Преступные касты

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Преступные касты или «преступные племена» (англ. Criminal tribes) — общины Индии, определённые британскими колонизаторами, как «преступные». Термин описывает как касту, так и народность или религиозную секту. В частности к числу «преступных» была отнесена народность белуджей (англ. Baloch)[1] и религиозная секта тугов.

Круг «преступных каст» был определён серией Законов «О преступных кастах» (Criminals Tribes Act), принимавшихся в 1871, 1876 (действие расширено на Бенгальское президентство), 1911 (расширено на Мадрасское президентство), и объединённых в окончательном Законе «О преступных кастах» 1924 года.

Согласно требованиям этих законов, «преступная каста» описывалась, как община, члены которой «систематически участвовали в совершении преступлений». Согласно принципу коллективной ответственности, любой принадлежавший подобной касте мужчина старше 14 лет был обязан регулярно отмечаться в полиции, даже если он лично и не обвинялся в совершении каких-либо преступлений[2]. Свобода передвижения для таких лиц отменялась.

На момент получения Индией независимости в 1947 году насчитывалось 127 каст общей численностью 13 млн чел. Все они находились под постоянным наблюдением, и арестовывались без ордера в случае оставления предписанного им района проживания.

Серия законов, принятых независимой Индией в 1949, 1952 и 1961, отменила дискриминационные положения Закона «О преступных кастах», введя новую терминологию «нетитульной» (англ. Denotified) касты. На сегодняшний день в Индии насчитывается 313 «кочевых» и 198 «нетитульных» каст общей численностью до 60 млн чел. Многие из них до сих пор являются жертвой глубоко укоренившихся стереотипов, и встречаются с враждебным отношением полиции и масс-медиа. Продолжает применяться ярлык «вимукту джати» (бывших «преступных каст»).



Происхождение

Для традиционного общества Индии характерно крайне сложное кастовое устройство, насчитывающее буквально тысячи различных каст. В условиях кастовой профессиональной специализации некоторые касты избрали своей «профессией» совершение преступлений. Широкую известность в ряде районов Индии получила кочевая каста канджаров (en:Kanjar), практикующих похищения людей, воровство и особенно проституцию[3]. К числу других подобных каст относятся, в частности, касты баухари, коли, практиковавшая скотокрадство кочевая каста панджаро, «специализировавшаяся» на проституции каста харни и др. С развитием железных дорог появилась даже каста бхампта, избравшая своей «профессией» железнодорожные кражи. К числу наиболее опасных «преступных каст» Северной Индии относилась также каста барвар (en:Bawariya), которая специализировалась в боевых искусствах, и по своему положению в обществе была близка к «неприкасаемым».

Буквально всемирной известности «добилась» религиозная секта тугов, практикующих ритуальные удушения во имя богини смерти Кали. Хотя секта и была в общих чертах разгромлена в 1830-х годах, отдельные упоминания о деятельности тугов встречаются до конца XIX века.

Восстание сипаев 1857 года побудило колонизаторов упорядочить свои отношения с завоёванной Индией. Отдельные племенные вожди за своё участие в восстании были заклеймены, как «предатели». Влиятельная в Раджастхане каста Минов (en:Meenas) первоначально была отнесена к так называемым «воинственным расам», однако затем стала для колонизаторов угрозой, и была также причислена к «преступным кастам», в том числе из-за того, что эта каста вела в Раджастхане партизанскую войну против раджпутов[4]. Впоследствии колонизаторы отнесли к «преступным кастам», в частности, распространившиеся в Синде анти-британское движение исламских суфиев Хуров (en:Hurs), объявив вне закона и приговорив к смерти, как «преступную», всю общину в полном составе.

Некоторые историки, такие, как Давид Арнольд, указывают на существование в Индии ряда небольших общин, либо относившихся к низким кастам, либо вообще не нашедших себе никакого места в традиционном обществе, и практикующих кочевой образ жизни. Подобные общины не соответствовали британским представлениям о цивилизации, означавшим оседлую жизнь, земледелие и наёмный труд. В XIX веке среди колонизаторов побеждает представление, что кочевые касты представляют собой угрозу для общества, и нуждаются в, по крайней мере, полицейском наблюдении. С середины XIX века распространяется идея организации для подобных каст исправительных учреждений.

История

Исследования показывают, что 150 лет назад ряд общин Индии всё ещё являлись кочевниками, занимаясь зачастую мелкой торговлей, а иногда также — ремеслом, торговлей скотом и молочными продуктами. В 1850-е годы подобные касты всё более маргинализуются. Отношение британцев к кочевым кастам было в целом враждебным, на что также повлияло традиционное для европейцев того времени враждебное отношение к цыганам.

Массовое строительство железных дорог нанесло сильный удар по кочевой торговле, которая начала ограничиваться лишь теми районами, в которых новых дорог не было. Кроме того, в соответствии с новыми законами о лесах британцы начали враждебно относится к лесным кочевникам, собиравшим в лесах бамбук и пасших свой скот (в частности, к подобным кастам относится каста Сабар, en:Sabar people[5]). Таким образом была объявлена «преступной» каста Ерукала, или Курру (en:Yerukala), жившая в лесах за счёт традиционной охоты и собирательства. В 1878 году британцы, рассчитывая вырубить леса, вытеснили эту касту на равнины, после чего началось восстание. Особенное впечатление на колонизаторов произвёл обычай касты убивать своих врагов, тайно следуя за ними. К концу XIX века эта каста была окончательно вытеснена из общества, и маргинализовалась. В 1911 году она была признана «преступной»[6].

Болезненно отразились на кочевых кастах и несколько вспышек голода в XIX веке. Кроме того, многие племенные вожди кочевых каст Северной Индии приняли участие в восстании сипаев 1857 года, заслужив у британцев репутацию предателей. В то же время проходят столкновения живших на холмах кочевников с колонизаторами, стремившимися организовать на этих землях плантации.

Основная масса признаний тех или иных каст «преступными» начинается с 1871—1872 годов. В рамках этих мер оборудовались и специальные поселения для членов «преступных каст», в которых их предполагалось «исправлять» от криминальных наклонностей, главным образом — с помощью тяжёлой работы.

Отдельным репрессиям ещё ранее начинает подвергаться знаменитая секта тугов. Основным организатором их разгрома стал британский офицер Уильям Генри Слиман (en:William Henry Sleeman) при содействии 17 ассистентов и до 100 сотрудников. Слиману удалось поймать 3 тыс. тугов, из которых 466 были повешены, 1,564 депортированы и 933 пожизненно заключены в тюрьму. В целом к 1850-м годам туги уже были разгромлены. Достигнутый успех вдохновил правительство развернуть подобную политику в общеиндийском масштабе.

В 1871-72 годах до 160 общин были отмечены (notified), как имеющие «врожденные преступные наклонности». Они были изолированы от обычной юстиции. Полиция получила особые права по контролю над всеми членами таких каст, даже теми лицами, которые лично ни в чём не обвинялись. Свобода передвижения для них отменялась.

В 1883 году обсуждался вопрос о распространении системы на всю Индию. В 1897 году были приняты поправки в Закон, предписавшие местным властям организовывать «исправительные» поселения для членов «преступных каст», и помещать в них отдельно от родителей мальчиков от 4 до 18 лет. В 1911 году действие Закона было расширено на Мадрасское президентство, охватив, таким образом, практически всю Индию.

Начата организация «исправительных» поселений, где предполагалось «исправлять» людей прежде всего тяжёлым трудом. Параллельно проведено ужесточение наказаний, и поголовное снятие отпечатков пальцев. Ряд «преступных каст» были в полном составе помещены в поселения под надзор полиции, регулярно проверявшей их на наличие.

Напишите отзыв о статье "Преступные касты"

Примечания

  1. [dsal.uchicago.edu/reference/gazetteer/pager.html?objectid=DS405.1.I34_V15_063.gif Imperial Gazetteer2 of India, Volume 15, page 57 - Imperial Gazetteer of India - Digital South Asia Library]
  2. [articles.timesofindia.indiatimes.com/2011-05-30/lucknow/29599818_1_musclemen-criminal-tribes-act-private-armies British coined criminal tribes to describe ruthless robbers - Times Of India]
  3. [www.india9.com/i9show/Kanjar-Tribe-58116.htm Kanjar Tribe in India]
  4. [www.indianetzone.com/9/mina_tribe.htm Meena Tribe, Rajasthan]
  5. [yuvajamshedpur.org/2010/10/12/even-mid-day-meal-has-no-attraction-for-savar-children/ Even mid-day meal has no attraction for Savar children | Yuva Jamshedpur]
  6. [www.yerukala.info/files/misc/MeenaRadhakrishna.pdf yerukala.info - yerukala Resources and Information. This website is for sale!]


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Преступные касты

Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.