Престиж (лингвистика)

Социолингвистика
Предмет исследования
Акцент · Диалект Дискурсивный анализ Разновидности языка Дескриптивизм Прагматика Вариативность
Родственные дисциплины
Прикладная лингвистика Историческая лингвистика Лингвистическая антропология Социокультурная лингвистика Лингвистическая социология
Ключевые понятия
Переключение кодов · Диглоссия Лингвистическое изменение Языковая ситуация Языковая идеология Языковое планирование Многоязычность Престиж
Персоналии
Социолингвисты
Категория:Социолингвисты Портал:Лингвистика

В социолингвистике термином престиж обозначают уровень уважения к идиому (языку или диалекту) по отношению к остальным идиомам, используемым в языковом сообществе. Концепция языкового престижа тесно связана с концепцией социального престижа и класса в обществе. Обычно говор высокого общества считается более престижным.

Престижным диалектом обычно становится стандартизированный язык, характерным исключением является арабский язык. Престижность идиома хорошо видна в ситуациях, когда два или более идиома контактируют в иерархическом обществе и носители обоих часто разговаривают. Несмотря на распространённость суждений о «плохих», «неправильных» и «хороших» идиомах, «с точки зрения лингвистики, все языки — и все диалекты — одинаково хороши».

Причины расслоения

Престижными идиомы становятся по некоторым критериям, включающим богатое литературное наследие, модернизированность языка, международное признание и престиж носителей. Если идиом отвечает нескольким критериям из перечисленных, он, вероятно, будет высокопрестижным. В Западной Европе итальянский язык считался престижным как средиземноморский lingua franca и язык эпохи Возрождения; В XVII—XVIII веках французский язык был престижным из-за того, что использовался при королевских дворах.

Между престижем социальной группы и престижностью их социолекта существует прочная связь. Лингвист Лори Бауэр объясняет этот феномен в отношении латинского языка:

Престиж церковников, судей и учёных, говоривших на латыни, передался самому языку. Латинский считался благородным и прекрасным, вместе с мыслями, выраженными им, и людьми, использовавшими его. То, что в языке называют красотой, точнее назвать отражением престижа его носителей.

Уолт Уолфрэм, профессор лингвистики в Университете штата Северная Каролина, отмечает, что «не может припомнить ни одного случая в США, чтобы язык непрестижной социальной группы становился престижным».

Изменения языка

Язык или диалект?

Престиж влияет на то, будет ли идиом считаться языком или диалектом. Делл Хаймс писал о том, что взаимопонятность — недостаточный критерий для выделения или невыделения отдельного языка.

Языковые варианты обычно существуют в пределах диалектного континуума, и при географическом перемещении можно наблюдать изменения в выговоре. К примеру, хотя литературный нидерландский и литературный немецкий взаимонепонятны, речь жителей приграничной территории между этими странами более однородна и меньше отличается от говоров по другую сторону границы, чем от литературного языка соответствующей страны. Несмотря на это, носители идентифицируют свой язык как немецкий или нидерландский, а эволюционные изменения в таких диалектах отражают изменения в их литературных языках.

Описанная выше ситуация отражена в афоризме «Язык — это диалект, у которого есть армия и флот». Языком считается идиом с политической и социальной силой, а диалектом — деревенская речь, говор низших классов. Примером такому подходу может служить классификация скандинавских языков: датский, шведский и норвежский языки в некоторой степени взаимопонятны, но считаются языками, а не диалектами, так как распространены в разных странах.

Класс и престиж

Некоторые отличия между диалектами носят региональный характер, но существует и социальное лингвистическое расслоение. Часто диалект элиты отличается от идиома рабочего класса.

Диалектное дифференцирование и социальная стратификация в долине на севере Индии

Одно из ранних исследований связи социального и диалектного расслоений было проведено Джоном Гамперцем, изучавшим говоры Халапура, маленького, сильно стратифицированного городка в Индии. В нём проживали люди из 31 касты, от брахманов и раджпутов до чамар и бханги. Девять десятых населения составляли приверженцы индуизма, остальные были мусульманами. Гамперц обнаружил лексические и фонетические отличия в речи каст, причём отличия между мусульманами и индусами были значительно меньше, чем между «престижными» и неприкасаемыми кастами. Из-за того, что низкопрестижные группы имитировали речь элиты, а та, в свою очередь, стремилась дистанцироваться от низших слоёв общества, происходила эволюция, изменявшая престижный диалект и уводившая его от стандартизированного языка. Ведущим фактором в определении доминирующих паттернов речи Гамперц определил неформальное дружеское общение, а не рабочие контакты.

Социальная стратификация в Нью-Йорке

Исследование, проведённое Уильямом Лабовом в 1966 году в Нью-Йорке, ставило целью определение различий в произношении звука «r» в Нью-Йорке. Лабов посетил три универсама, ориентированных на определённые группы населения: Saks Fifth Avenue (элита), Macy’s (средний класс) и S. Klein (уценённые товары, низший класс), и изучал, как их работники произносят словосочетание «четвёртый этаж» (англ. fourth floor). В результате выяснилось, что работники Saks произносили «r» чаще всего, а в S. Klein 79 % работников не произнесли этого звука вовсе. Кроме того, если исследователь просил работников сказать «четвёртый этаж» ещё раз, все, а в особенности служащие Macy’s, чаще произносили «r».

Лабов связал свои результаты с престижностью того или иного диалекта. Он сделал вывод, что в Нью-Йорке опущение «r» изначально было копированием британской речи, однако после Второй мировой войны, когда Британия потеряла статус великой империи, речь без «r» перестала считаться престижной. В 1966, когда Лабов провёл первое исследование, произношение слов car и guard с «r» считалось элементом речи высшего класса, что привело к тому, что работники, принадлежавшие к среднему классу, стали намеренно произносить этот звук. Кроме того, престижность «r» проявлялась в гиперкоррекции у представителей низших классов. Повторив свой эксперимент через несколько лет, Лабов обнаружил, что, зная о том, что произносить «r» престижно, многие испытуемые читали списки слов, добавляя «r» даже в те слова, в которых такой буквы не было. В отличие от эксперимента с магазинными работниками, участники второго исследования осознанно следили за своей речью, стараясь скопировать произношение более высокого социального слоя.

Гендер и невыраженная престижность

Нестандартизированные диалекты обычно считаются непрестижными, но в некоторых ситуациях отторгаемые идиолекты получают «тайную» престижность среди мужчин среднего класса. Это происходит, когда говорящий хочет получить признание в непрестижной группе людей. Концепция скрытого престижа была введена Лабовом. Он заметил, что некоторые носители нестандартных диалектов считали собственный идиом «плохим», и он стал искать причину, почему они всё-таки его использовали. Одним из примеров подобного поведения является копирование произношения окончания «-ing» (как -in) членами студенческих братств. Автор исследования 1998 года заключает, что студенты, произносившие «-in», хотели идентифицировать себя с рабочим классом.

Аналогичную тенденцию в британском английском обнаружил Питер Традгил: женщины из рабочего класса чаще, чем мужчины использовали стандартизированный английский . Фарида Абу-Хайдар провела такое же исследование в Багдаде среди носителей арабского языка и пришла к выводу, что женщины больше заботятся о престиже, чем мужчины. То же было обнаружено в Новой Зеландии и Гуандуне. Традгил предполагает, что на речь мужчин влияет скрытая престижность речи рабочего класса. Он встречал мужчин, утверждавших, что они говорят на менее престижном диалекте, чем тот, на котором они говорили в действительности. Ральф Фэсолд предположил, что женщины прямо следуют престижности идиолекта, а мужчины — наоборот. Элизабет Гордон в своём исследовании новозеландскоого английского предположила, что женщины пользуются более престижными формами, потому что женщины низших классов ассоциируются с аморальным сексуальным поведением.

Исследование диглоссных обществ показало, что мужчины там говорят на более престижных диалектах. Одно из возможных объяснений — мужчины проще учат второй язык за счёт того, что у них больше средств^{[уточнить]} это делать.

Связь со стандартизированным идиомом

Понятие «стандартизированного языка» связано с престижностью: в общем случае престижный диалект становится стандартным, так как он более развит и имеет письменность. Несмотря на наличие контрпримеров (Арабский язык и его идиомы), престижное и стандартное наречия обычно сходятся до такой степени, что могут использоваться взаимозаменяемо. В результате в странах вроде США, где жители говорят на многих языках и происходят из нескольких этнических групп, распространено убеждение, что самый престижный говор — это стандартизированный английский язык, и все должны уметь на нём говорить. Лингвист Розина Липпи-Грин считает, что в концепции «стандартного языка» люди рационализируют желание сохранить существующий общественный строй, а «нестандартный язык» означает «нестандартных людей». Несмотря на популярное мнение о существовании «лучших» идиомов, с лингвистической точки зрения ни один из говоров, наречий, диалектов или языков не плох, и не хуже любого другого, так как позволяет своим носителям общаться.

Расовые факторы в Сингапуре

Наблюдать взаимосвязь престижа и языков можно в Сингапуре. Национальная гармония является официальной политикой сингапурского правительства, существует государственный праздник День национальной гармонии. Одним из элементов проводимой политики является признание каждого из четырёх распространённых в стране языков (тамильского, малайского, китайского и английского) официальными. Многоязычность официально поощряется: «родной язык — носитель культуры, английский — язык торговли». Это решение было мотивировано исследованием, показавшим, что тогда мало кто из сингапурцев называл английский родным. Английский стал lingua franca, а различные народности не ущемляются в правах, но их культура сохраняется. За такой политикой стоит идея относиться ко всем языкам одинаково, чтобы носителей языков также считали равными.

Политика Сингапура в отношении языков всё же содержит неоднородность: правительством приняты противоположные меры в отношении всех китайских языков, кроме путунхуа, называемого здесь хуаюй. С 1979 года проводится кампания «Говорите на хуаюй». Премьер-министр Ли Куан Ю посчитал, что путунхуа будет более эффективным, чем остальные китайские языки, так как им пользуется значительное число людей в мире. Таким образом, сингапурское правительство поощряет все языки, кроме китайских «диалектов».

Престиж в ситуациях лингвистического контакта

При контактировании нескольких языковых вариантов между ними может возникать один из нескольких видов отношений, в зависимости от престижа в том числе. Если у двух языков примерно равная «сила» (что в данной ситуации равносильно престижу), они образуют адстрат, как например произошло с древнеанглийским и древнескандинавским. Обычно же один язык более престижен, такая ситуация возникала в колониях. Из более престижного языка начинается заимствование слов (к примеру, английский язык много заимствовал из французского языка, когда последний был более престижным). Другой возможный вариант развития событий — создание пиджина или креольского языка. Менее престижный язык обычно предоставляет фонетический инвентарь, а более престижный — лексику и грамматические конструкции.

Вдобавок к образованию нового языка языковой контакт может привести к изменению обоих языков, конвергенции (смешиванию), переключению элиты на более престижный язык, или все носители одного из них умирают, не передав язык — происходит смерть языка. На степень взаимопроникновения и заимствования влияют интенсивность контактов между языками и их относительный престиж.

Влияние на структуру языка

В асимметричных отношениях между языками (как при колонизации или в случае беженцев) получившийся креольский язык основан по большей части на престижном наречии, со временем начинается декреолизация, креол становится ближе к престижному языку, создаётся креольский континуум, от наиболее близкого к престижному идиому акролекта до базилекта, самого консервативного креольского. Исследование декреолизации афроамериканского английского, проведённое Хоком и Джозефом, показало, что более консервативные варианты этого языка сохраняют исконные особенности, маркер совершенного вида done, а более современные переходят на стандартное маркирование.

Диглоссия

Иногда языковой контакт приводит к диглоссии, когда в обществе престижный диалект или язык используются в более формальных ситуациях (газеты, телевидение, обучение, религиозные ритуалы, ТВ и радио), а в повседневном общении, письмах, комиксах и в популярной культуре используется непрестижный диалект. Чарльз Фергюсон в статье 1959 года «Диглоссия» привёл следующие примеры диглоссных обществ:

• Швейцария: швейцарский вариант немецкого языка и швейцарский диалект;
• Ближний Восток и Северная Африка: арабский литературный язык и местные наречия;
• Гаити: французский язык и гаитянский креольский язык;
• Греция: кафаревуса и димотика;
• Норвегия: букмол и нюношк.

Изменения в местных идиомах

В диглоссных обществах престижный диалект обычно очень консервативен, а непрестижный — напротив, испытывает нормальную эволюцию. К примеру, латинский, бывший высокопрестижным европейским языком, почти не менялся, а языки повседневного общения значительно эволюционировали. Если оба языка используются свободно, престижный диалект может начать претерпевать изменения и заимствовать разговорные детали. Примером может служить санскрит, включивший в себя произношение t͡ʃ и [b] в начале слов вместо y- и v-.

Регионализация

Престижный диалект (язык) может изменяться под влиянием регионализации. К примеру, церковная латынь изменилась в Италии, Франции, Испании, Португалии, Англии, Германии, Дании, Венгрии и славянских странах — особенно сильно в произношении (см. региональное произношение латинского языка). Некоторые изменения были почти незаметными (c перед i и e в Италии → [tʃ], во Франции → [s]), однако Великий сдвиг гласных в 1200—1600 годах сделал английскую церковную латынь совершенно непонятной европейцам.

Литература

• Haugen, Einar (1966). «Semicommunication: the language gap in Scandinavia». Sociological Inquiry 36 (2): 280–297. DOI:10.1111/j.1475-682X.1966.tb00630.x.
• McDavid, Raven (December 1946). «Dialect Geography and Social Science Problems». Social Forces 25 (2): 168–172. DOI:10.2307/2571555.
• Thomason, SG and Kaufman, T. Language contact, creolization, and genetic linguistics. — University of California Press, 1992. — ISBN 0-520-07893-4.
• Trudgill, Peter (October 1972). «Sex, Covert Prestige and Linguistic Change in the Urban British English of Norwich». Language in Society 1 (2): 175–195. DOI:10.1017/S0047404500000488.
• Wang, Limei and Hans J. Ladegaard (2008). «Language Attitudes and Gender in China: Perceptions and Reported Use of Putonghua and Cantonese in the Southern Province of Guangdong». Language Awareness 17 (1): 57–77. DOI:10.2167/la425.0.

Отрывок, характеризующий Престиж (лингвистика)

– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.