Премия «Оскар» за лучшую женскую роль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Премия «Оскар» за лучшую женскую роль
Academy Award for Best Actress
Страна

США США

Награда за

выдающееся исполнение главной женской роли

Учредитель

AMPAS

Основание

1929

Последний обладатель

Бри Ларсон

Сайт

[www.oscars.org www.oscars.org]

Премия «Оскар» за лучшую женскую роль (англ. Academy Award for Best Actress, офиц. англ. Performance by an Actress in a Leading Role[1]) — престижная награда Американской академии киноискусства, присуждаемая ежегодно и вручающаяся с 1929 года. Номинантов премии (не более пяти)[2] выдвигают путём тайного голосования по списку допущенных фильмов члены академии, сами являющиеся актёрами и актрисами. Победитель определяется общим голосованием всех активных пожизненных членов академии[3].

В 2016 году «Оскара» за лучшую женскую роль удостоена Бри Ларсон, исполнительница роли Ма Ньюсом в фильме «Комната».





История

«Оскар» в номинации «Лучшая женская роль» вручается с 1929 года. Первой обладательницей статуэтки была Джанет Гейнор, получившая её за роли в фильмах «Седьмое небо», «Ангел с улицы» и «Восход солнца»[4].

В первые несколько лет существования премии правила присуждения статуэтки были иными, чем сейчас: при выборе победителя в категории «Лучшая женская роль» принималось во внимание несколько работ актрисы в кино (в соответствующий период); актёрское отделение выдвигало десять человек для рассмотрения своим советом судей, который сокращал их число до трёх (тем не менее, на премии за 1930, 1931, 1935 и 1936 годы было номинировано более трёх человек); окончательное решение принимало общее жюри академии, в которое входило по одному представителю каждого направления[5]. Во время третьей церемонии возле имени победителя был указан только один фильм, хотя при голосовании рассматривалось по две киноленты[6]. К четвёртой церемонии было введено уточнение: актриса номинируется за исполнение роли в одном конкретном фильме. Дважды — в 1935 и 1936 годах — номинант мог быть включен в список для голосования, даже если не набрал на предварительной стадии достаточно голосов. В 1935 году таким образом в список претендентов на «Оскар» за лучшую женскую роль попала Бетт Дейвис. С 1937 года число номинанток окончательно стало равно пяти[5].

До восьмой церемонии в категории номинировались актрисы, исполнившие главную или второстепенную роль. Только со следующего года академия ввела новую категорию: «Лучшая женская роль второго плана»[7][8][9].

Помимо основной номинации, актрисы могут получить статуэтку и в специальной категории «За выдающиеся заслуги в кинематографе»[10]. Для актрис до 18 лет была предназначена молодёжная награда Академии, просуществовавшая до 1961 года[11].

Последней, «Оскара» за лучшую женскую роль получила Бри Ларсон во время 88-й церемонии, сыгравшая Ма Ньюсом в фильме «Комната»[12].

Победители и номинанты

В списке приведены сведения о номинантах и победителях в соответствии с Academy Awards Database[13], сгруппированные по церемониям (годам) и десятилетиям. В таблице включены имена актрис и названия фильмов с указанием ролей, за которые получена номинация.

Победители каждого года указаны первыми в списке и выделены полужирным шрифтом на золотом фоне. Слева от списка номинантов располагаются фотографии лауреатов.

1929—1930

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм(ы) Роль
1-я (1929)
Джанет Гейнор «Седьмое небо» Дайана
«Ангел с улицы» Анджела
«Восход солнца» жена
Луиза Дрессер «Его страна» миссис Плезник
Глория Свенсон «Сэди Томпсон» Сэди Томпсон
<center>2-я (1930-I)
Мэри Пикфорд «Кокетка» Норма Безант
Рут Чаттертон «Мадам Икс» Жаклин Флорио
Бетти Компсон «Зазывала» Кэрри
Джинн Иглс (посмертно) «Письмо» Лесли Кросби
Коринна Гриффит «Божественная леди» леди Эмма Гамильтон
Бесси Лав «Бродвейская мелодия» Хэнк Махони
<center>3-я (1930-II)
Норма Ширер «Развод» Джерри Бернард Мартин
Нэнси Кэрролл «Торжество дьявола» Хэлли Хобарт
Рут Чаттертон «Сара и сын» Сара Сторм
Грета Гарбо «Анна Кристи» Анна Кристи
«Роман» Рита Каваллини
Норма Ширер «Их собственное желание» Люсия «Лалли» Марлетт
Глория Свенсон «Правонарушительница» Марион Доннелл

1931—1940

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>4-я (1931)
Мари Дресслер «Мин и Билл» Мин Дивот
Марлен Дитрих «Марокко» мадемуазель Эми Джолли
Айрин Данн «Симаррон» Сабра Крават
Энн Хардинг «Праздник» Линда Сетон
Норма Ширер «Вольная душа» Джен Эш
<center>5-я (1932)
Хелен Хейс «Грех Мадлон Клоде» Мадлон Клоде
Мари Дресслер «Эмма» Эмма Тэтчер Смит
Линн Фонтэнн «Гвардеец» актриса
<center>6-я (1934)
Кэтрин Хепбёрн «Ранняя слава» Ева Лавлейс
2. Мэй Робсон «Леди на один день» «Яблочная Энни»
3. Дайана Уиньярд «Кавалькада» Джейн Мэрриот
<center>7-я (1935)
Клодетт Колбер «Это случилось однажды ночью» Элли Эндрюс
Грейс Мур «Одна ночь любви» Мэри Барретт
2. Норма Ширер «Барретты с Уимпоул-стрит» Элизабет Барретт Браунинг
3. Бетт Дейвис «Бремя страстей человеческих» Милдред Роджерс
<center>8-я (1936)
Бетт Дейвис «Опасная» Джойс Хит
3. Элизабет Бергнер «Никогда не покидай меня» Джемма Джонс
Клодетт Колбер «Внутренние миры» доктор Джейн Эверест
2. Кэтрин Хепбёрн «Элис Адамс» Элис Адамс
Мириам Хопкинс «Бекки Шарп» Бекки Шарп
Мерл Оберон «Тёмный ангел» Китти Вэйн
<center>9-я (1937)
Луиза Райнер «Великий Зигфелд» Анна Хелд
Айрин Данн «Теодора сходит с ума» Теодора Линн
Глэдис Джордж «Отвага — второе имя Кэрри» Кэрри Снайдер
Кэрол Ломбард «Мой слуга Годфри» Айрин Буллок
Норма Ширер «Ромео и Джульетта» Джульетта Капулетти
<center>10-я (1938) Луиза Райнер «Благословенная земля» О-Лан
Айрин Данн «Ужасная правда» Люси Уорринер
Грета Гарбо «Дама с камелиями» Маргарита Готье
Джанет Гейнор «Звезда родилась» Эстер Виктория Блоджетт / Вики Лестер
Барбара Стэнвик «Стелла Даллас» Стелла Мартин Даллас
<center>11-я (1939)
Бетт Дейвис «Иезавель» Джули Марсден
Фэй Бейнтер «Белые знамёна» Ханна Пармали
Уэнди Хиллер «Пигмалион» Элиза Дулиттл
Норма Ширер «Мария-Антуанетта» королева Франции Мария-Антуанетта
Маргарет Саллаван «Три товарища» Патриция «Пэт» Холлманн
<center>12-я (1940)
Вивьен Ли «Унесённые ветром» Скарлетт О’Хара
Бетт Дейвис «Победить темноту» Джудит Трэйхерн
Айрин Данн «Любовный роман» Терри Маккей
Грета Гарбо «Ниночка» Нина Ивановна Якушова
Грир Гарсон «До свиданья, мистер Чипс» Кэтрин Чиппинг

1941—1950

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>13-я (1941)
Джинджер Роджерс «Китти Фойл» Китти Фойл
Бетт Дейвис «Письмо» Лесли Кросби
Джоан Фонтейн «Ребекка» миссис де Винтер
Кэтрин Хепбёрн «Филадельфийская история» Трейси Лорд
Марта Скотт «Наш городок» Эмили Уэбб
<center>14-я (1942)
Джоан Фонтейн «Подозрение» Лина Маклэйдлоу
Бетт Дейвис «Маленькие лисички» Регина Гидденс
Оливия де Хэвилленд «Задержите рассвет» Эмми Браун
Грир Гарсон «Цветы в пыли» Эдна Кали Гледни
Барбара Стэнвик «С огоньком» Кэтрин О’Ши
<center>15-я (1943)
Грир Гарсон «Миссис Минивер» миссис Кей Минивер
Бетт Дейвис «Вперёд, путешественник» Шарлотта Вэйл
Кэтрин Хепбёрн «Женщина года» Тесс Хардинг
Розалинд Расселл «Моя сестра Эйлин» Рут Шервуд
Тереза Райт «Гордость янки» Элеонор Твитчелл Гериг
<center>16-я (1944)
Дженнифер Джонс «Песня Бернадетт» Бернадетта Субиру
Джин Артур «Чем больше, тем веселее» Констанс «Конни» Миллиган
Ингрид Бергман «По ком звонит колокол» Мария
Джоан Фонтейн «Постоянная нимфа» Тереза «Тесса» Сэнгер
Грир Гарсон «Мадам Кюри» Мария Склодовская-Кюри
<center>17-я (1945)
Ингрид Бергман «Газовый свет» Пола Олквист
Клодетт Колбер «С тех пор как вы ушли» миссис Энн Хилтон
Бетт Дейвис «Мистер Скеффингтон» Фанни Треллис Скеффингтон
Грир Гарсон «Миссис Паркингтон» Сюзи Паркингтон
Барбара Стэнвик «Двойная страховка» Филлис Дитрихсон
<center>18-я (1946)
Джоан Кроуфорд «Милдред Пирс» Милдред Пирс
Ингрид Бергман «Колокола Святой Марии» сестра Мэри Бенедикт
Грир Гарсон «Долина решимости» Мэри Рэфферти
Дженнифер Джонс «Любовные письма» Синглтон / Виктория Морланд
Джин Тирни «Бог ей судья» Эллен Берент Харланд
<center>19-я (1947)
Оливия де Хэвилленд «Каждому своё» мисс Джозефин «Джоди» Норрис
Селия Джонсон «Короткая встреча» Лора Джессон
Дженнифер Джонс «Дуэль под солнцем» Перл Чавес
Розалинд Расселл «Сестра Кенни» Элизабет Кенни
Джейн Уайман «Оленёнок» Орри Бакстер
<center>20-я (1948)
Лоретта Янг «Дочь фермера» Кэтрин Холстром
Джоан Кроуфорд «Одержимая» Луиза Хауэлл
Сьюзен Хэйворд «Катастрофа: История женщины» Анжелика «Энджи» Эванс Конвей
Дороти Макгуайр «Джентльменское соглашение» Кэти Лэси
Розалинд Расселл «Траур к лицу Электре» Лавиния Мэннон
<center>21-я (1949)
Джейн Уайман «Джонни Белинда» Белинда Макдональд
Ингрид Бергман «Жанна д’Арк» Жанна д’Арк
Оливия де Хэвилленд «Змеиная яма» Вирджиния Стюарт Каннингем
Айрин Данн «Я помню маму» Марта «Мама» Хэнсон
Барбара Стэнвик «Извините, ошиблись номером» Леона Стивенсон
<center>22-я (1950)
Оливия де Хэвилленд «Наследница» Кэтрин Слопер
Джинн Крейн «Пинки» Патриция «Пинки» Джонсон
Сьюзен Хэйворд «Моё глупое сердце» Элоиз Уинтерс
Дебора Керр «Эдвард, мой сын» Эвелин Боулт
Лоретта Янг «Приходи в конюшню» сестра Маргарет

1951—1960

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>23-я (1951)
Джуди Холидей «Рождённая вчера» Эмма «Билли» Даун
Энн Бакстер «Всё о Еве» Ева Харрингтон
Бетт Дейвис «Всё о Еве» Марго Ченнинг
Элинор Паркер «В клетке» Мэри Аллен
Глория Свенсон «Бульвар Сансет» Норма Десмонд
<center>24-я (1952)
Вивьен Ли «Трамвай „Желание“» Бланш Дюбуа
Кэтрин Хепбёрн «Африканская королева» Роуз Сейер
Элинор Паркер «Детективная история» Мэри Маклеод
Шелли Уинтерс «Место под солнцем» Элис Трипп
Джейн Уайман «Голубая вуаль» Луиза Мейсон
<center>25-я (1953)
Ширли Бут «Вернись, малышка Шеба» Лола Делани
Джоан Кроуфорд «Внезапный страх» Мира Хадсон
Бетт Дейвис «Звезда» Маргарет Эллиот
Джули Харрис «На свадьбе» Фрэнсис «Фрэнки» Аддамс
Сьюзен Хэйворд «С песней в моём сердце» Джейн Фроман
<center>26-я (1954)
Одри Хепбёрн «Римские каникулы» принцесса Анна
Лесли Карон «Лили» Лили Дюрье
Ава Гарднер «Могамбо» Элоиза Келли
Дебора Керр «Отныне и во веки веков» Карен Холмс
Мэгги Макнамара «Синяя луна» Пэтти О’Нилл
<center>27-я (1955)
Грейс Келли «Деревенская девушка» Джорджи Элджин
Дороти Дэндридж «Кармен Джонс» Кармен Джонс
Джуди Гарленд «Звезда родилась» Эстер Блоджетт / Вики Лестер
Одри Хепбёрн «Сабрина» Сабрина Фэйрчайлд
Джейн Уайман «Великолепная одержимость» Хелен Филлипс
<center>28-я (1956)
Анна Маньяни «Татуированная роза» Серафина Делла Роза
Сьюзен Хэйворд «Я буду плакать завтра» Лиллиан Рот
Кэтрин Хепбёрн «Лето» Джейн Хадсон
Дженнифер Джонс «Любовь — самая великолепная вещь на свете» доктор Хан Суйин
Элинор Паркер «Прерванная мелодия» Марджори Лоуренс
<center>29-я (1957)
Ингрид Бергман «Анастасия» Анна Корева / великая княжна Анастасия
Кэрролл Бейкер «Куколка» «Куколка» Мейган
Кэтрин Хепбёрн «Продавец дождя» Лиззи Карри
Нэнси Келли «Дурная кровь» Кристин Пенмарк
Дебора Керр «Король и я» Анна Леонуэнс
<center>30-я (1958)
Джоан Вудворд «Три лица Евы» Ева Уайт / Ева Блэк / Джейн
Дебора Керр «Бог знает, мистер Аллисон» сестра Анджела
Анна Маньяни «Дикий ветер» Джои
Элизабет Тейлор «Округ Рэйнтри» Сюзанна Дрейк
Лана Тёрнер «Пэйтон Плейс» Констанс Маккензи
<center>31-я (1959)
Сьюзен Хэйворд «Я хочу жить!» Барбара Грэхэм
Дебора Керр «За отдельными столиками» Сибил Рейлтон-Белл
Ширли Маклейн «И подбежали они» Джинни Мурхед
Розалинд Расселл «Тётушка Мэйм» Мэйм Деннис
Элизабет Тейлор «Кошка на раскалённой крыше» Мегги Поллитт
<center>32-я (1960)
Симона Синьоре «Путь наверх» Элис Эйсджилл
Дорис Дэй «Телефон пополам» Джен Морроу
Одри Хепбёрн «История монахини» сестра Люк (Габриэль ван дер Маль)
Кэтрин Хепбёрн «Внезапно, прошлым летом» миссис Вайолет Вэнейбл
Элизабет Тейлор «Внезапно, прошлым летом» Кэтрин Холли

1961—1970

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>33-я (1961)
Элизабет Тейлор «Баттерфилд, 8» Глория Вэндроуз
Грир Гарсон «Восход солнца в Кампобелло» Элеонора Рузвельт
Дебора Керр «Бродяги» Ида Кармоди
Ширли Маклейн «Квартира» Фрэн Кубелик
Мелина Меркури «Никогда в воскресенье» Илия
<center>34-я (1962)
Софи Лорен «Чочара» Чезира
Одри Хепбёрн «Завтрак у Тиффани» Холли Голайтли
Пайпер Лори «Мошенник» Сара Паккард
Джеральдин Пейдж «Лето и дым» Алма Уайнмиллер
Натали Вуд «Великолепие в траве» Уилма Дин «Дини» Лумис
<center>35-я (1963)
Энн Бэнкрофт «Сотворившая чудо» Энн Салливан
Бетт Дейвис «Что случилось с Бэби Джейн?» Бэби Джейн Хадсон
Кэтрин Хепбёрн «Долгий день уходит в ночь» Мэри Тайрон
Джеральдин Пейдж «Сладкоголосая птица юности» Александра Дель Лаго
Ли Ремик «Дни вина и роз» Кирстен Арнесен Клэй
<center>36-я (1964)
Патриция Нил «Хад» Альма Браун
Лесли Карон «Угловая комната» Джейн Фоссет
Ширли Маклейн «Нежная Ирма» Ирма
Рейчел Робертс «Такова спортивная жизнь» миссис Маргарет Хэммонд
Натали Вуд «Любовь с подходящим незнакомцем» Энджи Россини
<center>37-я (1965)
Джули Эндрюс «Мэри Поппинс» Мэри Поппинс
Энн Бэнкрофт «Пожиратель тыкв» Джо Армитаж
Софи Лорен «Брак по-итальянски» Филумена Мартурано
Дебби Рейнольдс «Непотопляемая Молли Браун» Молли Браун
Ким Стэнли «Сеанс дождливым вечером» Майра Сэвэдж
<center>38-я (1966)
Джули Кристи «Дорогая» Диана Скотт
Джули Эндрюс «Звуки музыки» Мария
Саманта Эггар «Коллекционер» Миранда Грей
Элизабет Хартман «Клочок синевы» Селина Д’Арси
Симона Синьоре «Корабль дураков» графиня
<center>39-я (1967)
Элизабет Тейлор «Кто боится Вирджинии Вулф?» Марта
Анук Эме «Мужчина и женщина» Анна Готье
Ида Каминска «Магазин на площади» Розалия Лаутманнова
Линн Редгрейв «Девушка Джорджи» Джорджи Паркин
Ванесса Редгрейв «Морган: Подходящий случай для терапии» Леони Делт
<center>40-я (1968)
Кэтрин Хепбёрн «Угадай, кто придёт к обеду?» Кристина Дрейтон
Энн Бэнкрофт «Выпускник» миссис Робинсон
Фэй Данауэй «Бонни и Клайд» Бонни Паркер
Эдит Эванс «Шептуны» Мэгги Росс
Одри Хепбёрн «Дождись темноты» Сьюзи Хендрикс
<center>41-я (1969) Кэтрин Хепбёрн «Лев зимой» Алиенора Аквитанская
Барбра Стрейзанд «Смешная девчонка» Фанни Брайс
Патриция Нил «Если бы не розы» Нетти Клири
Ванесса Редгрейв «Айседора» Айседора Дункан
Джоан Вудворд «Рэйчел, Рэйчел» Рэйчел Кэмерон
<center>42-я (1970)
Мэгги Смит «Расцвет мисс Джин Броди» мисс Джин Броди
Женевьев Бюжольд «Анна на тысячу дней» Анна Болейн
Джейн Фонда «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Глория Битти
Лайза Миннелли «Бесплодная кукушка» Мэри Энн «Пуки» Адамс
Джин Симмонс «Счастливый конец» Мэри Уилсон

1971—1980

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>43-я (1971)
Гленда Джексон «Влюблённые женщины» Гудрун Бренгвен
Джейн Александер «Большая белая надежда» Элеанор Бэкман
Эли Макгроу «История любви» Дженнифер Каваллери
Сара Майлз «Дочь Райана» Рози Райан
Кэрри Снодгресс «Дневник безумной домохозяйки» Тина Балсер
<center>44-я (1972)
Джейн Фонда «Клют» Бри Дэниелс
Джули Кристи «Маккейб и миссис Миллер» Констанс Миллер
Гленда Джексон «Воскресенье, проклятое воскресенье» Алекс Грэвилл
Ванесса Редгрейв «Мария — королева Шотландии» королева Шотландии Мария Стюарт
Джанет Сазман «Николай и Александра» императрица Александра Фёдоровна
<center>45-я (1973)
Лайза Миннелли «Кабаре» Салли Боулз
Дайана Росс «Леди поёт блюз» Билли Холидей
Мэгги Смит «Путешествия с моей тётей» Аугуста Бертрам
Сисели Тайсон «Саундер» Ребекка Морган
Лив Ульман «Эмигранты» Кристина Нильссон
<center>46-я (1974)
Гленда Джексон «С шиком» Вики Аллессио
Эллен Бёрстин «Изгоняющий дьявола» Крис Макнил
Марша Мейсон «Увольнение до полуночи» Мэгги Пол
Барбра Стрейзанд «Встреча двух сердец» Кэти Мороски
Джоан Вудворд «Летние желания, зимние мечты» Рита Уолден
<center>47-я (1975)
Эллен Бёрстин «Алиса здесь больше не живёт» Алиса Хайатт
Дайан Кэрролл «Клодин» Клодин Прайс
Фэй Данауэй «Китайский квартал» Эвелин Кросс Малрей
Валери Перрин «Ленни» Хани Брюс
Джина Роулендс «Женщина под влиянием» Мэйбл Лонгетти
<center>48-я (1976)
Луиза Флетчер «Пролетая над гнездом кукушки» медсестра Милдред Рэтчед
Изабель Аджани «История Адели Г.» Адель Гюго
Энн-Маргрет «Томми» Нора Уокер Хоббс
Гленда Джексон «Гедда» Гедда Габлер
Кэрол Кейн «Хестер-стрит» Гитл
<center>49-я (1977)
Фэй Данауэй «Телесеть» Дайана Кристенсен
Мари-Кристин Барро «Кузен, кузина» Марта
Талия Шайр «Рокки» Эдриан Пеннино
Сисси Спейсек «Кэрри» Кэрри Уайт
Лив Ульман «Лицом к лицу» доктор Йенни Исакссон
<center>50-я (1978)
Дайан Китон «Энни Холл» Энни Холл
Энн Бэнкрофт «Поворотный пункт» Эмма Джеклин
Джейн Фонда «Джулия» Лилиан Хеллман
Ширли Маклейн «Поворотный пункт» Диди Роджерс
Марша Мейсон «До свидания, дорогая» Пола Макфадден
<center>51-я (1979)
Джейн Фонда «Возвращение домой» Салли Хайд
Ингрид Бергман «Осенняя соната» Шарлотта Андергаст
Эллен Бёрстин «В это же время, в следующем году» Дорис
Джилл Клейберг «Незамужняя женщина» Эрика
Джеральдин Пейдж «Интерьеры» Ева
<center>52-я (1980)
Салли Филд «Норма Рэй» Норма Рэй Уэбстер
Джилл Клейберг «Начать сначала» Мэрилин Холмберг
Джейн Фонда «Китайский синдром» Кимберли Уэллс
Марша Мейсон «Глава вторая» Дженни Маклейн
Бетт Мидлер «Роза» Мэри Роуз Фостер

1981—1990

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>53-я (1981)
Сисси Спейсек «Дочь шахтёра» Лоретта Линн
Эллен Бёрстин «Воскрешение» Эдна Мэй Маккоули
Голди Хоун «Рядовой Бенджамин» рядовая Джуди Бенджамин
Мэри Тайлер Мур «Обыкновенные люди» Бэт Джарэтт
Джина Роулендс «Глория» Глория Свенсон
<center>54-я (1982)
Кэтрин Хепбёрн «На золотом озере» Этэль Тэйер
Дайан Китон «Красные» Луиза Брайант
Марша Мейсон «Только когда я смеюсь» Джорджия Хайнц
Сьюзан Сарандон «Атлантик-Сити» Салли Мэтьюс
Мерил Стрип «Женщина французского лейтенанта» Сара Вудраф / Анна
<center>55-я (1983)
Мерил Стрип «Выбор Софи» Софи Завистовски
Джули Эндрюс «Виктор/Виктория» Виктория Грант / граф Виктор Гражински
Джессика Лэнг «Фрэнсис» Фрэнсис Фармер
Сисси Спейсек «Пропавший без вести» Бет Хорман
Дебра Уингер «Офицер и джентльмен» Пола Покрифки
<center>56-я (1984)
Ширли Маклейн «Язык нежности» Аврора Гринуэй
Джейн Александер «Завещание» Кэрол Уэтерли
Мерил Стрип «Силквуд» Карен Силквуд
Джули Уолтерс «Воспитание Риты» Сьюзен «Рита» Уайт
Дебра Уингер «Язык нежности» Эмма Гринуэй Хортон
<center>57-я (1985)
Салли Филд «Места в сердце» Эдна Сполдинг
Джуди Дэвис «Поездка в Индию» Адела Куэстед
Джессика Лэнг «Деревня» Джевелл Айви
Ванесса Редгрейв «Бостонцы» Олив Чанселлор
Сисси Спейсек «Река» Мэй Гарви
<center>58-я (1986)
Джеральдин Пейдж «Поездка в Баунтифул» Кэрри Уоттс
Энн Бэнкрофт «Агнесса божья» мать-настоятельница Мириам Рут
Вупи Голдберг «Цветы лиловые полей» Сели Джонсон
Джессика Лэнг «Сладкие грёзы» Пэтси Клайн
Мерил Стрип «Из Африки» Карен Бликсен
<center>59-я (1987)
Марли Мэтлин «Дети меньшего бога» Сара Норман
Джейн Фонда «На следующее утро» Алекс Стернберген
Сисси Спейсек «Преступления сердца» Бэйб
Кэтлин Тёрнер «Пегги Сью вышла замуж» Пегги Сью
Сигурни Уивер «Чужие» Эллен Рипли
<center>60-я (1988)
Шер «Власть луны» Лоретта Касторини
Гленн Клоуз «Роковое влечение» Алекс Форрест
Холли Хантер «Телевизионные новости» Джейн Крэйг
Салли Кёркленд «Анна» Анна
Мерил Стрип «Чертополох» Хелен Арчер
<center>61-я (1989)
Джоди Фостер «Обвиняемые» Сара Тобиас
Гленн Клоуз «Опасные связи» маркиза Изабель де Мертей
Мелани Гриффит «Деловая девушка» Тесс Макгилл
Мерил Стрип «Крик в темноте» Линди Чемберлен
Сигурни Уивер «Гориллы в тумане» Дайан Фосси
<center>62-я (1990)
Джессика Тэнди «Шофёр мисс Дэйзи» мисс Дэйзи Вортон
Изабель Аджани «Камилла Клодель» Камилла Клодель
Полин Коллинз «Ширли Валентайн» Ширли Валентайн-Брэдшоу
Джессика Лэнг «Музыкальная шкатулка» Энн Тэлбот
Мишель Пфайффер «Знаменитые братья Бэйкеры» Сьюзи Диамонд

1991—2000

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>63-я (1991)
Кэти Бэйтс «Мизери» Энни Уилкс
Анжелика Хьюстон «Кидалы» Лилли Диллон
Джулия Робертс «Красотка» Вивьен Уорд
Мерил Стрип «Открытки с края бездны» Сьюзан Вэйл
Джоан Вудворд «Мистер и миссис Бридж» Индия Бридж
<center>64-я (1992)
Джоди Фостер «Молчание ягнят» Клариса Старлинг
Джина Дэвис «Тельма и Луиза» Тельма Ивонн Дикинсон
Лора Дерн «Слабая Роза» Роза
Бетт Мидлер «Для наших ребят» Дикси Леонард
Сьюзан Сарандон «Тельма и Луиза» Луиза Элизабет Сойер
<center>65-я (1993)
Эмма Томпсон «Говардс Энд» Маргарет Шлегель
Катрин Денёв «Индокитай» Элиан Деврие
Мэри Макдоннелл «Рыба страсти» Мэй-Элис Колхейн
Мишель Пфайффер «Поле любви» Лурин Хэллетт
Сьюзан Сарандон «Масло Лоренцо» Михаэла Одоне
<center>66-я (1994)
Холли Хантер «Пианино» Ада Макграт
Анджела Бассетт «На что способна любовь» Анна Мэй Буллок / Тина Тёрнер
Стокард Чэннинг «Шесть степеней отчуждения» Уиза Киттридж
Эмма Томпсон «Остаток дня» мисс Кентон
Дебра Уингер «Страна теней» Джой Грешем
<center>67-я (1995)
Джессика Лэнг «Голубое небо» Карли Маршалл
Джоди Фостер «Нелл» Нелл Келлти
Миранда Ричардсон «Том и Вив» Вивьенн Хей-Вуд
Вайнона Райдер «Маленькие женщины» Джо Марч
Сьюзан Сарандон «Клиент» Реджи Лав
<center>68-я (1996)
Сьюзан Сарандон «Мертвец идёт» сестра Хелен Преджан
Элизабет Шу «Покидая Лас-Вегас» Сэра
Шэрон Стоун «Казино» Джинджер Маккенна
Мерил Стрип «Мосты округа Мэдисон» Франческа Джонсон
Эмма Томпсон «Разум и чувства» Элинор Дэшвуд
<center>69-я (1997)
Фрэнсис Макдорманд «Фарго» Мардж Гандерсон
Бренда Блетин «Тайны и ложь» Синтия Роуз Пёрли
Дайан Китон «Комната Марвина» Бесси
Кристин Скотт Томас «Английский пациент» Кэтрин Клифтон
Эмили Уотсон «Рассекая волны» Бесс Макнилл
<center>70-я (1998)
Хелен Хант «Лучше не бывает» Кэрол Коннелли
Хелена Бонэм Картер «Крылья голубки» Кейт Крой
Джули Кристи «На закате» Филлис Манн
Джуди Денч «Миссис Браун» королева Великобритании Виктория
Кейт Уинслет «Титаник» Роза Дьюитт Бьюкейтер
<center>71-я (1999)
Гвинет Пэлтроу «Влюблённый Шекспир» Виола де Лессепс
Кейт Бланшетт «Елизавета» королева Англии Елизавета I
Фернанда Монтенегру «Центральный вокзал» Дора
Мерил Стрип «Истинные ценности» Кейт Галден
Эмили Уотсон «Хилари и Джеки» Жаклин дю Пре
<center>72-я (2000)
Хилари Суонк «Парни не плачут» Тина Брэндон / Брэндон Тина
Аннетт Бенинг «Красота по-американски» Кэролайн Бёрнэм
Джанет Мактир «Перекати-поле» Мэри Джо Уокер
Джулианна Мур «Конец романа» Сара Майлз
Мерил Стрип «Музыка сердца» Роберта Гуаспари

2001—2010

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>73-я (2001)
Джулия Робертс «Эрин Брокович» Эрин Брокович
Джоан Аллен «Претендент» сенатор Лэйн Хенсон
Жюльет Бинош «Шоколад» Виенн Роше
Эллен Бёрстин «Реквием по мечте» Сара Голдфарб
Лора Линни «Можешь рассчитывать на меня» Саманта «Сэмми» Прескотт
<center>74-я (2002)
Хэлли Берри «Бал монстров» Летиция Масгроув
Джуди Денч «Айрис» Айрис Мёрдок (в старости)
Николь Кидман «Мулен Руж!» Сатин
Сисси Спейсек «В спальне» Рут Фаулер
Рене Зеллвегер «Дневник Бриджит Джонс» Бриджит Джонс
<center>75-я (2003)
Николь Кидман «Часы» Вирджиния Вулф
Сальма Хайек «Фрида» Фрида Кало
Дайан Лейн «Неверная» Конни Самнер
Джулианна Мур «Вдали от рая» Кэти Уайтекер
Рене Зеллвегер «Чикаго» Рокси Харт
<center>76-я (2004)
Шарлиз Терон «Монстр» Эйлин Уорнос
Кейша Касл-Хьюз «Оседлавший кита» Пайкеа
Дайан Китон «Любовь по правилам и без» Эрика Барри
Саманта Мортон «В Америке» Сара Салливан
Наоми Уоттс «21 грамм» Кристина Пек
<center>77-я (2005)
Хилари Суонк «Малышка на миллион» Мэгги Фицджеральд
Аннетт Бенинг «Театр» Джулия Ламберт
Каталина Сандино Морено «Мария, благодати полная» Мария Альварес
Имельда Стонтон «Вера Дрейк» Вера Дрейк
Кейт Уинслет «Вечное сияние чистого разума» Клементина Кручински
<center>78-я (2006)
Риз Уизерспун «Переступить черту» Джун Картер
Джуди Денч «Миссис Хендерсон представляет» миссис Лора Хендерсон
Фелисити Хаффман «Трансамерика» Сабрина «Бри» Осборн
Кира Найтли «Гордость и предубеждение» Элизабет Беннет
Шарлиз Терон «Северная страна» Джози Эймс
<center>79-я (2007)
Хелен Миррен «Королева» королева Великобритании Елизавета II
Пенелопа Крус «Возвращение» Раймунда
Джуди Денч «Скандальный дневник» Барбара Коветт
Мерил Стрип «Дьявол носит Prada» Миранда Пристли
Кейт Уинслет «Как малые дети» Сара Пирс
<center>80-я (2008)
Марион Котийяр «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф
Кейт Бланшетт «Золотой век» королева Англии Елизавета I
Джули Кристи «Вдали от неё» Фиона Андерсон
Лора Линни «Дикари» Уэнди Сэвидж
Эллен Пейдж «Джуно» Джуно Макгафф
<center>81-я (2009)
Кейт Уинслет «Чтец» Ханна Шмиц
Энн Хэтэуэй «Рэйчел выходит замуж» Ким
Анджелина Джоли «Подмена» Кристин Коллинз
Мелисса Лео «Замёрзшая река» Рэй Эдди
Мерил Стрип «Сомнение» сестра Элоиза Бовье
<center>82-я (2010)
Сандра Буллок «Невидимая сторона» Ли Энн Туи
Хелен Миррен «Последнее воскресение» Софья Андреевна Толстая
Кэри Маллиган «Воспитание чувств» Дженни Меллор
Габури Сидибе «Сокровище» Кларисса «Сокровище» Джонс
Мерил Стрип «Джули и Джулия: Готовим счастье по рецепту» Джулия Чайлд

2011—2016

Церемония Фото лауреата Актриса Фильм Роль
<center>83-я (2011)
Натали Портман «Чёрный лебедь» Нина Сейерс
Аннетт Бенинг «Детки в порядке» Николь «Ник» Аллгуд
Николь Кидман «Кроличья нора» Бекка Корбетт
Дженнифер Лоуренс «Зимняя кость» Ри Долли
Мишель Уильямс «Валентинка» Синди
<center>84-я (2012)
Мерил Стрип «Железная леди» Маргарет Тэтчер
Гленн Клоуз «Таинственный Альберт Ноббс» Альберт Ноббс
Виола Дэвис «Прислуга» Эйбилин Кларк
Руни Мара «Девушка с татуировкой дракона» Лисбет Саландер
Мишель Уильямс «7 дней и ночей с Мэрилин» Мэрилин Монро
<center>85-я (2013)
Дженнифер Лоуренс «Мой парень — псих» Тиффани Максвелл
Джессика Честейн «Цель номер один» Майя
Эммануэль Рива «Любовь» Анна Лоран
Кувенжаней Уоллис «Звери дикого Юга» Хашпаппи
Наоми Уоттс «Невозможное» Мария Беннетт
<center>86-я (2014)
Кейт Бланшетт «Жасмин» Жанетт «Жасмин» Фрэнсис
Эми Адамс «Афера по-американски» Сидни Проссер
Сандра Буллок «Гравитация» Райан Стоун
Джуди Денч «Филомена» Филомена Ли
Мерил Стрип «Август: Графство Осейдж» Вайолет Уэстон
<center>87-я (2015)
Джулианна Мур «Всё ещё Элис» Элис Хоуланд
Марион Котийяр «Два дня, одна ночь» Сандра
Фелисити Джонс «Теория всего» Джейн Хокинг
Розамунд Пайк «Исчезнувшая» Эми Эллиотт-Данн
Риз Уизерспун «Дикая» Шерил Стрэйд
<center>88-я (2016)
Бри Ларсон «Комната» Джой «Ма» Ньюсом
Кейт Бланшетт «Кэрол» Кэрол Эйрд
Дженнифер Лоуренс «Джой» Джой Мангано
Шарлотта Рэмплинг «45 лет» Кейт Мерсер
Сирша Ронан «Бруклин» Эллис Лэйси

Рекорды и достижения

Многократные лауреаты

Единственной четырёхкратной обладательницей «Оскара» является Кэтрин Хепбёрн, награждённая в 1934, 1968, 1969 и 1982 годах.

Двукратные обладательницы «Оскара» за лучшую женскую роль[14]:

  1. Бетт Дейвис (1936, 1939)
  2. Луиза Райнер (1937, 1938)
  3. Вивьен Ли (1940, 1952)
  4. Ингрид Бергман (1945, 1957)
  5. Оливия де Хэвилленд (1947, 1950)
  6. Элизабет Тейлор (1961, 1967)
  7. Гленда Джексон (1971, 1974)
  8. Джейн Фонда (1972, 1979)
  9. Салли Филд (1980, 1985)
  10. Мерил Стрип (1983, 2012)
  11. Джоди Фостер (1989, 1992)
  12. Хилари Суонк (2000, 2005)

Многократные номинанты

Деборе Керр принадлежит рекорд в данной категории по количеству номинаций (6) без побед, причём 3 из них были с интервалом в 1 год[14].

В таблицах полужирным золотым шрифтом отмечены годы побед.

15 номинаций
Мерил Стрип 1982, 1983, 1984, 1986, 1988, 1989, 1991, 1996,
1999, 2000, 2007, 2009, 2010, 2012, 2014
12 номинаций
Кэтрин Хепбёрн 1934, 1936, 1941, 1943, 1952, 1956,
1957, 1960, 1963, 1968, 1969, 1982
11 номинаций
Бетт Дейвис 1935, 1936, 1939, 1940, 1941, 1942,
1943, 1945, 1951, 1953, 1963
7 номинаций
Грир Гарсон 1940, 1942, 1943, 1944, 1945, 1946, 1961
6 номинаций
Норма Ширер 1930-II, 1930-II, 1931, 1935, 1937, 1939
Ингрид Бергман 1944, 1945, 1946, 1949, 1957, 1979
Дебора Керр 1950, 1954, 1957, 1958, 1959, 1961    
Джейн Фонда 1970, 1972, 1978, 1979, 1980, 1987
Сисси Спейсек 1977, 1981, 1983, 1985, 1987, 2002
5 номинаций
Айрин Данн 1931, 1937, 1938, 1940, 1949
Сьюзен Хэйворд 1948, 1950, 1953, 1956, 1959
Одри Хепбёрн 1954, 1955, 1960, 1962, 1968
Элизабет Тейлор 1958, 1959, 1960, 1961, 1967
Ширли Маклейн 1959, 1961, 1964, 1978, 1984
Энн Бэнкрофт 1963, 1965, 1968, 1978, 1986
Эллен Бёрстин 1974, 1975, 1979, 1981, 2001
Сьюзан Сарандон 1982, 1992, 1993, 1995, 1996
Джессика Лэнг 1983, 1985, 1986, 1990, 1995
Джуди Денч 1998, 2002, 2006, 2007, 2014
   
4 номинации
Барбара Стэнвик 1938, 1942, 1945, 1949 Джули Кристи 1966, 1972, 1998, 2008
Оливия де Хэвилленд 1942, 1947, 1949, 1950 Ванесса Редгрейв 1967, 1969, 1972, 1985
Розалинд Расселл 1943, 1947, 1948, 1959 Гленда Джексон 1971, 1972, 1974, 1976
Дженнифер Джонс 1944, 1946, 1947, 1956 Марша Мейсон 1974, 1978, 1980, 1982
Джейн Уайман 1947, 1949, 1952, 1955 Дайан Китон 1978, 1982, 1997, 2004
Джоан Вудворд 1958, 1969, 1974, 1991 Кейт Уинслет 1998, 2005, 2007, 2009
Джеральдин Пейдж 1962, 1963, 1979, 1986 Кейт Бланшетт 1999, 2008, 2014, 2016
3 номинации
Глория Свенсон 1929, 1930-II, 1951     Дебра Уингер 1983, 1984, 1994
Грета Гарбо 1930-II, 1938, 1940 Гленн Клоуз 1988, 1989, 2012
Клодетт Колбер 1935, 1936, 1945 Джоди Фостер 1989, 1992, 1995
Джоан Фонтейн 1941, 1942, 1944 Эмма Томпсон 1993, 1994, 1996
Джоан Кроуфорд 1946, 1948, 1953 Джулианна Мур 2000, 2003, 2015
Элинор Паркер 1951, 1952, 1956 Аннетт Бенинг 2000, 2005, 2011
Джули Эндрюс 1965, 1966, 1983 Николь Кидман 2002, 2003, 2011
Фэй Данауэй 1968, 1975, 1977 Дженнифер Лоуренс 2011, 2013, 2016
2 номинации
Джанет Гейнор 1929, 1938 Джилл Клейберг 1979, 1980
Рут Чаттертон 1930-I, 1930-II Салли Филд 1980, 1985
Мари Дресслер 1931, 1932 Бетт Мидлер 1980, 1992
Луиза Райнер 1937, 1938 Сигурни Уивер 1987, 1989
Вивьен Ли 1940, 1952 Холли Хантер 1988, 1994
Лоретта Янг 1948, 1950 Мишель Пфайффер  1990, 1993
Лесли Карон 1954, 1964 Джулия Робертс 1991, 2001
Анна Маньяни 1956, 1958 Эмили Уотсон 1997, 1999
Симона Синьоре 1960, 1966 Хилари Суонк 2000, 2005
Натали Вуд 1962, 1964 Лора Линни 2001, 2008
Софи Лорен 1962, 1965 Рене Зеллвегер 2002, 2003
Патриция Нил 1964, 1969 Шарлиз Терон 2004, 2006
Барбра Стрейзанд 1969, 1974 Наоми Уоттс 2004, 2013
Мэгги Смит 1970, 1973 Риз Уизерспун 2006, 2015
Лайза Миннелли 1970, 1973 Хелен Миррен 2007, 2010
Джейн Александер 1971, 1984 Марион Котийяр 2008, 2015
Лив Ульман 1973, 1977 Сандра Буллок 2010, 2014
Джина Роулендс 1975, 1981 Мишель Уильямс 2011, 2012
Изабель Аджани 1976, 1990

Обладательницы «Оскара» за главную роль и роль второго плана

Шесть человек, получившие «Оскар» за лучшую женскую роль, были также признаны лучшими актрисами второго плана[14]:

  1. Хелен Хейс (1971)
  2. Ингрид Бергман (1975)
  3. Мэгги Смит (1979)
  4. Мерил Стрип (1980)
  5. Джессика Лэнг (1983)
  6. Кейт Бланшетт (2005)

Двойные номинанты

Восемь актрис были номинированы на «Оскар» за главную роль и роль второго плана в один год[14]:

  1. Фэй Бейнтер (1939)
  2. Тереза Райт (1943)
  3. Джессика Лэнг (1983)
  4. Сигурни Уивер (1989)
  5. Холли Хантер (1994)
  6. Эмма Томпсон (1994)
  7. Джулианна Мур (2003)
  8. Кейт Бланшетт (2008)

Другие достижения

Пять фильмов имеют наибольшее количество номинаций на «Оскар» за лучшую женскую роль (указан год, когда фильм был номинирован)[14]:

Самый старый лауреат[14]:

Самый старый номинант[14]:

Самый молодой лауреат[14]:

Самый молодой номинант[14]:

Первая чернокожая актриса, получившая «Оскар» в 2002 году за лучшую женскую роль, стала Хэлли Берри, исполнившая главную роль в фильме «Бал монстров» (2001)[15]. Первой чернокожей номинанткой в данной категории была Дороти Дэндридж, номинировавшаяся в 1955 году за главную роль в фильме «Кармен Джонс» (1954)[15].

Напишите отзыв о статье "Премия «Оскар» за лучшую женскую роль"

Примечания

  1. [www.oscars.org/awards/academyawards/rules/85/rule01.html Rule One: Awards Definitions]. The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 14 июля 2013.
  2. [www.oscars.org/awards/academyawards/rules/85/rule05.html Rule Five: Balloting and Nominations]. The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 14 июля 2013.
  3. [www.oscars.org/awards/academyawards/rules/85/rule06.html Rule Six: Special Rules for the Acting Awards]. The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 14 июля 2013.
  4. [www.oscars.org/awards/academyawards/legacy/ceremony/1st-winners.html The 1st Academy Awards (1929) Nominees and Winners] (англ.). The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 8 марта 2012.
  5. 1 2 Levy, Emanuel. [books.google.ru/books?id=dH2Lb_YhIhAC All About Oscar: The History and Politics of the Academy Awards]. — 2-е, иллюстрированное. — Continuum International Publishing Group, 2003. — P. 49-51. — 390 p. — ISBN 0826414524.
  6. [www.britannica.com/oscar/article-9397425 All about Oscar - 1929/30: Best Actress]. Encyclopædia Britannica, Inc. Проверено 3 марта 2013. [www.webcitation.org/6HufJimP9 Архивировано из первоисточника 6 июля 2013].
  7. [www.oscars.org/awards/academyawards/about/history.html History of the Academy Awards] (англ.). The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 8 марта 2012.
  8. [www.oscars.org/awards/academyawards/legacy/ceremony/8th.html The 8th Academy Awards (1936)]. The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 26 февраля 2013.
  9. Levy, Emanuel. [books.google.ru/books?id=dH2Lb_YhIhAC All About Oscar: The History and Politics of the Academy Awards]. — 2-е, иллюстрированное. — Continuum International Publishing Group, 2003. — P. 81-82. — 390 p. — ISBN 0826414524.
  10. [www.oscars.org/awards/academyawards/about/awards/honorary.html Honorary Award] (англ.). The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 8 марта 2012.
  11. [www.oscars.org/awards/academyawards/legacy/ceremony/33rd.html The 33rd Academy Awards (1961)] (англ.). The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 8 марта 2012.
  12. [www.oscars.org/oscars/ceremonies/2016 The 88th Academy Awards] (англ.). The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 3 июля 2016.
  13. [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearchInput.jsp The Official Academy Awards® Database]. The Academy of Motion Picture Arts and Sciences. Проверено 26 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F057BcxV Архивировано из первоисточника 10 марта 2013].
  14. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.filmsite.org/bestactress.html Academy Awards. Best Actress. Facts & Trivia]. FilmSite.org. Проверено 11 июня 2013. [www.webcitation.org/6HIsjgdu8 Архивировано из первоисточника 11 июня 2013].
  15. 1 2 Levy, Emanuel. [books.google.ru/books?id=dH2Lb_YhIhAC All About Oscar: The History and Politics of the Academy Awards]. — 2-е, иллюстрированное. — Continuum International Publishing Group, 2003. — P. 134. — 390 p. — ISBN 0826414524.

См. также

Ссылки

  • [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearchInput.jsp База данных по всем лауреатам и номинантам] (англ.)

Отрывок, характеризующий Премия «Оскар» за лучшую женскую роль

Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.