Престолонаследие на Руси

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Престолонаследие на Руси — порядок передачи власти в Киевской Руси и русских княжествах XII—XV веков.





Ранний период

Династия Рюриковичей впервые разветвилась в потомстве Святослава Игоревича, и усобица закончилась объединением земель под властью одного из его сыновей и гибелью двух других. Ситуация повторилась после смерти Владимира Святославича (1015). Несколько его сыновей не пережили отца, трое были убиты и один умер во время междоусобицы, двое поделили Русскую землю по Днепру, а один был посажен в поруб на 23 года.

Во всяком случае, о каком-либо старейшинстве или о правах первородства в дошедших до нас известиях нет и речи…перед молодым государством остаются только две возможности: восстановление единства и целости владений путём борьбы и уничтожения родичей или распад, дробление на ряд независимых друг от друга волостей-княжений.[1]

В этот период выделиться в самостоятельное княжество удалось только Полоцку, который после смерти Изяслава (1001) наследовал его сын Брячислав при жизни Владимира и других его сыновей.

Триумвират Ярославичей

Раздел Руси Ярославом Мудрым в 1054 году подразумевал признание младшими сыновьями старшего в отца место, то есть, в отличие от прошлого периода, признавалось право одновременного владения Киевом старшим князем и другими столами — младшими князьями, при сохранении единства государства. Ненадолго (1067—1071) удалось даже восстановить киевскую власть в Полоцком княжестве, где в предыдущий период закрепились потомки Изяслава Владимировича.

Мы видим такую же борьбу за соединение всех волостей в руках киевского правительства, какую наблюдали и в X в., и в первой половине XI в., с той только разницей, что роль „собирателя“ земель играет не один князь, а союз трёх Ярославичей, и перевес силы на их стороне столь значителен, что возможны иные, менее напряжённые методы борьбы.[1].

Со второй половины XI века на Руси начинает применяться лествичное право: князья занимали столы поочерёдно (младший брат после старшего, сын старшего брата после младшего дяди и т.д.), за исключением потомков тех, кто не занимал данный стол. Такие князья считались изгоями. Зачастую именно исключение таких князей из круга претендентов на старший престол приводило к обособлению их владений.

Любечский съезд

Любечский съезд ограничил перемещения князей пределами владений их отцов, при этом Святославичи, получившие по решениям съезда обширное Черниговское княжество, были исключены из наследников Киева[2]. Несмотря на то, что Святослав Ярославич княжил в Киеве (1073—1076), это происходило при жизни старшего Ярославича, Изяслава.

Практически сразу после съезда вспыхнула война на западе Руси, в ходе которой Волынь была возвращена в киевскую вотчину (за исключением Перемышля и Теребовля, обособившихся в потомстве самого старшего Ярославича, Владимира).

Особенности престолонаследия в потомстве Мономаха

В 1132 году обнаружился план старших Мономаховичей оставить Киев во владении самой старшей линии (Мстиславичей), что натолкнулось на резкое противодействие младших Мономаховичей[2]. При этом Мономаховичи имели аналогичную договорённость о способствовании оставлению Волыни и Ростова детям занимавших их соответственно [[Андрей Владимирович Добрый|Андрея] и Юрия Владимировичей. Впоследствии Всеволодовичи черниговские (и сами киевляне[1]) признавали преимущественное право на киевский престол только за самой старшей линией Мстиславичей (исключая Ярослава Изяславича, Ингваря Ярославича), что является элементом примогенитуры. Андрей Владимирович Добрый умер раньше Юрия Долгорукого, и последнему не удалось привести к власти на Волыни Владимира Андреевича; там осели потомки Изяслава Мстиславича, которым не удалось превратить Киев в своё наследственное владение. Ростов же и Суздаль остались во владении Юрьевичей.

Для того, чтобы стать полновластным правителем, князья могли не реагировать на первое приглашение на княжение, как это делали Владимир Мономах во время восстания 1113 года и Ростислав Мстиславич в 1159 году, опасавшийся стать второстепенным соправителем своего активного племянника (в такой ситуации был в 1146—1154 годах Вячеслав Владимирович)[3].

Особенности престолонаследия в русских княжествах

Киевское княжество

В 1157—1161 Киевская земля лишилась Переяславской и Туровской волостей, но и на оставшиеся в непосредственном подчинении Киева земли продолжали претендовать сразу несколько ветвей Рюриковичей, поэтому Киевское княжество не закрепилось во владении определённой ветви. Как правило, оппоненты киевского князя из другой ветви требовали для себя владения всей киевской землёй, за исключением столицы, а киевский князь стремился контролировать киевскую землю лично или через князей своей ветви. Второй сценарий порождал множество конфликтов (в частности, разгром Киева в 1169 году), а реализация первого сценария ставила киевского князя в ситуацию, описанную историком Пресняковым А. Е. следующим образом:

Святослава Всеволодовича…видим в течение 13 лет на киевском столе в почётной роли патриарха, каким его рисует «Слово о полку Игореве», бессильного, зависимого от «брата и сына», как ему Всеволод позволяет себя называть, отдавшего всю землю Киевскую в руки Ростиславичей, живущего по-прежнему черниговскими интересами.[1]

Примечательно, что овручские князья (из смоленских Ростиславичей) как правило превосходили смоленских старшинством, но в Смоленск не переходили даже тогда, когда не занимали киевское княжение.

Черниговское княжество

Первоначально черниговский стол был главным в вотчине потомков Святослава Ярославича, затем в вотчине потомков Олега Святославича. В середине XII века дважды при переходе черниговского князя на киевское княжение он передавал Чернигов главе следующей по старшинству линии, но при этом удерживал основную часть чернигово-северских земель через своих союзников так, что в распоряжении черниговского князя оказывались только семь городов пустых, где жили псари да половцы[4].

В 1164 году по смерти Святослава Ольговича его сын Олег уступил Чернигов своему старшему двоюродному брату Святославу Всеволодовичу лично (без последующей уступки Ярославу Всеволодовичу)[1]. Причём Олег, получив вместе с братьями все северские волости, не перестал претендовать на собственно черниговские (1167, 1174), получил 4 города, но Стародуб и Вщиж оказались всё-таки в руках Всеволодовичей.

В 1202 году фиксируется[1] главенство Владимира Игоревича среди северских князей, но уже в 1208 году он возвращается, изгнанный из Галича, не в Новгород-Северский, а в Путивль. Вероятно, на черниговском съезде 1206 года было принято решение о передаче Новгорода-Северского Всеволодовичам в обмен на их помощь Игоревичам в утверждении в галицко-волынских землях. Впоследствии Олег курский неудачно пытался изменить это решение (1226)[5], а в середине XIII века Новгород-Северский и Трубчевск вместе с Черниговом, Стародубом и Вщижем вошли в Брянское княжество Всеволодовичей.

В 1210 году по мирному договору между Всеволодом Чермным и Всеволодом Большое Гнездо первый сел в Киеве, но при этом в качестве компенсации уступил Чернигов Рюрику Ростиславичу из смоленской ветви Рюриковичей (по другой версии[6][7], Рюрику Ольговичу).

Галицко-Волынское княжество

При объединении Перемышльского и Теребовльского княжеств в единое Галицкое княжество (1140) все крупнейшие столы сконцентрировал в своих руках Владимир Володаревич, а после мятежа его племянник Иван Ростиславич Берладник был лишён и Звенигорода.

После объединения Галицкого и Волынского княжеств (1199) известны следующие особенности престолонаследия в регионе: 1) оставление владений по завещанию (Луцк, 1227; Владимир-Волынский, 1288); 2) ликвидация крупных княжеств (Луцкое 1227, Белзское 1232, Волынское после 1292); 3) дача князьям кормлений вместо уделов (Ярослав Ингваревич, 1227; Михаил Всеволодович, 1239). Примечательно, что Луцк в 1227 году был включён в состав Волынского княжества, которым управлял Василько Романович, но в 1239 году Луцк был передан в кормление Михаилу Всеволодовичу галицким князем, Даниилом Романовичем.

После установления (1245—1258) монголо-татарского ига в Галицко-Волынском княжестве сохранилась собственная система престолонаследия, включавшая передачу престола старшему сыну. Волынское княжество несколько десятилетий носило статус великого до своего присоединения к Галицкому (1292).

Владимиро-Суздальское княжество

По замыслу Юрия Долгорукого Ростов и Суздаль должны были после его смерти стать владениями его младших сыновей, старшие же должны были остаться на юге. Однако, реальная обстановка на юге внесла свои коррективы: ещё при жизни Юрия на север вернулся Андрей Боголюбский, и на период до своей гибели (1174) сконцентрировал управление всей Северо-Восточной Русью в своих руках, выгнав родственников в Византию. План передачи престола младшим Юрьевичам был реализован только после войны по смерти Боголюбского, в которой младшие Юрьевичи одержали верх над своими племянниками от старшего брата.

В 1211 году накануне смерти Всеволода Большое Гнездо его старший сын и наследник Константин попросил оставить ему оба старших стола: Владимир и Ростов. При этом младшие братья должны были княжить начиная с третьего стола — Суздаля, далее — в Переяславле-Залесском и т.д. Всеволод собрал съезд представителей различных социальных слоёв, принявший решение передать престол (и Суздаль) второму сыну — Юрию, оставив Константину Ростов.

В период монголо-татарского ига (до перехода великого княжения во владение московских князей) решающее значение имел ханский ярлык. Выморочные владения как правило отходили к великому княжению.

Тверское княжество

На основании завещания Михаила Александровича тверского (1399) часть исследователей делает вывод о том, что в Тверском великом княжестве произошёл переход от старого порядка наследования к новому.[8] Михаил завещал великое княжение не только сыну Ивану (1399—1425), но и его детям Александру и Ивану.

Московское княжество

В Московском княжестве борьба за власть долгое время не возникала по объективным причинам. У Юрия Даниловича не было мужского потомства, а в 1353 году от чумы умерли Семён Гордый с двумя сыновьями и Андрей Иванович.

Во второй половине 1380-х годов Дмитрию Донскому удалось получить от двоюродного брата Владимира Андреевича признание старейшинства для своего сына Василия.

После смерти Василия Дмитриевича произошла масштабная борьба за власть между его сыном и младшим братом, между семейным и родовым порядком наследования[9]. Причём в споре в Орде представители Василия апеллировали к ярлыку хана Василию Дмитриевичу и Василию Васильевичу, а Юрий Дмитриевич — к своему традиционному праву наследовать престол.

Ещё при жизни Ивана III на царство был коронован его внук от старшего сына Дмитрий. В случае реализации данного сценария имел бы место прецедент примогенитуры, однако в итоге Ивану III наследовал его младший сын Василий III.

Напишите отзыв о статье "Престолонаследие на Руси"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. — М.: Наука, 1993. — 634 с.
  2. 1 2 БРЭ, том «Россия», стр.270.
  3. Соловьёв С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv02p5.htm История России с древнейших времён]
  4. [www.krotov.info/acts/12/pvl/ipat21.htm Ипатьевская летопись]
  5. Войтович Л. [litopys.org.ua/dynasty/dyn29.htm Ольговичі. Чернігівські і сіверські князі] // [litopys.org.ua/dynasty/dyn.htm Князівські династії Східної Європи (кінець IX — початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження]. — Львів: Інститут українознавства ім. І.Крип’якевича, 2000. — 649 с. — ISBN 966-02-1683-1. (укр.)
  6. Зотов Р. В. [runivers.ru/lib/book3123/9802/ О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время] стр. 57—63.
  7. Пятнов А. П. [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s1_7_112.pdf Борьба за киевский стол в 1210-е. Спорные вопросы хронологии].
  8. Клюг Э., Княжество Тверское (1247—1485), Тверь, 1994. стр.257.
  9. Зимин А. А. [annales.info/rus/zimin/zim1_04.htm Витязь на распутье]

Ссылки

  • [www.bibliotekar.ru/rus/2.htm Повесть временных лет]

Отрывок, характеризующий Престолонаследие на Руси

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.