Преступление (фильм, 1976)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Преступление
Жанр

детектив, драма

Режиссёр

Евгений Ташков

Автор
сценария

Рустам Ибрагимбеков
Евгений Ташков

В главных
ролях

Игорь Озеров
Владислав Стржельчик
Елена Габец
Виталий Юшков
Юрий Соломин

Композитор

Андрей Эшпай

Кинокомпания

Мосфильм

Страна

СССР СССР

Год

1976

К:Фильмы 1976 года

«Преступление» — кинематографическая дилогия (фильм первый — «Нетерпимость», фильм второй — «Обман» в 2 сериях) режиссёра Евгения Ташкова, снятая в 1976 году на киностудии «Мосфильм» в жанре криминально-психологической драмы. Оба фильма — лидеры проката, в год премьеры их посмотрели 27 млн и 23,3 млн зрителей соответственно[1].





Сюжет

Нетерпимость

Ученик выпускного класса Владимир Каретников (Юшков) задержан при совершении двойной кражи. В суде директор школы Лидия Андреевна (Медведева) и один из педагогов Павел Сергеевич (Озеров) дают личное поручительство за молодого человека. Суд ограничивается условным осуждением. Отец Владимира — Григорий Васильевич Каретников (Стржельчик), один из руководителей крупного ткацкого предприятия, — сторонник жизненной позиции «сильной личности». Он осуждает сына не за отсутствие каких-либо этических норм, а за мелочность в выборе цели и недостаток твёрдости в её достижении. С прямого попустительства отца юноша продолжает игнорировать требования учителей, морально и физически унижать окружающих, в том числе свою знакомую Надю Коврову (Габец). Однажды на защиту девушки встаёт учитель Павел Сергеевич. Со временем, всё более разочаровываясь в своём бывшем друге Володе, Надя романтически увлекается интеллигентным педагогом. Нетерпимый к неповиновению молодой Каретников требует от девушки сохранения прежних отношений. Надя отказывает ему. В момент ссоры ей на помощь приходит Павел Сергеевич. Взбешённый Владимир ударяет учителя ножом.

Обман

Павел Сергеевич выживает, но находится в больнице в тяжёлом состоянии. Григорию Васильевичу Каретникову сообщают о новом преступлении его сына. Он пытается навязать следствию и всем участникам происшествия версию о драке на почве юношеской ревности. Его действия тщетны: Владимира приговаривают к пяти годам заключения.

В город приезжает следователь из Москвы, майор милиции Александр Владимирович Стрельцов (Соломин). Он расследует факт покупки в столице поддельного лотерейного билета, подлинный аналог которого выиграл автомобиль[2]. Билет, по заявлению арестованного ранее в Москве мошенника, купил некто Алексей Алексеевич Глушко (Яковлев) — начальник местного ткацкого цеха. После того, как он обратился в сберкассу за получением приза, его задерживают. Путаность показаний Глушко и крупные денежные суммы, фигурирующие в деле, дают основание для проведения проверки экономической деятельности цеха. Она быстро выявляет факты производства и реализации неучтённой продукции. Глушко легко признаёт все обвинения, но утверждает, что действовал в одиночку. В тот же день он совершает самоубийство. Дальнейшие следственные действия выявляют главного подозреваемого в организации незаконного производства — Григория Каретникова. Грамотные действия майора Стрельцова и его группы вынуждают преступников решиться на активное сокрытие улик, что позволяет задержать их с поличным.

В ролях

Сьёмочная группа

Отзывы и критика

Фильм и его тема обсуждалась в советской печати. Безусловно, в первую очередь рассматривалось влияние преступника-отца на судьбу преступника-сына. Однако, в отзывах упоминается и о непривычном для кино СССР, мощном и до определённого момента притягательном образе главного героя-злоумышленника. Журнал «Семья и школа»[3]:
Артисту В. Стржельчику и режиссёру Е. Ташкову удаётся создать нужное впечатление, убедить нас, что Василий Григорьевич Каретников — незаурядный, сильный, что называется «крупный» человек. Он — расхититель, матёрый хищник. <…> Не убогое корыстолюбие толкнуло Каретникова на преступный путь. Мы видим, что Каретникову нужны не деньги как таковые, ему нужно испытывать холодок риска, играть — и выигрывать, а главное — каждую минуту чувствовать свою силу.
В развитии этих идей журнал «Советский экран» (март, 1979 года)[4] задаётся вопросом «не „переиграл“ ли здесь Стржельчик, не слишком ли обаятелен его герой—интеллигентный хапуга?» и, утверждая, что «Нет, не переиграл актёр, у него всё продумано заранее, вычислено психологически и социально», приводит размышления самого артиста о его роли:
Я и стремился к тому, чтобы Каретников внушал симпатию. Тем опаснее он. Мне хотелось сказать: задумайтесь, чем он нам симпатичен и почему стал таким? Хотелось предупредить—это мы сами создаем «удобный климат» для таких вот Каретниковых.
Динамизм развития сюжета и почти полное отсутствие идеологических штампов в фильмах Евгения Ташкова отмечается и в современных изданиях. Например, Газета.Ru[5]:
На «Адъютанте…» стала очевидна важная черта телевизионных работ, сделавшая его мастером на все времена: любой «концепции» и пропаганде Ташков всегда предпочитал интригу, которую неизменно закручивал до предела. <…> сочетанием свежести и удивительной проницательности взгляда были проникнуты и другие его работы — «Дети Ванюшина» по пьесе Найденова, двухчастный фильм «Преступление»

Напишите отзыв о статье "Преступление (фильм, 1976)"

Примечания

  1. Раззаков Ф., с. 92.
  2. Развитие сюжета фильма «Инспектор уголовного розыска»
  3. Отец и сын из города Н // Семья и школа. Академия педагогических наук РСФСР : журнал. — 1977.
  4. [strzhelchik.narod.ru/READ/r_sovekran.html Интервью] (рус.). Советский экран (№5 (март) 1979 год). Проверено 24 мая 2012. [www.webcitation.org/6AqRVNinY Архивировано из первоисточника 21 сентября 2012].
  5. [www.gazeta.ru/culture/2012/02/15/a_4001973.shtml Умер Евгений Ташков] (рус.). Газета.Ru (15.02.2012). Проверено 24 мая 2012. [www.webcitation.org/6AqRWG5nZ Архивировано из первоисточника 21 сентября 2012].

Литература

  • Раззаков Ф. Гибель советского кино: Тайны закулисной войны, 1973—1991. — М.: Эксмо, 2008. — 704 с. — ISBN 978-5-699-26831-3.

Ссылки

«Преступление» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Преступление (фильм, 1976)

– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.