает, что Жуков был заинтересован в сокрытии правды о неудавшемся нападении на Германию и был не в том положении, чтобы позволить себе сказать правду[23].

Неясно, чем же руководствовался Г. К. Жуков, излагая два варианта событий двум разным людям, но, видимо, общий смысл письменных или устных ответов Сталина был передан — не страх перед Гитлером, а нежелание спровоцировать агрессию любой ценой. Сам Г. К. Жуков косвенно подтверждает такое поведение Сталина в своих мемуарах:

В этих сложных условиях стремление избежать войны превратилось у И. В. Сталина в убежденность, что ему удастся ликвидировать опасность войны мирным путём. Надеясь на свою «мудрость», он перемудрил себя и не разобрался в коварной тактике и планах гитлеровского правительства. И. В. Сталин требовал вести осторожную политику и проводить мероприятия оперативно-мобилизационного порядка так, чтобы, как он говорил, «не спровоцировать войну с Германией»[52].
  • В бывшем партийном архиве имеется проект директивы секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова о состоянии военно-политической пропаганды, который датируется началом июня 1941 г. В нём, в частности, указывается, что[53]
    международная обстановка крайне обострилась, военная опасность для нашей страны приблизилась, как никогда. В этих условиях ленинский лозунг «на чужой земле защищать свою землю» может в любой момент обратиться в практические действия. Таковы коренные изменения, которые произошли в международной обстановке и в жизни Советского Союза. Эти новые условия, в которых живёт страна, требуют от партийных организаций коренного поворота в партийно-политической работе по большевистскому воспитанию личного состава Красной Армии и всего советского народа в духе пламенного патриотизма, революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага.

20 июня 1941 г. в СССР был утвержден Главным военным советом проект директивы Главного управления политической пропаганды (ГУПП) РККА «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», где говорилось:

Война непосредственно подошла к границам нашей родины. Каждый день и час возможно нападение империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить своими наступательными действиями… Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей никакого успеха не давала и оканчивалась поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой… Вся учёба всех родов войск Красной Армии должна быть пропитана наступательным духом… Германская армия ещё не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами.

К этой фразе начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александров сделал примечание:

Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу[54].
  • В апреле — мае 1941 г. Наркомат обороны и Генеральный штаб начали проводить с согласия правительства скрытное отмобилизование военнообязанных запаса под прикрытием «больших учебных сборов». Ставилась задача усилить войсковые части и соединения в 14 военных округах. Всего на «учебные сборы» до объявления войны было призвано свыше 802 тыс. человек, что составляло 24 % приписного личного состава по мобплану МП-41. Удалось пополнить 99 дивизий из 198: 21 дивизия пополнилась до 14 тыс. человек, 72 дивизий — до 12 тыс. человек и 6 стрелковых дивизий — до 11 тыс. человек.
  • С 13 по 22 мая Генштаб приказал 3 армиям начать движение к западным границам 22, 21 и 16-й армиям. 22-я армия (62-й и 51-й стрелковые корпуса — 6 дивизий) выдвигалась в район Идрица, Себеж, Витебск со сроком окончания сосредоточения 1—3 июля. 21-я армия (66, 63, 45, 30, 33-й стрелковые корпуса — 14 дивизий) сосредоточивалась в район Чернигов, Гомель, Конотоп 17 июня — 2 июля. 16-я армия (12 дивизий) перебрасывалась 22 мая — 1 июня в район Проскуров, Хмельники. Переброска войск была спланирована с расчётом завершения сосредоточения в районах, намечаемых оперативными планами с 1 июня по 10 июля 1941 г.
  • Из Северо-Кавказского военного округа в район Черкассы, Белая Церковь выдвигалась 19-я армия (34, 67-й стрелковые, 25-й механизированный корпуса) со сроками сосредоточения к 10 июня. Харьковский военный округ получил задачу выдвинуть к 13 июня 25-й стрелковый корпус в район Лубны в оперативное подчинение командующего 19-й армией. В Одесский округ для обороны Крыма в период с 19 по 23 мая передислоцировались из Северо-Кавказского округа управление 9-го стрелкового корпуса и 106-я стрелковая дивизия из Киевского особого военного округа. Войска 20, 24 и 28-й армий готовились к передислокации. 4 армии (22, 21, 16, 19-я), которые сосредотачивались по линии Западной Двины и Днепра и 3 армии (20, 24 и 28-й армия), которые формировались и должны были сосредотиться в Московском Военном Округе, вместе составляли Второй Стратегический эшелон Красной Армии. Как покажет начало войны было ошибкой выдвигать эти 7 неукомплекованных и необученных армий без запасов горючего, боеприпасов и продовольствия.
  • 13 мая досрочно были выпущены курсанты из военных училищ.
  • Директивой начальника Генерального штаба западным приграничным округам предписывалось с 12 по 15 июня скрытно вывести дивизии, расположенные в глубине, ближе к государственной границе.
  • 14 июня в очередной раз нарком обороны и начальник Генерального штаба вышли с предложением о целесообразности приведения войск приграничных округов в полную боевую готовность и развёртывания первых, эшелонов по планам прикрытия. Сталин не дал согласие на приведение войск приграничных округов в полную боевую готовность, он часто подчеркивал, что этот шаг может быть использован фашистскими правителями как предлог для войны.
  • К 15 июня более половины дивизий, составлявших второй эшелон и резерв западных военных округов, были приведены в движение. Всего к началу войны осуществляли выдвижение из резерва приграничных округов около 32 дивизий. Из них успели сосредоточиться в новых районах только 4-5 дивизий.
  • С 14 по 19 июня командование приграничных округов получило указания к 22-23 июня вывести фронтовые (армейские) управления на полевые пункты[55].
  • Ещё раз было дано указание маскировать авиацию и её склады горючего. Но одновременно Главное управление аэродромного строительства (ГУАС) НКВД СССР развернуло широкие работы (постройка бетонных полос) на множестве аэродромов, поэтому самолёты зачастую располагались на оставшихся скучено, что обусловило их быстрое поражение в немецких ударах по аэродромам. Завершить строительство намечалось в октябре 1941 г.
  • Кроме заключённых ГУАС НКВД, на строительстве шоссейных дорогах трудился контингент ГУ ШОСДОР НКВД, прокладывались новые дороги.
  • Так как пропускная способность железных дорог была ниже, чем у немцев, в несколько раз, то для прокладки новых дорог были переброшены железнодорожные строители со всей страны.
  • 25 июня должен был быть утвержден Полевой Устав РККА 1939 года с последними изменениями.
  • В армию начали поступать новейшие самолёты и танки. Началось их ускоренное освоение.
  • Для воздушно-десантных войск сколачивали новые бригады. Были утверждены планы по оснащению десантными самолётами (ПС-84 и переделанные ТБ) и планерами.
  • В Западном Особом военном округе командующий авиацией округа Копец по опыту Испании расположил самолёты на аэродромах ближе к границеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4612 дней] (тот факт что аэродромы, а также и склады, в том числе центральные, располагались слишком близко к границе, вызывал у командиров вопросы).

К. Рокоссовский писал[56]:

Судя по сосредоточению нашей авиации на передовых аэродромах и расположению складов центрального значения в прифронтовой полосе, это походило на подготовку к прыжку вперёд, а расположение войск и мероприятия, проводимые в войсках, этому не соответствовали.

А. М. Василевский, как непосредственный участник событий, так объясняет[57] нерациональное строительство аэродромов и перенос складов:

Нецелесообразно было в непосредственной близости от новой границы строить в 1940—1941 годах аэродромы и размещать военные склады. Генеральный штаб и лица, непосредственно руководившие в Наркомате обороны снабжением и обеспечением жизни и боевой деятельности войск, считали наиболее целесообразным иметь к началу войны основные запасы подальше от государственной границы, примерно на линии реки Волги. Некоторые же лица из руководства наркомата (особенно Г. И. Кулик, Л. З. Мехлис и Е. А. Щаденко) категорически возражали против этого. Они считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника. Видимо, они находились в плену неправильного представления о ходе предполагавшейся войны. Такая иллюзия, к сожалению, имела место.

Историк В. Д. Данилов писал: «Готовились начать войну сокрушительным наступлением, но упустили многие вопросы организации надежной обороны страны. Именно этими „ошибками“ и „просчётами“ объясняются крупные неудачи наших войск в начале войны».

М. Мельтюхов указал на то, что план войны с Германией был утвержден 14 октября 1940 г. и его дальнейшее уточнение в документах от 11 марта и 15 мая 1941 г. ничего, по сути, не меняло. «Самое важное, — подчеркнул он, — и в Германии, и в СССР эти планы не остались на бумаге, а стали осуществляться. Сопоставительный анализ подготовки сторон к войне — ещё одно из направлений дальнейших исследований кануна войны. Но даже на основе известных сегодня материалов можно утверждать, что этот процесс шел параллельно и с начала 1941 г. вступил в заключительную стадию и в Германии, и в СССР, что, кстати, ещё раз подтверждает неизбежность начала войны именно в 1941 г., кто бы ни был её инициатором»[58].

По мнению Б. Шапталова, Сталин ожидал, что в июле-августе 1941 года немецкая армия осуществит десантную операцию и высадится в Великобритании. В таком случае Сталин намеревался нанести удар по немецким войскам в Польше. Из-за того, что армия готовилась к наступательным действиям и значительные силы, а также склады находились вблизи границы, но при этом артиллерия находилась на полигонах, а авиация не была рассредоточена на полевых аэродромах, при немецком нападении 22 июня 1941 года войска приграничных округов оказались неспособны организовать эффективную оборону и быстро потерпели поражение в приграничных боях[59].

По мнению историка Н. Петрова, Сталин ожидал, что немецкий удар по СССР не будет нанесен без предварительного предъявления СССР какого-либо ультиматума, и превентивный советский удар мог быть нанесён именно после такого немецкого ультиматума[60].

В то же время необходимо учитывать и следующие факты:

  • Г. Жуков вспоминал: "За несколько дней до нападения противника становилось все яснее и яснее, что германские войска готовят свой удар против нас, а не против кого-либо другого. <В это время> мы с Тимошенко просили Сталина потребовать от Германского правительства согласия допустить нашу комиссию для проверки безопасности наших государственных интересов и отсутствия прямой угрозы войны. Нам было заявлено Сталиным, что на это Гитлер не согласится. Мы сказали, что в таком случае надо шире проводить оперативно-стратегические мероприятия на случай войны. Нам было резко сказано: «Вы что, толкаете нас на провокацию войны» и далее — «сейчас главное — это не спровоцировать военных столкновений, обстановка накалилась, надо быть осторожным»[61].
  • Лихорадочными темпами велось строительство укрепленных районов на западной границе, туда были стянуты не только гражданские строители, но и множество саперных батальонов. О важности ускоренного строительства УРов говорит тот факт, что даже из 186-й стрелковой дивизии находящейся в Уральском Военном округе забрали саперный батальон[62]. У части артиллеристов забрали трактора и автомобили для строительства укрепрайонов[63].
  • Историки Горьков Ю. А. и Сёмин Ю. Н. утверждают, что в мае 1941 г. наступательные действия не планировались:
Анализ директив Генерального штаба, датированных маем 1941 года, в целом показывает, что никаких задач наступательного порядка войскам западных приграничных округов не ставилось. Вместо них предусматривалась оборона на всю оперативную глубину округов, а в стратегическом масштабе — вплоть до дальних подступов к Москве [Стратегический план войны предполагал инженерное оборудование и строительство 2 и 3-го государственных рубежей обороны по линиям: а) Нарва, Сольцы, Порхов, Великие Луки, Витебск, Валдай, Гомель, Конотоп; б) Осташков, Сычевка, Ельня, Почеп, Рославль, Трубчевск][64].
  • 10 июня Жуков направил следующию директиву Военному совету КОВО
    «Начальник погранвойск НКВД УССР донёс, что начальники укрепленных районов получили указание занять предполье. Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепленных районов КОВО получили приказ занять предполье. Такое действие может спровоцировать немцев на вооружённое столкновение и чревато всякими последствиями. Такое распоряжение немедленно отмените и доложите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение»[65].

Ряд авторов утверждают, что 18 июня телеграммой Жукова командующие войсками пяти западных округов были предупреждены о возможности нападения Германии в ближайшие дни и им было предписывано привести войска в боевую готовность. Эта телеграмма не обнаружена историками в архивах, но упоминание о ней содержится на 70‑м листе 4‑го тома следственного дела по обвинению командования ЗапОВО, где зафиксировано показание начальника связи генерала А. Т. Григорьева: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность…» Как отмечает Арсен Мартиросян, аналогичные упоминания есть и в ответах опрошенных после войны по указанию Сталина генералов, которые перед войной командовали войсками в западных округах (материалы комиссии под руководством генерал-полковника А. П. Покровского). Об этом же свидетельствуют и отдельные документы командования Прибалтийского округа, а также донесения командующих флотами о приведении вверенных им флотов в боевую готовность № 2, которые датированы 19 июня[66].

Поздним вечером 21 июня 1941 года в советские войска поступила Директива № 1 от наркома обороны Тимошенко для немедленного исполнения. В ней в частности говорится об образовании фронтов вместо военных округов а также о недопустимости применения оружия в случае провокаций со стороны Германии. Начало директивы:[67]

  1. В течение 22 — 23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
  2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Теория подготовки превентивной войны

Теория подготовки нападения на Германию Сталиным впервые была озвучена Гитлером в речи о начале нападения на СССР[68], обращённой к немцам, и в официальной ноте германского посла Шуленбурга, поданной Молотову, об объявлении войны. Перед вторжением на территорию СССР утверждение о том, что Союз готовит нападение на Германию, было составной частью германской пропаганды в войсках. Вот как описывает события один из солдат вермахта:

«В начале войны главным тезисом пропаганды, которой мы верили, был тезис о том, что Россия готовилась нарушить договор и напасть на Германию первой. Но мы просто оказались быстрее. В это многие тогда верили и гордились, что опередили Сталина. Были специальные газеты фронтовые, в которых очень много об этом писали. Мы читали их, слушали офицеров и верили в это». — Гельмут Клаусманн, 111-я пехотная дивизия.

C начала 1990-х годов эта версия стала предметом дискуссии среди профессиональных историков из-за историко-публицистических книг Виктора Суворова[69]. В своих публикациях этот автор объясняет неудачи первого периода войны тем, что армия и страна готовились к наступательной, начатой превентивно, войне, а не к обороне. Однако историки не раз отмечали, что Виктор Суворов слабо использует документальную базу, тенденциозно цитирует мемуарную литературу, которая требует тщательного источниковедческого анализа, искажает факты, произвольно трактует события[70][71]. К числу оппонентов Суворова принадлежат М. А. Гареев, Г. Городецкий, В. Анфилов[72][73][74]. Из «нового поколения» историков — А. Исаев, А. Помогайбо, ярославские историки А. М. Лоханин и Михаил Б. Нуждин (литературный псевдоним — Владимир Грызун), А. Бугаев.

Сам Виктор Суворов в ответ критикует противников утверждения о планировании советского нападении на Германию в 1941 года.

У профессиональных историков существуют различные точки зрения на военные приготовления СССР. Так, Мельтюхов[75] оговаривается, что вся его версия о том, что СССР готовился напасть на Германию 15 июля 1941 года, носит предположительный характер. Бывшая российский, а теперь бостонский историк Павлова[76], была раскритикована Мельтюховым за свою теорию непременного нападения на Германию. Историк Невежин[77] доказывает не то, что СССР готовил летом 1941 г. нападение на Германию, а то, что началось идеологическое обеспечение подобного хода событий, но оно было фрагментарно вплоть до 22 июня 1941 года.

Г. А. Куманёв в одной из своих статей отмечает, что:

Став на путь агрессии, нацистская Германия все чаще прибегала к маскировке своих экспансионистских устремлений и действий заявлениями об их вынужденности. Всякий раз такие действия оправдывались назревшей необходимостью сорвать будто бы подготовляемое той или иной державой нападение на Германию. Своей демагогией о превентивном характере вторжения и военных захватов чужих территорий гитлеровцы перекладывали вину на жертву агрессии: «Мы не хотели нападать, но нас спровоцировали, мы лишь упредили готовящуюся агрессию».

В 1939—1940 гг. фашистская пропаганда утверждала, что на войну Третий рейх спровоцировали англичане с их «Политикой окружения», да к тому же ещё и поддержавшие «польских упрямцев». Винили и Ф. Рузвельта за приверженность идеологии «крестового похода» против национал-социализма. С июня 1941 г. вина за развязывание войны стала возлагаться нацистами на Советский Союз, на Сталина, разыгравшего-де «шахматную партию мировой революции».

Версия о превентивности нападения всякий раз входила в официальные объяснения своих захватнических акций гитлеровским рейхом. Между тем план вторжения в Австрию был составлен за 4 месяца до «аншлюса», в Чехословакию — за 11 месяцев до её оккупации, в Польшу — за 5 месяцев до вторжения вермахта, в Советский Союз — почти за год до фашистского нападения. И это притом, что указанные страны готовы были пойти на определенные компромиссы и уступки, чтобы не дать Германии повода к агрессии[5].

Информация советской разведки

С конца 1940 года и вплоть до 22 июня 1941 года советская разведка сообщала о готовящемся немецком нападении.

Советское руководство, однако, не всегда доверяло донесениям разведчиков, поскольку иногда их сведения не подтверждались. Предупреждения о начале войны с Германией содержали противоречивую и, как показали современные исследования, иногда ложную информацию. При этом иногда на основании правдивой информации делались неверные выводы. Широкую известность получили, например, ложные выводы, которые докладывал руководству начальник военной разведки генерал Ф. И. Голиков[78].

Появление в сводках внешней разведки дезинформации генерал-майор СВР Лев Соцков объясняет следующим образом: «<…>после разгрома, учинённого Берией в зарубежных резидентурах в 1937—1938 гг., работать там было некому. И в самый критический момент резидентом в Берлине оказался брат заместителя Берии — Кобулов, который пришел на важнейшую должность с рядовой бухгалтерской работы и в разведке ничего не смыслил. Ему и был подставлен агент „Лицеист“, который пытался подсовывать дезинформацию». Однако, оценивая качество такой дезинформации, он добавляет: «То были умозрительные суждения самого общего плана, резко отличавшиеся от информации других агентов»[79].

Договор о ненападении с Германией, а также постоянные заявления немецких военных о готовящемся десанте на Британские острова[80] давали надежду[81], что войны в 1941 году не будет.

При этом нужно иметь в виду, что дата нападения на СССР (22 июня 1941 г.) была окончательно определена только в июне 1941 г. До этого дата нападения переносилась с весны 1941 г. на 15 мая, потом на 15 июня, и только затем на 22 июня.

17 июня 1941 года начальник внешней разведки П. М. Фитин лично докладывал Сталину сведения о предстоящем нападении[82]. Однако Сталин считал, что британцы хотят стравить его с Гитлером, и не стеснялся в выражениях:

  • «Т-щу Меркулову. Может, послать ваш „источник“ из штаба германской авиации к е… матери. Это не „источник“, а дезинформатор. И. Ст.» (17 июня 1941 г.).
  • Советский военный атташе при режиме Виши генерал Суслопаров докладывал: «21 июня 1941 г. Как утверждает наш резидент Жильбер, которому я, разумеется, нисколько не поверил, командование вермахта закончило переброску своих войск на советскую границу и завтра, 22 июня 1941 года, они внезапно нападут на Советский Союз». На этом донесении рукой Сталина красными чернилами была начертана резолюция: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его»[83].

Исследователи советского периода считали, что Сталин несёт основную ответственность за то, что не смог правильно оценить донесения разведки и отличить дезинформацию от достоверных сведений. Дополнительным фактором стало отсутствие в СССР аналитического управления, которое могло бы обрабатывать и сводить воедино разведдонесения НКВД (закордонной разведки и разведки пограничников), Разведывательного управления Генерального штаба и флотской разведки — главным аналитиком был сам Сталин, и с этой ролью он не справился.

См. также

Напишите отзыв о статье "Предыстория Великой Отечественной войны"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 [www.mgimo.ru/files/210929/III_reich.pdf Внешняя политика третьего рейха (1933—1945)] / Н. В. Павлов // MGIMO.ru. — 2012.
  2. [reformed-theology.org/html/books/wall_street/index.html Antony C. Sutton. Wall Street and the rise of Hitler. New Rochelle, New York: Arlington House, 1975]
  3. [militera.lib.ru/research/surovov/04.html Сколько миллиметров фашистского меча выковали в СССР]
  4. [politikym.net/biblioteka/knigi_dla_skachivaniya/stalin_pravda_i_lojh.pdf Сталин: правда и ложь.] — М.: Сварогъ, 1996. Жухрай В. М.
  5. 1 2 3 [mir-politika.ru/187-sovetsko-germanskiy-pakt-o-nenapadenii-i-ego-posledstviya.html Журнал Мир и Политика № 08 (59). Август 2011 Куманев Г. А.]
  6. [militera.lib.ru/research/bogaturov/03.html Кризис и война: Международные отношения в центре и на периферии мировой системы в 30-40-х годах]
  7. 1 2 3 4 5 6 7 Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000. Глава «Политический кризис 1939 г.»
  8. 1 2 [bre.mkrf.ru/military_science/text/2335018 Большая Российская Энциклопедия, ст. Вторая мировая война 1939-45]
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 [wiki.ru/sites/velikaya_otechestvennaya_voyna/articles-3967.html Великая отечественная война 1941—1945. М. 1999. т.1. ]
  10. [doc20vek.ru/node/2428 Из записи Гальдером совещания у Гитлера в Бергхофе. 31 июля 1940 г.]
  11. 1 2 3 4 [wiki.ru/sites/velikaya_otechestvennaya_voyna/articles-4188.html Подробности разработки плана «Барбаросса» / Великая отечественная война 1941—1945. М. 1999. т.1]
  12. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/history/more.htm?id=10646886@cmsArticle Лота В. И. Статья «Операция прикрытия „Барбароссы“» на сайте МО РФ.]
  13. [soviet.by/documents/german-attack-soviet-union/international-relations/1940-molotov-in-berlin.html Визит В. Молотова в Берлин: стенограммы, документы]
  14. [ei1918.ru/soviet_union/vizit_molotova.html Пауль Шмидт. Визит В. М. Молотова в Берлин. 1940]
  15. [militera.lib.ru/research/bezymensky3/20.html Л. Безыменский. Гитлер и Сталин перед схваткой. Молотов в Берлине]
  16. [militera.lib.ru/docs/0/1941-1.html] № 172. Беседа председателя Совнаркома, наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова с рейхсканцлером Германии А. Гитлером в Берлине 12 ноября 1940 г.
  17. М. И. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000 — с.456.
  18. [wiki.ru/sites/velikaya_otechestvennaya_voyna/articles-3967.html Нарастание напряженности в советско-германских отношениях в 1940 г. // Великая Отечественная война 1941—1945. М. 1999. т.1.]
  19. [soviet-history.com/doc/1941/1941_05_01_barbarossa.php 1941.05.01 | Дата выступления Германии — 22 июня]
  20. [militera.lib.ru/research/meltyukhov/07.html Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941]
  21. [bse.sci-lib.com/article003823.html «Великая Отечественная война Советского Союза 1941—45»], БСЭ, 3-е издание
  22. [publicist.n1.by/conspects/conspect_muller-gillebrand.html ОПС — Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии. 1933—1945 гг. Конспект]
  23. 1 2 3 [militera.lib.ru/research/meltyukhov/index.html Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941]
  24. Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск: Русич, 1993. с. 1993
  25. В. И. Дашичев. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки, документы, материалы. М., 1973, том 2.
  26. 1 2 3 [rufort.info/library/simonov/simonov.html] Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление
  27. Колесов Н. Д. [www.m-economy.ru/art.php3?artid=13635 ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ФАКТОР ПОБЕДЫ В БИТВЕ ПОД СТАЛИНГРАДОМ.]
  28. [www.3dnews.ru/editorial/sredsta-svyazi-vtoroi-mirovoi-voiny-chast1] Сравнение оснащенности радиосвязью войск РККА и Верхмахта
  29. 1 2 3 [militera.lib.ru/h/1941/02.html 1941 год — уроки и выводы] — М.: Воениздат, 1992.
  30. [www.dissercat.com/content/politicheskie-repressii-komandno-nachalstvuyushchego-sostava-raboche-krestyanskoi-krasnoi-ar Мильбах В. С. Политические репрессии командно-начальствующего состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Флота на Востоке страны в 1936—1939 гг. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук. Иркутск, 2005]
  31. Чёрная книга коммунизма.[www.goldentime.ru/nbk_10.htm Глава 10. Большой террор (1936—1938)]
  32. Черушев Н. С. [militera.lib.ru/research/cheryshev_ns/index.html 1937 год: Элита Красной Армии на голгофе. — М.: Вече, 2003]
  33. А. А. Данилов, Л. Г. Косулина История России ХХ век, учебник 9 кл. ISBN 5-09-011250-9
  34. Сувениров О. Ф. Трагедия РККА. 1937—1938. М.: Терра, 1998. 528 с.
  35. А. С. Орлов, В. А. Георгиев, Н. В. Наумов, Т. А. Сивохина. Пособие по истории СССР для подготовительных отделений ВУЗов, 3-е изд., перераб. и доп. 1987
  36. Жуков Г К. Воспоминания и размышления. В 2 т. — М.: Олма-Пресс, 2002.(1 том, глава № 9)
  37. [katyn.poland1939.ru/year/100.htm#200doc Телеграмма народного комиссара иностранных дел СССР M. M. Литвинова полномочным представителям СССР во Франции и Великобритании Я. 3. Сурицу и И. М. Майскому] [АВП СССР, ф. 059, оп. 1, п. 302, д. 2092, л. 139. Опубл. в сб.: СССР в борьбе за мир… С 247.]
  38. [www.uniros.ru/book/ww2/53.php История второй мировой войны. 1939—1945] Англо-франко-советские переговоры
  39. [katynbooks.narod.ru/year/400.htm#499doc Записка сотрудника ведомства по осуществлению четырёхлетнего плана Германии К. Вольтата] [Печат. по сб.: СССР в борьбе за мир… С. 508—515. Опубл. в изд.: Akten zur deutschen auswärtigen Politik. Serie D. Bd. VI. S. 823—828.]
  40. Christian Zentner/ CHRONICK ZWEITER WEKTKRIEG / Otus Verlag AG, St.Gallen, S. 20-22, 2007 ISBN 978-3-907200-56-8
  41. [www.magister.msk.ru/library/stalin/14-25.htm O лживом сообщении агентства Гавас (Ответ И. Сталина редактору «Правды»)] // Правда (газета), 30 ноября 1939.
  42. [katynbooks.narod.ru/syndrome/Docs/Chapter_01.html#127r Документы и материалы по истории советско-польских отношений]. Т. VII. — М., 1969. — С. 178.
  43. [www.aroundspb.ru/variety/docs/diplomat/wwar.php ОКРЕСТНОСТИ ПЕТЕРБУРГА. СССР—ГЕРМАНИЯ. Документы и материалы о советско-германских отношениях. 1939—1941]
  44. [web.archive.org/web/20030910213342/hronos.km.ru/dokum/molotov.html Молотов В. М. Доклад о внешней политике Правительства (на Внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР)]
  45. Чубарьян А. О. Международный кризис 1939 – 1941 гг // Поворотные моменты истории Эстонии. — Таллин: Арго. — С. 83. — ISBN 978-9949-438-29-7.
  46. [omip.lv/files/lvp/25%20karte.jpg карта военных баз]
  47. [www.academia.edu/3618552/_-_-_1939-1941_ А. Пеганов. Словацко-венгерские отношения в зеркале советско-германского противостояния (1939—1941) // Российские и славянские исследования. Вып. 7. Минск: БГУ, 2012. С. 183—191]
  48. [elib.bsu.by/bitstream/123456789/31755/1/2003_3_JILIR_salkov.pdf Анатолий Сальков. СССР и второй венский арбитраж: дипломатические оценки результатов и последствий // Белорусский журнал международного права и международных отношений. —2003. № 3]
  49. 1 2 Бобылёв П. Н. [www.rkka.ru/ibibl1.htm Репетиция катастрофы] // Военно-исторический журнал. — 1993. — № 7—8.
  50. Из дневника заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров СССР В. А. Малышева Источник: Документы русской истории. Приложение к российскому историческому журналу «Родина», 1997. № 5, с. 115—117.
  51. [militera.lib.ru/research/shaptalov ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Исследования ]- Шапталов Б. Испытание войной]
  52. Жуков Г К. Воспоминания и размышления. В 2 т. — М.: Олма-Пресс, 2002. Т. 1. С. 409 [militera.lib.ru/memo/russian/zhukov1/09.html]
  53. [web.archive.org/web/20120119185007/iskatel.krasnogorsk.ru/soldat.ru/international-fond/international-fond-2.doc] (документ № 512)
  54. Мельтюхов М. И. Идеологические документы мая-июня 1941 г. о событиях второй мировой войны (Другая война 1939—1945. С. 77, 99-100).
  55. [militera.lib.ru/h/1941/02.html 1941 год — уроки и выводы. — М.: Воениздат, 1992. С. 82 — 86.]
  56. Рокоссовский К. К. [militera.lib.ru/memo/russian/rokossovsky/01.html Солдатский долг. — 5-е изд. — М.: Воениздат, 1988, С. 31 ]
  57. Василевский А. М. [militera.lib.ru/memo/russian/vasilevsky/10.html Дело всей жизни. — М.: Политиздат, 1978. с. 99]
  58. [tapirr.com/texts/history/suvorov/pravda/pavlova.htm И. В. Павлова. ПОИСКИ ПРАВДЫ О КАНУНЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ]
  59. [militera.lib.ru/research/shaptalov/ Б. Шапталов. Испытание войной]
  60. Н. Петров. Палачи. Они выполняли заказы Сталина. М. 2011, стр. 89
  61. [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1012133 Из неопубликованных воспоминаний Маршала Советского Союза Г. К. Жукова]
  62. Бирюков Н. В дни Смоленского сражения // Военно-исторический журнал. 1962. № 4
  63. Анфилов В. А. Провал блицкрига. М., Наука. 1974. с. 208
  64. Горьков Ю. А. и Сёмин Ю. Н. Конец глобальной лжи // Военно-исторический журнал. 1996. № 2. с. 3 — 4.
  65. [bdsa.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1952&Itemid=30 ДИРЕКТИВА ВОЕННОМУ СОВЕТУ КОВО б/н 10 июня 1941 г.]
  66. [www.specnaz.ru/article/?1898 Ф. Бармин. 22 ИЮНЯ. ПОДВИГ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО]
  67. Директива № 1 от 21 июня 1941 года — Викитека
  68. [www.hrono.ru/dokum/194_dok/1941gitler.html Обращение Адольфа Гитлера к немецкому народу в связи с началом войны против Советского Союза 22 июня 1941 года]
  69. [militera.lib.ru/research/suvorov2/index.html Суворов В. День М: Когда началась Вторая мировая война?]
  70. [www.scepsis.ru/library/id_440.html Миф «Ледокола»: Накануне войны // Габриэль Городецкий]
  71. Владимир Невежин [www.tapirr.com/texts/history/suvorov/pravda/nevezhin.htm Стратегические замыслы Сталина накануне 22 июня 1941 года] Впервые опубликовано: Отечественная история, 1999, № 5, с. 108—124.
  72. ВИЖ. 1991. № 4. С. 36
  73. [militera.lib.ru/bio/gareev/index.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Биографии ]- Гареев М. А. Маршал Жуков. Величие и уникальность полководческого искусства]
  74. [militera.lib.ru/research/gorodetsky_g/index.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Исследования ]- Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз]
  75. М. И. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000
  76. В. Л. Дорошенко, И. В. Павлова, Р. Ч. Раак. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года//Вопросы истории. 2005, #8.
  77. Невежин В. «Если завтра в поход…»: Подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30-х — 40-х годах. Серия «Великая Отечественная: Неизвестная война», Эксмо, 2007 г. ISBN 978-5-699-16625-1
  78. В. А. Новобранец. Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика. М.: Яуза: Эксмо, 2009 г.
  79. [svr.gov.ru/smi/2011/rg20110621.htm Документы разведки не горят — Российская газета. 2011. 21 июня.]
  80. [militera.lib.ru/memo/russian/kuznetsov-1/34.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Мемуары ]- Кузнецов Н. Г. Накануне]
  81. [nevsedoma.com.ua/index.php?newsid=13768 22 июня 1941 года]
  82. [www.izvestia.ru/news/492327 Соцков Лев. «Сталин знал точную дату начала войны, но боялся обвинений в её развязывании» — Известия. 2011. 6 июля.]
  83. [nvo.ng.ru/history/2010-06-25/15_wars.html Хмельницкий В. А. Между мировыми войнами // НВО. 25.06.2010]

Ссылки

  • [militera.lib.ru/research/samuelson_l/index.html Самуэльсон Леннарт. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921—1941. — М.: АИРО-ХХ, 2001.]
  • [militera.lib.ru/docs/0/1941-1.html МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФОНД «ДЕМОКРАТИЯ». ДОКУМЕНТЫ «1941» в 2-х книгах. Книга первая]
  • [militera.lib.ru/docs/0/1941-2.html МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФОНД «ДЕМОКРАТИЯ». ДОКУМЕНТЫ «1941» в 2-х книгах. Книга вторая]
  • Артем Кречетников, Би-би-си, Москва. [www.bbc.co.uk/russian/russia/2010/11/101109_soviet_german_talks_history.shtml Молотов в Берлине: на развилке истории]. Русская служба Би-Би-Си (10 ноября 2010). Проверено 15 февраля 2011. [www.webcitation.org/66GJ3mEHK Архивировано из первоисточника 18 марта 2012].
  • [vpk-news.ru/articles/7156 А. Широкоград. Кремль проводил чисто национальную политику]
  • [soviet.by/documents/german-attack-soviet-union.html Нападение Германии на СССР: документы]


Отрывок, характеризующий Предыстория Великой Отечественной войны

– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.